Книга семи печатей (Фантастика Серебряного века. Том VI) - Зайкин П. (книги регистрация онлайн бесплатно TXT) 📗
Однажды, ранним вечером, сидели мы за ужином на веранде хозяйской дачи. Тут была сама хозяйка с детьми, брат ее, доктор, со своей семьей и несколько дачников-пансионеров: мужчины и дамы. Около стола, по обыкновению, вертелось несколько собак, в том числе «Пальма», — заурядная дворняжка среднего роста, с длинной желтовато-серой шерстью.
— Скажи, пожалуйста, Ваня, — обратилась хозяйка к своему брату, увидев эту собаку, — как ты объяснишь следующий случай?
У этой вот «Пальмы» в прошлом году родился в единственном числе щенок. Местом произведения его на свет она избрала подполье нашей спальной платформы на сеновал; подкопалась и устроила себе логово.
Спустя неделю, а, может быть, и больше, щенок стал показываться в выходе из подполья. Что это за прелестный был щенок! Весь черный, без единой отметины, шерсть волнистая и глянцевитая, мягкая, как бархат. Дети были от него в восторге и постоянно носились с ним.
Однажды в парке встретила их старуха-торговка из Перечного хутора и, увидев щенка, также залюбовалась им: «Ах, який гарный!» Но, узнав, что он родился одиноким, с тревогой проговорила: «Ой, дитки, це ярчук; вин жить не буде: его видьма везме».
Дети, конечно, были очень опечалены этими словами старухи, и я стала расспрашивать своих рабочих-малороссов, что такое ярчук? Все они в один голос заявили мне, что ярчуком в деревнях зовут щенка, который родится, как они выражались, «едным» и непременно черной масти, без малейшей отметины, и что такой щенок непременно будет утащен ведьмой и уничтожен.
— Вскоре после встречи со старухой, — продолжала хозяйка, — случилось такое обстоятельство. Легли мы все спать на нашей платформе на сеновале, дети другие все уже заснули, да и я сама начала забываться, как вдруг слышу под полом страшную возню; что-то там стучит, вертится, рычит, хрипит, и все это так громко, что все проснулись. Начну я стучать об пол палкой — шум замолкнет, но не пройдет и пяти минут, как он поднимется снова и как будто с еще большей силой. Так продолжалось далеко за полночь, и только перед рассветом все смолкло, и мы заснули.
Утром, как только проснулись и оделись, дети первым делом бросились к подполью и стали вызывать щенка, но, против обыкновения, он не показывался. Чтобы осмотреть хорошенько подполье, позвали рабочего с лопатой и приказали сделать подкоп с другого конца платформы. Оказалось, щенок забился в самый дальний угол и притаился там, словно бы от преследования. Немалого труда стоило извлечь его из этого убежища. Ну, тут дети уж буквально не выпускали его из рук.
На другой день предположен был переезд в город и по этому случаю ночевать приходилось не на сеновале, а вот здесь, у меня наверху. Боясь за участь своего любимца, дети просили меня позволить им взять его на ночь с собою, но я не позволила: не люблю спать в одних комнатах с собакой! Однако, чтобы успокоить детей, я устроила ему, казалось бы, вполне безопасный ночлег. Поставили вот в этом коридоре глубокую ванну, положили в нее щенка и накрыли ее большим, толстым брезентом; окна выходящих в коридор комнат позапирали шпингалетами, двери их затворяли, а двери самого коридора с черного хода и вот эту, что выходит на эту веранду, я собственноручно заперла изнутри на ключ. Окончив все эти предосторожности, мы отправились наверх спать и скоро заснули. И вот тут-то и случилось то, чего до сих пор не могу себе объяснить…
Ровно в двенадцать часов я проснулась от какого-то шума под окнами моей спальни. Но это был даже не шум, а что-то такое своеобразное, чего я не умею и передать. Тут слышались: и визг, и рычание, и лай, и вой, и плач, и гудение и все это вместе представляло собой сплетение звуков злобы, отчаяния, мольбы, страданий, — звуков от самых низких до самых высоких нот, словно бы это был вихрь или, скорее, крутящийся ураган всевозможных голосов и звуков, какие только существуют в природе… Если бы несколько струнных и духовых оркестров сбить в беспорядочную кучу и заставить все инструменты изо всей силы издавать звуки, на какие они способны, то это представляло бы собой, мне кажется, некоторое подобие того, что я услышала. Понятно, я перепугалась; да и не я одна: на этот гвалт сбежались все дачники, какие еще не уехали, и даже рабочие со скотного двора прибежали, в чем были, полураздетые, — до того все переполошились.
Когда шум стих и я услышала внизу человеческие голоса, я сошла в коридор и — что я здесь вижу? Эта дверь из коридора на веранду отворена, ванна раскрыта и щенка в ней нет. Выхожу на веранду, мне навстречу идет ночной сторож Иван и держит в руках щенка.
— Где ты его взял? — спрашиваю.
— А вот, — говорит, — за цветником, по ту сторону огорода на дороге. Я бросился сюда на шум, прибежал и вижу: какая-то черная собака треплет кутька; я ударил ее палкой, аж палка пополам, а собака — ничего! Одначе, раз-другой еще трепнула кутька и бросила, а сама убежала вон туда, в нижний парк.
По осмотре щенка оказалось, что один глаз у него прокушен и морда вся изранена, — сочится кровь. Может быть, и туловище было изранено, но я уж не смотрела.
Чтобы спасти жизнь этому бедному зверьку, я распорядилась с рассветом отвезти его в город в ветеринарную лечебницу, куда он своевременно и был доставлен, но, как оказалось потом, он там в тот же день к вечеру издох…
П. Дмитриевич
13
(Истинное происшествие)
— Это было в восьмидесятых годах, — начал мой случайный спутник по вагону.
С наступлением весны, в нашем городке началась настоящая эпидемия краж. Причем одновременно, в одну ночь, например, в нескольких домах почти подряд, на одной и той же улице, совершались кражи по совершенно однородному способу…
Выпиливались, например, двери и из передних похищалось все верхнее платье. Вскрывались окна и забиралось все, что только было возможно взять. Вечером же, пока еще были закрыты окна, вещи исчезали из комнат, как будто сами собой.
Был зарегистрирован, например, такой случай.
Однажды вечером у полицеймейстера играли в гостиной в винт. Окна гостиной выходили на улицу и были открыты. Часов в 10 вечера гостей пригласили пить чай в столовую, расположенную рядом с гостиной.
Едва только они вышли из комнаты, как один из игравших, местный городовой голова, тотчас же вернулся назад, чтобы захватить оставленный им на ломберном столе золотой портсигар.
Но портсигар уже исчез.
Быстро смекнув, в чем дело, голова взглянул на окно и заметил, что тюлевая занавеска его колышется. Он бросился к окну и выглянул на улицу. Там никого не было, кроме городового, который ходил около подъезда, освещенного фонарем.
Городовой никого не видел вылезавшим из окна и, по его словам, в течение нескольких минут мимо дома полицеймейстера вообще никто нс проходил.
Это обстоятельство навело на мысль, что вор спрятался где-нибудь в доме; осмотрели все уголки и закоулки, заглядывали под все диваны, кровати, столы, даже стулья, за портьеры, чуть ли не за зеркала и картины, но никого постороннего в доме не оказалось.
В карты больше не играли. Когда подошли к столу, чтобы рассчитаться, чтобы рассчитаться, то посередине его заметили крупно написанное мелом число «13».
Никто из игравших его не писал, и не подлежало сомнению, что автором этой надписи являлось то таинственное лицо, которое похитило портсигар.
При этом случае полицеймейстер вспомнил, что и при других кражах полиция видела неоднократно изображение этих же цифр, например, на выпиленных дверях, но не придавала им особенного значения.
Теперь было ясно, что это был знак одного и того же вора или, вернее, целой воровской шайки.
Нечего и говорить, что вся полиция была немедленно поднята на ноги, но вора, однако, не нашли. Между тем, история с кражей портсигара в доме самого полицеймейстера, да еще в связи с таинственным числом «13», наутро облетела весь город и, передаваясь из уст в уста, получила, в конце концов, такую форму, что обывателями овладела настоящая паника.
