Черные звезды (сборник) - Савченко Владимир Иванович (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
…Дернулся под ногами бетонный пол. Мигнув, погасли лампочки под потолком. Страшная, нестерпимо грохочущая темнота обрушилась на них вместе с содроганием стен и швырнула их наземь, как котят.
ТЕНЬ НА СТЕНЕ
Территория Днепровского научного института вместе с прилегавшей к ней частью парка была оцеплена, по шоссе пропускали только машины сотрудников и аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро. Очевидно, часть пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам, проверяя зараженность местности радиацией, ходили люди из аварийных команд в темно-серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой резины, в одинаковых уродливых масках противогазов. На груди у них висели небольшие зеленые ящички — индикаторы радиации. Аварийщики неправильным кругом сходились к основанию корпуса.
Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал лужи на асфальте морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам. Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель и покинут всеми.
Через несколько часов было установлено, что в семнадцатой лаборатории, в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, сопровождавшийся сильным выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра: полторы-две тонны тротилового эквивалента.
Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый инженер-аварийщик со светлыми усиками на красном от холодною ветра лице — начальник команды. Александр Александрович неловко по-штатски сутулился перед ним.
— Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую лабораторию мы проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого помещения. Установлены и работают воздухоочистительные устройства. Причины взрыва еще неизвестны. Человеческих жертв не обнаружено… — Окончив доклад, начальник команды спросил: — Разрешите продолжать работу?
— Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного, пожалуйста, не предпринимайте… без моего… э-э… указания. — За четкой напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что инженер далеко не тверд в ядерных исследованиях. — Дело-то, видите ли, очень необычное…
— Слушаюсь! Ждать вашего приказания! — Начальник команды повернулся и хотел выйти.
— Погодите. Э-э… Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы воздуха для анализа радиоактивности?
Инженер смешался и развел руками:
— Не учел, товарищ академик… Прикажете взять?
— Теперь уже поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите… В разбитые окна кабинета в административном корпусе свирепо задувало. За столом сидел Александр Александрович, в плаще, положив озябшие синие руки на стол «Человеческих жертв не обнаружено…» Перед ним лежали только что принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия с дыркой для гвоздя и цифрами: «17- 24» — жетон Ивана Гавриловича Голуба и «17- 40» — жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах.
Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные несчастья… А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя, что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова…
Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.
На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки — в синих, желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах — и, должно быть, чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто ничего толком не знал.
— Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! — удивлялся басом стоявший невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. — Он вчера к нам в бюро приборов счетчик частиц приносил ремонтировать!
Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.
Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза красивая черноволосая девушка — кажется, лаборантка из лаборатории Голуба. Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником — тот, который вчера видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории…
По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: «Ивана Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!…»
Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет, пожалуй… Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего он, Самойлов, не хотел понять?
Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему.
— Здравствуйте, Александр Александрович! — Он пожал сухую, старческую руку. — Я привез два нейтрид-скафандра для… — Не найдя нужного слова, он кивнул в сторону разрушенного корпуса. Помолчал. — Думаю, что в лабораторию идти нужно мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. — И, замявшись, добавил менее решительно: — Я ведь почти два года работал у Ивана Гавриловича…
Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх, внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг… Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб, перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода и горя. «Молод, силен… Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и понять… Эх, хорошо быть молодым!» Не зависть, а какое-то светлое отцовское чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:
— Что ж, идите, если не боитесь… Только одному нельзя, подберите себе ассистента.
— Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.
Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный голос окликнул его:
— Николай, подожди!
К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на лбу. Они поздоровались.
— Что это у тебя? — показал Самойлов на повязку.
