Всадники ниоткуда (часть сборника) - Абрамов Сергей Александрович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗

— Как же, по-вашему, должно поступить человечество?

— Рекомендации даст конгресс.

— Тогда у меня к вам вопрос как к астроному. Откуда, по-вашему, прибыли к нам эти чудовища?

Мак-Эду впервые засмеялся искренне и непроизвольно.

— Не нахожу в них ничего чудовищного. Они похожи то на всадника или стреловидное крыло самолёта, то на очень большой и красивый цветок, то на розовый дирижабль. Эстетические каноны в нашем и их понимании, вероятно, различны. А откуда они прибыли, мы узнаем, когда они сами пожелают ответить нам на этот вопрос, если, конечно, мы сумеем его задать. Возможно, из соседней с нами звёздной системы. Может быть, это туманность Андромеды, может быть, туманность в созвездии Треугольника. Гадать бессмысленно.

— Вы сказали: когда они сами ответят. Значит, контакт возможен?

— Пока ни одна из попыток сближения не дала результатов. Но контакт достижим, я убеждён в этом, если они живые разумные существа, а не биосистемы с определённой программой.

— Вы имеете в виду роботов?

— Я не имею в виду роботов. Я говорю о программных системах вообще. Тогда контакт зависит от программы.

— А если это самопрограммирующиеся системы?

— Тогда всё зависит от того, как меняется программа под влиянием внешних воздействий. Попытки контакта — это тоже одно из внешних воздействий.

— Вопрос к автору фильма Анохину. Вы наблюдали самый процесс моделирования?

— Его нельзя наблюдать, — сказал я, — человек находится в коматозном состоянии.

— Но ведь на ваших глазах возникла копия снегохода. Гигантская машина из пластмасс и металла. Откуда она возникла, из каких материалов?

— Из воздуха, — сказал я.

В зале засмеялись.

— Ничего нет смешного, — вмешался Зернов. — Именно из воздуха. Из неизвестно каких и каким образом внесённых в него элементов.

— Значит, чудо? — Вопрос прозвучал явной насмешкой.

Но Зернов не смутился.

— Чудесами считали когда-то все необъяснимое тогдашним уровнем знаний. Наш уровень тоже допускает необъяснимое, но он предполагает, что объяснения будут даны в ходе дальнейшего научного прогресса. А поступательное его движение уже сейчас допускает возможность предположить ориентировочно в середине или конце будущего века воспроизведение предметов с помощью волн и полей. Каких волн и каких полей — это, конечно, уровень знаний будущего. Но лично я, например, убеждён, что в том уголке космоса, откуда прибыли к нам эти существа, наука и жизнь, вероятно, уже достигли такого уровня.

— Какая же это жизнь? — спросил женский голос, как показалось мне, с явно истерической ноткой, с нескрываемым уже страхом. — Как объясниться с ней, если это жидкость, и о каком контакте можно говорить, если это газ?

— Выпейте воды, — невозмутимо предложил Мак-Эду. — Я вас не вижу, но мне кажется, что вы слишком взволнованы.

— Я просто начинаю верить Томпсону.

— Поздравляю Томпсона ещё с одной верующей. Что же касается мыслящей жидкой или коллоидальной структуры, то и мы, как известно, существуем в полужидком состоянии. И химия нашей жизни — это химия углерода и водных растворов.

— А химия их жизни?

— Какой растворитель? У нас вода, а у них?

— Может быть, это фторная жизнь?

Ответил сидевший с краю американец:

— Всё, что скажу, — только гипотетично. Фторная жизнь? Не знаю. В таком случае растворителем может быть фтористый водород или окись фтора. Тогда это холодная планета. Для фторных существ температура минус сто — только приятный холодок для прогулки. В такой, мягко говоря, прохладной среде могла возникнуть и аммиачная жизнь. Она даже реальнее, потому что аммиак встречается в атмосфере многих крупных планет, а жидкий аммиак существует и при температуре минус тридцать пять градусов. Можно сказать: почти земные условия. А если подумать о приспособленности гостей к нашим земным условиям, аммиачная гипотеза покажется более вероятной. Но если предположить, что пришельцы сами создают для себя нужные им условия жизни, возможна и любая другая, самая невероятная гипотеза.

— Вопрос председателю как математику и астроному. Что имел в виду русский математик Колмогоров, когда говорил, что при встрече с неземной жизнью мы можем попросту её не узнать? Не этот ли феномен?

Мак-Эду отпарировал без улыбки:

— Он несомненно учитывал и вопросы, какие задают иногда на пресс-конференциях.

Опять смех в зале, и опять репортёры, обходя Мак-Эду, начинают атаку с флангов. Очередная жертва — физик Виэра, только что угощавшийся у столика виски с фруктовой водой.

— Господин Виэра, вы специалист по физике элементарных частиц?

— Допустим.

— Если «облака» материальны, — вопрошатель орудовал микрофоном, как пистолетом, — значит, они состоят из хорошо известных науке элементарных частиц? Так?

— Не знаю. Может быть, и не так.

— Но ведь большая часть известного нам мира построена из нуклонов, электронов и квантов излучения.

— А если здесь меньшая часть известного нам мира или мира, нам вообще неизвестного? А вдруг это мир совсем новых для нас частиц, не имеющих аналогии в нашей физике?

Вопрошатель сдался, сражённый неожиданным предположением Виэры. Тут кто-то опять вспомнил обо мне.

— Не скажет ли нам кинооператор Анохин, как он относится к песенке, сопровождающей демонстрацию его фильма в Париже?

— Я не знаю этой песенки, — сказал я, — и ещё не видел своего фильма в Париже.

— Но она уже облетела весь мир. В зале Плейо её поёт Ив Монтан. В Штатах — Пит Сигер. В Лондоне — биттлсы. Может быть, вы слышали её в Москве.

Я растерянно развёл руками.

— Но её же написал русский. Ксавье только оркестровал её для джаза. — И говоривший довольно музыкально пропел по-французски знакомые мне слова: «…всадники ниоткуда строем своим прошли».

— Знаю! — закричал я. — Автор — мой друг, тоже участник нашей антарктической экспедиции, Анатолий Дьячук.

— Дичук? — переспросили в зале.

— Не Дичук, а Дьячук, — поправил я. — Поэт и учёный. И композитор… — Я поймал иронический взгляд Зернова, но даже ухом не повёл: плевал я на иронические взгляды, я мировую известность Только создавал, бросал его имя на газетные полосы Европы и Америки и, не заботясь о музыкальности, затянул по-русски: — «Всадники ниоткуда… Что это, сон ли, миф? И в ожидании чуда… замер безмолвно мир…»

Я не успел продолжить в одиночестве: зал подхватил песню, кто по-французски, кто по-английски, а кто и совсем без слов, одну только мелодию, и, когда всё стихло, долговязый Мак-Эду деликатно позвонил своим игрушечным колокольчиком.

— Я полагаю, конференция закончена, господа, — сказал он.

18. НОЧЬ ПРЕВРАЩЕНИЙ

После пресс-конференции мы разошлись по своим комнатам, условившись встретиться через час в том же ресторане за ужином. Я так устал на собрании, как не уставал даже в изнурительных антарктических походах. Только добрый сон мог бы прояснить мысль, вывести её из состояния тупого безразличия к окружающему. Но он так и не пришёл, этот спасительный сон, как ни приманивал я его, ворочаясь на кушетке с мягким шёлковым валиком. В конце концов встал, сунул голову под кран с холодной водой и пошёл в ресторан заканчивать этот перегруженный впечатлениями день. Но день не кончился, и впечатления ещё стояли в очереди. Одно из них прошло мимолётно, не зацепив внимания, хотя в первый момент и показалось мне странным.

Я спускался по лестнице позади человека в коричневом костюме, сидевшем на нём как военный мундир. Квадратные плечи, седые усы стрелочками и короткая стрижка ещё более подчёркивали в нём военную косточку. Прямой как линейка, он прошёл не глядя, мимо лысого француза-портье и вдруг, резко повернувшись, спросил:

— Этьен?

Мне показалось, что в чиновничьих холодных глазах портье мелькнул самый настоящий испуг.

— Что угодно, мсье? — с заученной готовностью спросил он.

Я задержал шаги.

— Узнал? — спросил, чуть-чуть улыбнувшись, усач.