Ночь черного хрусталя - Михайлов Владимир Дмитриевич (книги онлайн полные .TXT) 📗
– Ну, есть успехи?
– Вот этот аппарат дышит. Остальное мертво.
– А компьютерная связь?
– То же самое. Звоню всем подряд. Аэропорт, вокзалы, телевизионный центр – все молчат. Ни междугородный, ни международный каналы не действуют. Сейчас звоню одному парню, у него есть самолет… Ну, вот.
– Что?
– Мертво. Впечатление такое, что все телефоны в городе выключены – кроме таких вот, особых. Это специальная линия с питанием от установки в Министерстве порядка.
– Но ведь эти, работающие, должны для чего-то служить?
Гектор не успел ответить: телефон зазвонил – негромким, приятным жужжанием.
– Не снимайте, – поспешно сказал Милов. Гектор кивнул. Телефон прожужжал несколько раз и умолк.
– Кому-то нужен Рикс, – сказал Милов. Телефон проснулся снова. Прожужжал восемь раз.
– Вероятно, Рикс должен вскоре явиться, – сказал Гектор. – Это было бы некстати.
– А может быть, он сам разыскивает жену?
– Если так, то теперь он знает, что ее нет дома.
– Кстати: что вы успели услышать по радио?
– Сообщили, что связь со страной прервана и граница закрыта. Больше никто ничего не знает: ни Рейтер, ни ваш ТАСС, ни, естественно, Ю-Пи-Ай – поскольку я сижу здесь и молчу. Значит, ни у кого нет связи, не только я один страдаю.
– Попробуйте позвонить еще. Может быть, в префектуру?
– Мысль не банальна. Спрошу хотя бы, какие возможности связи будут предоставлены иностранным корреспондентам.
– Постойте… Если префектура работает, там в два счета установят, откуда вы звоните.
– От Рикса, не откуда-нибудь!
– Не годится. Если вы рядом с Риксом, то он знает больше, чем сам префект – вам не понадобилось бы звонить.
– Верно. Значит, у нас остаются две возможности выйти на связь: через армию или Научный центр. Надо спешить, Милов, не то во мне крепнет ощущение не просто дармоеда, но плохого журналиста, а я всю жизнь считал себя хорошим… Что там, на улице?
Милов подошел к окну, отодвинул штору.
– Работают вовсю.
– То есть, жгут?
– В лучших традициях.
– Жутковато становится, честное слово… Не знаю, как вас, Дан, а меня успокаивает лишь то, что у нас это было бы невозможно.
– Не знаю, Гектор, не знаю. Конечно, у вас великие демократические и гуманные традиции и все такое прочее, однако люди везде боятся за свою жизнь, людям всюду надоела расправа с миром, в котором мы живем, и людям повсеместно осточертело, что правительства много говорят, еще больше обещают, но слишком мало делают для того, чтобы цивилизация перестала быть смертоносной. И вот под знаменем борьбы с этими уродствами людей можно повести в конечном итоге на что угодно.
– Но не на то, чтобы жечь книги и ломать машины. И тем более – убивать людей или хотя бы ограничивать их основные права.
– Вы всегда оставались наивными людьми, Гектор, беда вашей истории не в том, что она коротка, а в том, что в ней не было такого количества пакостей, как у нас в Европе – и в России в том числе… Хотя по сути наша история – она и ваша, но вы этого как-то не осознаете, вам все кажется, что она началась в тысяча четыреста девяносто втором году… Разве у вас дома, Гектор, нет мальчиков, которые носят на рукаве свастику или хотя бы малюют ее на заборах? У нас, например, они есть.
– Ну, сопляки, единицы…
– Если единицы собрать и возглавить, то это уже вовсе не безвредно. Что делать, у демократии множество издержек, вы это знаете давно, мы узнали позже, но тоже успели понять, и дело не в свастике, вместо нее может быть и треугольник, крест, круг, овал, пентаграмма – дубовый лист, наконец… Важны цель и метод.
– Дан, честное слово, я не просил читать мне лекцию.
– А вы не обижайтесь, я это делаю совершенно намеренно, на случай, если вы найдете связь раньше, чем я: вы тогда должны будете непросто информировать, но как можно убедительнее объяснить, что и почему здесь происходит – это во-первых, а во-вторых – что сегодня же или в крайнем случае завтра то же самое может начаться и в любом другом месте. Чтобы верха поняли: начинать надо немедленно, и начинать им самим, а не ждать, пока процесс начнется сам собой, снизу.
– Начинать что: жечь книги и убивать ученых, или хотя бы загонять их в лагеря?
– Не притворяйтесь идиотом, Гектор. Начинать решительные действия, чтобы люди поняли: правительства хотят всерьез и немедленно ограничить или вовсе устранить уничтожение жизни на планете. Ну хотя бы остановить заводы, пусть только химические, пусть на два-три дня – но чтобы поверили, и напряженно думать, до раскаления мозгов думать о том, как решить проблему всерьез и надолго. Иначе… Знаете, один наш русский император сказал некогда: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться, пока оно само собой начнет отменяться снизу.
– Как вы любите козырять своим Петром Великим…
– Нет, это был как раз не он… Ну, я надеюсь, вы меня поняли?
– Хорошо, – Гектор встал. – Я понял, что работать мы должны каждый в своем направлении: так больше шансов. Я попробую договориться с военными.
– А я поспешу в Центр. Постараюсь не опоздать.
– Боитесь, что там будет жарко?
– Уверен в этом. Но что делать?
– Вы правы. Но только – Дан, не обижайтесь, вроде бы и не мое дело, однако, хочу сказать вам… Не тащите женщину на гибель. Да-да, Еву, не делайте большие глаза, тут и слепой бы все увидел. Я понимаю – она сама хочет, там ее пациенты и так далее. Но все они – все, кто есть и еще окажется там, – скорее всего обречены: вы же слышали речь и видели толпу. Зачем же лишние жертвы?
– Простите, Гектор, но вы не понимаете…
– Да все я понимаю, я же вам сказал… Но вот именно поэтому – не берите греха на душу. И не только потому, что она и так уже вымоталась до последнего, пусть она даже сможет взять машину, но там-то, Дан, там… Вы – я не знаю, кто вы такой, и не хочу знать, но вижу, что вы малый прочный и, надеюсь, выкрутитесь, а если и нет – что же, все от Бога; но вот она… Так что я вам всерьез советую: уходите, пока она еще не пришла в себя. Иначе вам ее не удержать, а без вас она, быть может, и не рискнет, а может быть – муж ее удержит…
– Вы правы, Гектор, – сказал Милов, помолчав. – Тогда объясните – как мне добраться туда кратчайшим путем. Я плохо знаю город, вернее – почти совсем не знаю.
– Скорее надо думать о самом безопасном пути.
– На это уже нет времени. Я ведь всерьез боюсь за всю Европу, Гектор, за весь мир, я перед вами не роль играю.
– Ну, дело ваше. Сейчас я вам нарисую, так будет вернее.
На листке из блокнота Гектор набросал схему.
– Вы легко разберетесь. Двинете пешком?
– Как получится.
– Сейчас пешком проще.
Милов кивнул и сказал:
– Дайте-ка и мне листочек.
Не садясь, он написал: «Ева, дорогая. Вам лучше пока побыть дома. Я навещу Центр и вернусь. Берегите себя». Он покосился на Гектора и дописал еще; «Целую. Ваш Дан». Проставил время. Гектор стоял у окна, глядя на улицу.
– Ну, все, – сказал Милов, справившись с желанием попросить журналиста просмотреть его записку: в своей английской орфографии он не был уверен – но в конце концов, не для чужих глаз это было написано. – Пойду.
– Я тоже, – откликнулся Гектор.
– Оставить ее одну – не опасно?
– В этом доме – ничуть. Наоборот. Тут надежно.
– Пожалуй. Мгновение, я только положу записку.
Он на цыпочках вошел в ту комнату, где лежала Ева. Она спала, постанывая во сне, один раз скрипнула зубами. Милов постоял, глядя на нее, борясь с искушением подойти. Туфли – его, миловские, – валялись рядом с диваном. Их он подобрал, чтобы потом, в холле, переобуться. Записку сложил пополам, домиком, и поставил на низкий круглый стол близ дивана. Еще раз посмотрел на Еву. Вдруг усмехнулся, снял свой дивный галстук – теперь он уже не нужен был – и тоже положил на стол, по соседству с запиской: эту пеструю тряпку она заметит во всяком случае – и улыбнется… Повернулся и вышел. В холле переобулся, взял прислоненный к стене автомат, закинул за спину.
