Выбор по Тьюрингу - Мински Марвин (книга регистрации .TXT) 📗
– Нет. Это совсем неважно. Если бы меня интересовала эта сторона, я бы предпочла, чтобы он чувствовал депрессию. Нет, дело в том, что, доволен он или недоволен, во всяком случае, он не апатичен. И если его сознание по-прежнему способно приписывать определенную ценность тому, что он воспринимает, значит, он может пользоваться этим для закрепления – то есть для обучения. А если его сознание сможет нормально обучаться, он будет в состоянии помочь нам исправить больше повреждений.
– Когда вы так объясняете, я начинаю понимать, почему это так важно. А что дальше?
– Процесс продолжается. Я дам ему поспать, потом попробую снова.
– А он не утратит того, что находится в краткосрочной памяти? Тех воспоминаний, которые вы восстановили? Они не сотрутся, пока он спит?
– Нет, потому что это не краткосрочная память, а вновь соединенные К-линии, то есть функции, которые существовали и раньше. К-линии – это нервные волокна, соответствующие комплексам воспоминаний, комплексам элементов, которые вызывают определенные умственные состояния. Считайте, что это восстановленные электронные схемы. Только воплощенные не в хрупких человеческих синапсах, а в прочной компьютерной памяти.
– Если все так, как вы говорите, значит, все получается, – сказал Беникоф, надеясь, что в его голосе не слышно разочарования. Не возлагает ли она слишком много надежд на один лишь мимолетный намек на улыбку? Может быть, ей так хочется в это поверить, что она обманывает сама себя? Он ожидал чего-то более внушительного.
А Эрин Снэрсбрук ничего большего не ожидала. Она не знала, чего можно ждать от этих совершенно новых методик, но теперь была до крайности довольна результатом. Пусть Брайан отдохнет, потом она будет разговаривать с ним снова.
Комната. Он в комнате. В комнате есть окно, потому что он знает, как выглядит окно. В комнате есть кто-то еще. Кто-то с седыми волосами, и она в чем-то белом.
Она? Это белое – платье, а платье может носить только «она».
Неплохо. Он широко улыбнулся. Но не совсем верно. Улыбка начала сползать с его лица. Но почти верно, совсем неплохо. Улыбка вернулась, и он заснул.
Что произошло прошлой ночью? Он вздрогнул от страха. Ничего не вспоминается – почему? И почему он не может повернуться на бок? Что-то его держит. Что-то очень плохое, он не знал что. Усилием воли он открыл глаза – и тут же зажмурил: смотреть на яркий свет было больно. Когда он осторожно открыл их снова, ему пришлось сморгнуть слезы. Он посмотрел на незнакомое лицо, низко склонившееся над ним.
– Ты меня слышишь, Брайан? – произнесла женщина. Он попытался ответить, но почувствовал такую сухость в горле, что закашлялся.
– Воды!
Прохладная, жесткая трубка просунулась ему в рот, и он с благодарностью принялся сосать. Поперхнулся, снова закашлялся, и в голове его прокатилась волна боли. Он застонал.
– Голову… больно, – с трудом выговорил он. Боль не уходила, заставляя его стонать и корчиться. Боль была так сильна, что заглушила все остальное. Он не заметил укола иглы, вонзившейся ему в руку, но вздохнул с облегчением, когда охватившая его мука начала отступать.
Перед тем как снова открыть глаза, он долго колебался, а потом долго пытался сморгнуть навернувшиеся слезы, которые мешали видеть.
– Что…
Голос его прозвучал как-то странно, но в чем дело, он понять не мог. Почему? Не его голос? Слишком низкий, слишком хриплый. Он еще вслушивался, когда откуда-то издалека донесся другой голос:
– С тобой произошел несчастный случай, Брайан. Но теперь все в порядке – будет все в порядке. У тебя где-нибудь болит?
Болит? Боль в голове стала меньше, как будто ее что-то заглушало. Где еще болит? Спина, да, спина, и рука тоже. Подумав об этом, он посмотрел вниз, но не увидел своего тела. Оно чем-то покрыто. Что он чувствует? Боль?
– Голова… И спина.
– Ты был ранен, Брайан. В голову, руку и спину. Я дала тебе кое-что, чтобы боль прошла. Скоро тебе станет лучше, – сказала Эрин, заботливо вглядываясь в белое лицо на подушке, окутанное белыми повязками. Открытые глаза были красны, слезились и то и дело моргали, вокруг них лежали темные круги. Но он вопросительно смотрел на нее, следил за ее движениями. И говорил, довольно разборчиво. Только какой-то странный выговор – явный ирландский акцент. За годы, прожитые в Америке, его манера говорить изменилась. Но у того, прежнего Брайана усвоенный с детства ирландский акцент был, конечно, заметнее. Да, это он, Брайан.
– Ты был очень болен, Брайан. Но сейчас тебе уже лучше, и дальше будет становиться еще лучше.
Но с каким из Брайанов она говорит? Она знала, что, развиваясь, человек постоянно усваивает что-то новое. Но он не обременяет свое сознание, припоминая во всех подробностях то, что усвоил, – как завязывать шнурки или держать в руке карандаш. Подробности остаются достоянием той личности, которая их запоминала. А на эту личность в ходе развития наслаивается новая, погребая ее под собой. Как это делается, пока неизвестно – возможно, что на каком-то уровне сознания так и существуют все те личности. Но тогда с какой из них она сейчас говорит?
– Послушай, Брайан. Я задам тебе один очень важный вопрос. Сколько тебе лет? Ты меня слышишь? Можешь вспомнить, сколько тебе лет?
Это оказалось намного труднее, чем все, о чем он до сих пор размышлял. Пора спать.
– Открой глаза, Брайан. Спать будешь немного позже. Брайан, скажи мне, сколько тебе лет.
Какой трудный вопрос. Сколько лет. Годы. Время. Даты. Месяцы. Места. Школа. Люди. Он не знал. Мысли его путались, и он растерялся. Лучше заснуть. Он хотел заснуть, но вдруг весь похолодел от страха, сердце его бешено забилось.
– Сколько… мне лет? Я… не знаю.
Он заплакал. Слезы сочились из-под плотно зажмуренных век. Она ласково погладила его по лбу, покрытому капельками пота.
– Можешь заснуть. Ничего. Закрой глаза. Спи.
Она слишком поспешила, была слишком настойчива. Так нельзя. Она выругала себя за нетерпеливость. Еще слишком рано пытаться включить его личность в ход времени. Сначала его личность еще должна восстановить собственную целостность. Но рано или поздно это случится. С каждым днем становилось яснее, что это уже личность, а не набор слабо связанных между собой воспоминаний. Все получится. Процесс идет медленно, но успешно. Брайана уже удалось продвинуть вдоль его собственной линии жизни настолько, насколько это возможно. Насколько именно, она пока не знала – придется потерпеть. Настанет день, когда он сам сможет ей это сказать.
Прошло больше месяца, прежде чем доктор Снэрсбрук снова задала тот же вопрос:
– Сколько тебе лет, Брайан?
– Больно, – пробормотал он, не открывая глаз и бессильно повернув голову на подушке. Она вздохнула. Не так легко это будет.
Снова и снова задавала она свой вопрос. Дни выпадали разные – и хорошие и плохие, чаще плохие. Время шло, и понемногу она начала отчаиваться. Тело Брайана поправлялось, но связь его с сознанием все еще оставалась слабой и хрупкой. Все еще не теряя надежды, она как-то снова спросила:
– Сколько тебе лет, Брайан?
Он открыл глаза, посмотрел на нее, нахмурился:
– Вы меня уже спрашивали: я помню.
– Очень хорошо. Как ты думаешь, сможешь ты ответить сейчас?
– Не знаю. Я знаю, что вы меня уже спрашивали.
– Да, спрашивала. Ты молодец, что помнишь.
– Это голова, да? У меня что-то с головой.
– Совершенно верно. У тебя было кое-что с головой. Но сейчас тебе намного лучше.
– Я думаю головой.
– Снова верно. Тебе становится гораздо лучше, Брайан.
– Я плохо думаю. И моя спина, и рука… Болят. Моя голова…
– Правильно. У тебя была повреждена голова. Спина и рука тоже, но они быстро заживают. А повреждения головы были очень серьезные, поэтому у тебя может что-то путаться в памяти. Не беспокойся, со временем все придет в норму. Я здесь и буду тебе помогать. Поэтому когда я задаю тебе вопросы, ты должен помогать мне. Попробуй ответить, как можешь. Скажи, сколько лет тебе было в последний день рождения?
