Обладатель великой нелепости - Левандовский Борис (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
В тот момент, когда до него дошел смысл сказанного, Герман был ошарашен, просто в нокауте.
– Я… – он изо всех сил пытался собраться с мыслями.
И вдруг, сам того не ожидая, сказал:
– А как же Алекс?
«Зачем ты это сделал?! Олух! Ты все испортил!»
А впрочем, что теперь он мог испортить?
– Алекс? Наш Алекс? – Карина неожиданно рассмеялась. – Причем здесь он?
– Я подумал… – пробормотал Герман; его голос от волнения стал почти что прежним. – Разве между вами…
Карина продолжала смеяться.
Он молчал.
Наконец Карина сказала:
– Гера, Алекс – мой родственник, муж моей сестры. Думаю, в это уже давно стоило тебя посвятить. Мы с ним, в общем-то, в не очень близких отношениях, просто он согласился взять меня на работу… – она что-то объясняла дальше, но Герман уже ничего не слышал; он лишь тупо продолжал вдавливать трубку в ухо. Его охватило чувство, что он оказался одним из главных действующих лиц некой «мыльной оперы», где в конце все оказываются родственниками, кроме парочки бастардов из предыдущего сериала. С другой стороны это кое-что объясняло, например, появление Карины в компании, а «завышенные» требования Алекса к кандидатам были чистейшей воды фарсом и были заранее рассчитаны на конкретного человека. Все затем, чтобы не вызвать подозрений Германа – в свое время между ним и Алексом состоялся серьезный разговор, в конце которого было принято джентльменское соглашение не брать на ответственные должности родственников.
Ха-ха! – вот вам и иллюстрация к картине «Алекс сегодня», вот вам и страшный Барьер!
«Отличная возможность посмотреть очередной правде в глаза, не так ли, Герман? Кто в этом виноват – злодей Алекс или, может быть, Карина, сделавшая Первый шаг, поняв, что ты не в силах справиться с собственной нерешительностью? Или тот злополучный случай во время поездки в Ригу, когда тебе было шестнадцать? Но сначала хорошо подумай, не сам ли ты позволил ему влиять на всю свою жизнь, перестал бороться, сдался?»
«Не будь настолько мелочным. И вообще, мне сейчас не до тебя», – раздраженно бросил Герман Независимому Эксперту.
Однако… разве тот был не прав?
– Гера, почему ты молчишь? – спросила Карина с заметным беспокойством.
Вдруг до Германа дошло, что за последнюю минуту он не произнес ни слова.
«О Господи, какая нелепость!»
Он был готов заорать в трубку:
«Почему, почему это не произошло раньше? ГДЕ ТЫ БЫЛА РАНЬШЕ?»
И где был он?
«Несвоевременность – вечная драма…» – как пел Игорь Тальков.
– Извини, меня это немного вышибло из колеи, – наконец произнес Герман. – Я думаю, то, что ты сказала, очень хорошая идея.
«То, что ты сказала»! – послушай только себя со стороны! Даже сейчас ты боишься называть вещи своими именами! Не «встретиться», не «увидеться» – а ты сказала! Жалкий ублюдок!»
– Кар… Карина, я обязательно тебе перезвоню, как только справлюсь с кое-какими проблемами.
«Нет, ты действительно ублюдок!»
– Отлично, – ее голос повеселел. – У тебя есть номер моего домашнего телефона?
– Да, у меня есть список телефонов всех, кто работает в компании.
На этот раз Независимый Эксперт презрительно промолчал.
– До встречи, Герман.
– Да… обязательно позвоню. Пока.
Связь прервалась.
Несколько минут он просидел перед телефоном, закрыв лицо ладонями.
Поздно…
Его больше не рвало. После разговора с Кариной прошло более двух часов. За это время он ощущал несколько раз спазмы, но ничего не происходило, словно его нутро давало осечку. Герман отрешенно наблюдал, как слабеет все быстрее.
«Это случится сегодня…»
Раздевшись догола, он встал перед зеркалом в ванной комнате и разглядывал то, что от него осталось. Зрелище перестало казаться ужасным – оно было каким-то химерическим и жалким.
СКОРО…
Германа шатнуло, – катастрофически атрофировавшиеся мышцы отозвались тупой далекой болью (как вскрик из запертого погреба) и затрепетали под свисающей пластами пергаментной кожей. Словно мыши, копошились в старом пустом мешке…
Глядя на свое лицо, он легко мог изучить очертания собственного черепа, вплоть до самых мелких деталей.
Его снова зашатало, и Герман тяжело осел на край ванны, зацепившись за ее края тонкими слабеющими пальцами, как раненое насекомое цепляется лапками за кусочек облупившейся на стене штукатурки.
Он быстро удалялся. Сознание начало заволакивать сгущающимся туманом. Все быстрее с каждой минутой.
ТЫ НА ПОРОГЕ… ОН УЖЕ БЛИЗКО…
Спустя минуту или миллиард часов он вышел из ванной и направился в кухню. Ему внезапно захотелось выпить всю воду в мире, все пресные запасы, до последней капли.
Он почти не почувствовал боли в окаменевшем желудке, когда стал стакан за стаканом вливать в себя воду, хотя в животе словно забурлил кипящий котел. Где-то на границе мутнеющего сознания и непроглядного небытия (или Страны Мертвых?) Герман отметил, что вместе с водой к нему возвращаются силы. Но что с того, если он не может ими воспользоваться, будто связанный тугими веревками, веревками усталости. Он нечеловечески Устал…
Потому что уже почти достиг Порога.
Он продолжал вливать в себя один стакан за другим, набирая воду прямо из-под крана. И делал это, пока сквозь кожу не выступили, как бисер, капельки крови.
Затем, почти ничего не видя перед собой, медленно направился в гостиную. Свет в глазах феерически мерцал. С каждым шагом все больше нарастал шум в ушах, похоже, дело было в крови: она разжижилась, как вязкое болото под проливным дождем, и распирала стенки капилляров. Где-то в недрах груди ухало обезумевшее сердце.
ПОРОГ БЛИЗКО
Когда он добрался до середины коридора, по голени левой ноги разлилась режущая боль. Герман упал и будто со стороны услышал собственный стон. Собрав последние силы, чтобы сконцентрировать внимание, он осмотрел ногу: от лодыжки до колена вспух громадный сине-лиловый кровоподтек. Видимо, лопнула большая икроножная вена…
Он двинулся ползком. По паркету за ним потянулись блестящие красные дорожки, которые искрились в свете коридорной лампы, как только что пролитая краска.
Герман продолжал ползти, каждую секунду удлиняя на несколько сантиметров кровавый след за собой.
СКОРО…
Он полз, хотя где-то на самом дне угасающего сознания понимал, что Порог находится не где, – а когда.
Начавшая подсыхать с дальнего конца Тропа к Порогу все удлинялась, удлинялась…
Перед глазами Германа неожиданно всплыла забытая картина из детства. Крошечный домик-теремок, выкрашенный яркими синими, желтыми и зелеными полосами – как фрагмент ушедшей в далекое прошлое Радуги Детства – косые солнечные лучи падают на его крышу сквозь крону высокого, раскинувшего под самыми облаками свои ветви-крылья тополя. Ослепительные солнечные блики мерцают на досках, листва колеблется и тихо шуршит на ветру. Они с Алексом в несчетный раз пересекают площадку опустевшего детского сада и идут к домику. В какие только планы и тайны не были посвящены его дощатые, с тонкими щелями стены, произнесенные в их загадочной спокойной тиши.
Сейчас Герман не помнил ничего, только видел эту картинку из прошлого, как яркий объемный снимок на белой стене его памяти, спроецированный неким своевольным слайдером Времени.
Резкая пекущая боль вновь пронзила тело, одновременно в нескольких местах – лопались вены и сосуды. Он чувствовал, как под кожей набухают огромные горячие волдыри; тяжелые, будто наполненные растопленным металлом.
Он вполз в комнату, медленно протащив измученное тело через порог дверного проема.
Над ним нависала стена, казавшаяся голой без привычно занимавшего свое место школьного портрета. Но Герман этого не замечал; его нога только слегка зацепила рамку на полу и чуть-чуть сдвинула портрет с места, где ему предстояло пролежать еще очень долго.
Герман прополз еще чуть больше метра.
