Самоубийство Земли - Максимов Андрей (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Директор на «карамболь» разрешения не даст, — повторил Кински.
— Придется его уломать, — возразил Гард.
— Не удастся.
— Тогда придется на него повлиять как-то иначе, — Гард закурил свою дешевую сигарету. Так всегда в трудную минуту поступают комиссары.
— Значит, вы твердо решили карамболиться в прошлое? — Кински пододвинул комиссару пепельницу и закашлялся от дыма.
— Благодарю вас, профессор, вы мне очень помогли, — Гард поднялся и протянул Кински руку. — Поверьте, мне было приятно с вами по знакомиться.
Но профессор протянутой руки не взял. Он посмотрел на Гарда, словно оценивая, и сказал:
— Вижу, комиссар, что вы не отступите. Вы не только наблюдательны, но и упорны. Что ж, значит лучше решить все сразу. Карамболь вам предоставляю я.
— А вы имеете такие права? — наконец опустил руку Гард.
— Я имею такие возможности. И давайте не откладывать. Сегодня вечером вас устроит? И прошу вас, приходите один, потому что, если кто-нибудь узнает, что я дал вам карамболь… В общем, сами понимаете.
— Спасибо, профессор.
— На здоровье, комиссар Гард. Мне ведь и самому небезынтересно узнать, кто убил Александра Мака… Если его, конечно, убили. Ну так что, договорились?
И они пожали друг другу руки.
Вечером, когда все коридоры Института гулко отдавали пустотой, Гард подошел к кабинету профессора Кински. Постучал. Ему никто не ответил. Постучал настойчивей. Тишина.
Комиссар открыл дверь. Вошел.
— Закройте дверь, комиссар, — раздался голос в темноте. — И имейте в виду: одно неверное движение и вы будете убиты.
Комиссар закрыл дверь.
— А теперь бросьте, пожалуйста, пистолет, — вежливо попросил Кински. — И второй тоже. Третьего, я надеюсь, нет. Смешно, комиссар, не так ли: сколько напридумывали всего, даже машину времени, а для честного мужского разговора нет оружия лучше, чем пистолет.
Вспыхнул свет.
— Присаживайтесь, — Кински сидел в дальнем углу комнаты, наставив на Гарда пистолет.
— Александра Мака убил я, — спокойно сказал Кински.
— Профессор, я хочу предупредить вас, что дом окружен, и вы не выйдете отсюда, даже если убьете меня.
— Я вас не собираюсь убивать, комиссар. Зачем вас заманивать в Институт, чтобы убить? Для этого можно было бы найти какое-нибудь более подходящее место, да и способов множество… Но самое интересное, комиссар, не то, что я вас не убью, а то, что вы меня отпустите. Если, конечно, вы нормальный, умный человек — то есть, именно такой, каким кажетесь. И не надо мне возражать. Мы неплохо побеседовали днем, когда я говорил, а вы молчали. Может быть, продолжим в такой же манере?
— Признаться, не люблю разговаривать под дулом пистолета, — усмехнулся комиссар.
— Тут уж, комиссар, вам придется потерпеть. До поры, конечно. Ведь стоит мне опустить пистолет, вы можете Бог знает чего натворить.
— Обязательно натворю.
— Вот видите. Поговорим спокойно. Итак, я убил Александра Мака. И не жалею об этом. Не надо на меня так смотреть: я не маньяк, не сумасшедший, и вообще лично к Маку у меня не было никаких претензий. Я убил Александра Мака как ученый, потому что не мог ему позволить надругаться над историей. Вот так. Теперь я могу убрать пистолет, потому что вы готовы меня выслушать, не так ли?
Профессор Кински говорил уверенно, спокойно, и комиссар Гард понял, что будет слушать этого человека — человека, который явно знает цену своим словам.
— Что такое исторические легенды, комиссар? Это душа истории. Душа ведь тоже — казалось бы — не нужна, она никаких функций не несет. Но без нее нет человека. То же — и в истории. Какая разница: правда или нет, что Александр Македонский изобрел мороженое и что он читал письма своих солдат домой, изобретя, таким образом, цензуру? Как без этих легенд понять Македонского? Ну доказал бы Александр Мак, что на самом деле не волчица вскормила Ромула и Рэма и не от них возник Рим? Уверяю вас: то романтическое, что было в самом городе, исчезло, во всяком случае в нашем восприятии его. Теперь мы не можем читать стихи Евтушенко, потому что не верим им. И кому от этого хорошо?
— Но ведь есть же правда! — закричал Гард. — Вы что, против исторической правды?
Тут уже пришел черед орать Кински:
— Правда? О какой такой правде вы говорите? Легенды — вот правда истории. Поймите вы это. Правда в том, что Бальзак — был такой французский писатель — выпивал за ночь литры кофе, потому что без этих литров нет писателя. Правда в том, что у Гогена была любовь с таитянкой, и только потому он мог рисовать свои великие картины, которых вы, комиссар, не видели никогда! Вот историческая правда. А все остальное — даты, факты — на самом деле не имеют к истории отношения. То есть имеют, конечно, но… Если бы Мак остался жить — история была бы уничтожена, потому что большинство легенд, разумеется, не подтвердилось. Люди придумывают про героев прошлого только то, что им самим очень хотелось бы в них видеть. Легенды — это своего рода осмысление прошлого. Понимаете? А Мак не понимал.
Кински опустился в кресло, выпил стакан воды и продолжил:
— Я бы мог убить Александра Мака тысячами способов, но я выбрал такой, чтобы о Маке сохранилась легенда. Знаете ли вы, что наш институт собираются назвать именем Александра Мака? Его имя могло войти в историю, как имя ученого, пожертвовавшего собой ради науки. Но тут явились вы… Правда, и я — идиот — стерев финальные кадры с последней видеозаписи, не стер его реакцию на мое появление. А вы еще оказались так некстати наблюдательны.
— Послушайте, Кински, — в Гарде наконец-то заговорил профессионал. — Первая экспертиза показала бы, что вы стерли пленку.
— Она и показала. Экспертизу проводил Директор… Только не надо его привлекать за соучастие в убийстве… Или сокрытие, как это у вас называется? Директор выполнял свой долг ученого — вот и все.
Представьте, комиссар, вот вы возьмете сейчас пистолет, арестуете меня. Что дальше? Вас похвалят. Меня, в лучшем случае, казнят, в худшем — отправят маяться в сумасшедший дом. Это не важно. Важно, что как только правда откроется, начнутся диспуты: кто прав — Мак или я. У Мака, разумеется, появятся последователи, которые ринутся в прошлое за тем, что вы называете исторической правдой. И снова душа истории окажется в опасности. Однако, найдутся и такие, кто поддержит меня. Вобщем, дальше можете фантазировать сами.
Гард поднял два своих пистолета и сказал:
— Все, что вы рассказали, очень логично. Но скажите, неужели вам не страшно жить после того, что вы сделали? Вы убили своего коллегу, человека, вы…
Но Кински не дал ему договорить.
Он поднял на комиссара глаза и сказал тихо-тихо, почти шепотом:
— Пошли вы к черту. Вам все равно не понять, что снится мне во сне. Вы не знаете, что я уже казнил себя. А сейчас убирайтесь к черту, пожалуйста.
Утром Гарда разбудил звонок.
На экране видеотелефона улыбался префект.
— Ты, конечно, читал сегодняшние газеты? — спросил префект, хотя прекрасно видел, что Гард еще не поднимался с постели. — В этом Институте Истории Земли какой-то парень сошел с ума и взорвал себя вместе с машиной времени, с тем главным агрегатом, который теперь придется ремонтировать несколько лет. Я надеюсь, Гард, что ты тут ни при чем?
— Как фамилия парня? — спросил Гард, прекрасно зная, что ему ответят.
— Сейчас посмотрю, — шеф пошелестел газетой. — Кински. Профессор Кински. Он еще оставил записку. Сейчас прочту. «Не надо исследовать прошлое. Остаться в истории достойно только то, что осталось в памяти людей, в их легендах». Псих какой-то… Ну так как, комиссар, продвигается дело с этим Маком?
Гард посмотрел на огромное, улыбающееся лицо своего шефа и ответил:
— А никакого дела нет. Александр Мак покончил жизнь самоубийством. Это точно. Он останется в истории как великий ученый, отдавший свою жизнь науке, — и комиссар выключил видеотелефон.
