Пятьсот миллионов бегумы (илл. Леона Бенетта) - Верн Жюль Габриэль (книги онлайн полные TXT) 📗

Весьма показательны и весьма для нас интересны статистические данные, свидетельствующие о результатах санитарных мероприятий нового города.

В то время как в наиболее крупных городах Европы и Нового Света смертность редко падает ниже трех процентов, в Франсевилле средняя цифра за пять лет составляет всего полтора процента. Сюда входят ещё и жертвы эпидемии болотной лихорадки, вспыхнувшей в период основания города.

Цифра смертности за последний год составляет всего один процент с четвертью. Следует отметить ещё одно важное обстоятельство: все зарегистрированные смертные случаи, за небольшим исключением, являются результатом наследственных или хронических болезней. Острые заболевания в Франсевилле наблюдаются несравненно реже, они быстро пресекаются и гораздо менее опасны, чем в какой-либо другой населённой местности. Что касается эпидемий, то их вовсе не наблюдалось.

Интересно будет проследить дальнейшие результаты этого опыта, и тем более интересно будет установить, может ли действие такого гигиенического режима на протяжении нескольких десятилетий обезопасить подрастающие поколения от тяжёлых наследственных заболеваний.

«Мы позволяем себе надеяться на это, — писал один из основателей этой удивительной колонии, — и, если надежды наши оправдаются, перед человечеством откроются новые блестящие перспективы. Люди будут жить до девяноста и до ста лет и умирать безболезненно от старости, как умирает большинство животных и растений».

Заманчивая мечта!

Но мы позволим себе усомниться в том, что этот опыт приведёт когда-либо к таким блестящим результатам. В постановке этого опыта мы усматриваем один коренной и весьма существенный недостаток. Дело в том, что в организационном комитете, в руках которого находится это предприятие, преобладает латинский элемент, а германский элемент систематически исключается. Это опасный симптом. С тех пор как существует мир, все великое и полезное, что происходит в нём, возникло по инициативе Германии. Ничего серьёзного и решающего без Германии произойти не может. Самое большее, на что способны основатели Франсевилля, — это подготовить почву, выяснить кое-какие узкие вопросы, но не их руками и не на этом участке Америки, а у границ Сирии будет воздвигнут когда-нибудь истинно идеальный город.

XI. Обед у доктора Саразена

Тринадцатого сентября, всего за несколько часов до назначенного герром Шульце срока уничтожения Франсевилля, ни губернатор, ни любой из жителей не подозревали о грозящей катастрофе.

Было семь часов вечера.

Утопая в зелени олеандровых и тамариндовых деревьев, город живописно раскинулся у подножия Каскад-Маунтс, купая свои одетые в мрамор набережные в мягко набегающих волнах Тихого океана. На только что политых улицах, овеваемых свежим морским ветром, царило весёлое оживление. Мягко шелестели деревья. Зеленели газоны, цветы раскрывали свои чашечки, наполняя воздух тонким благоуханием; приветливые белые особнячки, казалось, радушно улыбались, воздух был тёплый, небо синело, и море сверкало из-за густой зелени широких бульваров.

Путешественника, очутившегося в этом городе, вероятно, поразили бы необыкновенно цветущий вид жителей и какое то праздничное оживление, царящее на улицах. В школе живописи и скульптуры, в музыкальной школе и в городской библиотеке, где прекрасные публичные лекции были организованы для немногочисленных групп, чтобы каждый слушатель мог полнее общаться с лектором, только что окончились занятия, и, так как все эти учреждения были сосредоточены в одном квартале, толпа молодёжи, выходившая оттуда, запрудила улицу и площадь. Но никто не толкался, не раздражался, не слышно было никаких окриков. У всех были довольные, весёлые, улыбающиеся лица.

Дом доктора Саразена стоял не в центре города, а на самом берегу Тихого океана. Он был построен одним из первых, и доктор тотчас же поселился в нём со своей женой и дочерью Жанной. Октав, почувствовав себя миллионером, пожелал остаться в Париже. Но при нем, к сожалению, не было его наставника Марселя.

Спустя некоторое время после того, как они жили вдвоём на улице Руа-де-Сесиль, они почти потеряли друг друга из виду. Таким образом, когда доктор с женой и дочерью поселился в Франсевилле, Октав оказался предоставленным самому себе.

Он вскоре совсем забросил занятия в школе, где должен был окончить курс по настоянию отца, и в конце концов провалился на выпускном экзамене.

Когда его приятель Марсель, который до тех пор вёл его на поводу, так как Октав не способен был заниматься самостоятельно, окончив первым Центральную школу, уехал из Парижа, Октав, что называется, закусил удила. Он снял себе особняк на авеню Мариньи, разъезжал в карете, запряжённой четвёркой лошадей, и чаще всего его можно было видеть на ипподромах. Октав Саразен, который три месяца тому назад едва мог держаться в седле на уроках верховой езды в манеже, внезапно превратился в завзятого лошадника. Своей эрудицией в этой области он был обязан некоему англичанину — груму, которого взял к себе на службу и который совершенно покорил его необыкновенными познаниями по этой части.

Утренние часы Октава были распределены между портными, сапожниками и шорниками. Вечера он проводил в оперетке или в гостиных только что открытого на улице Тронше клуба. Октав выбрал этот клуб потому, что его капитал пользовался там таким уважением и любовью, каких сам он своими личными достоинствами нигде не мог завоевать. Общество, которое он встречал там, казалось ему идеалом изысканности. Но, странное дело, в списке членов, вывешенном в нарядной рамке в приёмном зале, красовались почти исключительно иностранные фамилии. Читая этот список, изобиловавший всевозможными титулами, можно было подумать, что вы случайно попали в приёмную профессора геральдики [32]. Однако, когда вы переходили в гостиную, у вас создавалось впечатление, что вы находитесь на этнологической [33] выставке; казалось, что здесь собрались все ястребиные носы и смуглые лица всех оттенков со всех концов земного шара. Все эти космополитические личности [34] шикарно одевались, и в их приверженности к светлым тонам обнаруживалось вечное стремление смуглокожих уподобиться «бледнолицым».

Среди этих двуногих Октав Саразен казался юным богом. Его слова передавались из уст в уста, ему старались подражать во всем, вплоть до его манеры завязывать галстук, мнения его считались законом. А он, опьянённый этим фимиамом, не замечал того, что систематически, изо дня в день, проигрывает свои деньги то на бегах, то в карты, то в рулетку. Возможно, что некоторые члены этого клуба, будучи людьми восточного происхождения, считали, что они в сущности также имеют права на наследство бегумы. Во всяком случае, они медленно, но неуклонно перекладывали это наследство в свои карманы.

Неудивительно, что при таком образе жизни дружба, связывавшая Октава с Марселем, мало-помалу прекратилась. Они почти перестали писать друг другу. Что общего могло быть между суровым тружеником, стремящимся непрестанно совершенствовать свой ум и свои знания, и красивым, изнеженным юношей, проматывающим своё состояние и не интересующимся ничем, кроме конюшен, клубных сплетен в анекдотов?

Мы знаем, что Марсель покинул Париж для того, чтобы следить за махинациями герра Шульце, только что заложившего на той же независимой территории Соединённых Штатов основание Стального города, враждебного Франсевиллю, а впоследствии Марсель поступил на службу к стальному королю.

Октав в течение двух лет вёл бессмысленное, бесполезное существование и за это время успел пустить на ветер несколько миллионов. В конце концов это нелепое времяпрепровождение наскучило ему, и в один прекрасный день он бросил все и приехал к отцу. Это спасло его от гибели, и не только физической, но и моральной.