Отдать душу - Гравицкий Алексей Андреевич (книги онлайн полностью txt) 📗

Непонятое детское горе солеными капельками стекало по щечкам. Она плакала тихо, беззвучно, ведь настоящие слезы текут не под громкие всхлипы, а сами собой, ни для кого. Теплая ладонь легла на детское плечико как покрывало:

— Ты плачешь, малыш? Что случилось? Чем тебе помочь?

ПОГОДА В ДОМЕ

Андрей любил бывать в этом доме. Дом его старого друга Валерки притягивал к себе своим уютом и теплотой. Было в нем что-то такое… Что-то странное, непонятное, чего в других домах не было. Странное не странное, а только была здесь какая-то аура тепла и радушия. И картинки на стенах имели теплые мягкие тона, и фотографии с тех же стен смотрели по-доброму, мягко улыбаясь, и цветы стояли здесь в вазах неделями и не вяли, и не только в вазах. Вон на подоконниках плошки с цветами, цветы в них зеленые, с сочными листьями и растут густо. Вон лиана какая-то полкомнаты опоясывает. Сколько он просил у Валерки отросток этой лианы, сколько этих отростков перетаскал домой, холил, лелеял, а только все зря — не прижилась у него эта лиана. А здесь растет как сорняк, хотя и освещение здесь такое же, и температура, и поливают ее здесь так же, как и он, а поди ж ты.

А еще здесь много книг, хороших книг. Книги о мудром, добром, вечном. Книги, дарящие читателю те же чувства, что и сам дом, в котором они хранятся, читаются и перечитываются. Книги стоят на полках аккуратными ровными рядами, не пылятся — их все время кто-то берет почитать. Но странное дело, при том что книги читали и перечитывали много раз, они не стали потрепанными, а только приобрели душу. Вы спросите, как это книга может приобрести душу? Скажу вам честно, не знаю. Не знаю, как это происходит, не знаю, как это объяснить, но… Но представьте, что вы купили в магазине книгу. Книга новая, блестит глянцем обложки, пахнет типографией, выглядит на ура. Но книга бездушная. Ее никто не читал, даже страницы в некоторых местах еще склеены. Книгу читают раз, читают два раза, затем еще и еще. Каждый, кто прочитывает ее, оставляет в ней частичку себя, свое отношение и свои переживания, свои привычки и манеру перелистывать страницы. Книга уже не мертвая, она теряет прежний блеск, но приобретает что-то живое. Потом книгу, как правило, зачитывают до дыр. В этом доме книги имели душу, но не потеряли формы. Как? Не знаю.

Тихо, уютно тикают часы на стене, что-то скворчит на плите, испуская приятный аромат, а сейчас еще и, потрескивая, играет какая-то пластинка. Нечасто найдешь сейчас дом, где остался проигрыватель, и уж совсем редкость — дом, где на этом проигрывателе крутят пластинки.

Жители этого дома под стать ему самому. Это родители Валерки — милые, добрые, умиротворенные старики, хотя Андрей помнил их и молодыми. Он знал их с детства и, вот вам еще одна странность, всегда чувствовал себя с ними равным. Он общался с ними как со своими сверстниками, и в этом общении не было высокомерия или сюсюкающего превосходства взрослого перед ребенком. Сам Валерка, как иногда казалось Андрею, несколько выбивался из ауры этого дома. Но, наверное, это действительно только казалось, потому что, попав сюда один раз, уже не хотелось расставаться с чувством теплоты, которое заполняло душу. Не хотелось уходить отсюда, не хотелось снова получать разлад в душе, который неминуемо исчезал у человека, попавшего в этот дом. Покидая гостеприимную обитель, Андрей всегда хотел перенести хоть капельку этой атмосферы к себе, в свою тусклую, стандартную квартиру. Но куда там, когда у него даже лиана не приживается.

А еще обитали в этом доме подружка Валерки Анечка и старая добрая лохматая собака. Может, и грубо упоминать собаку и девушку вместе, но именно вместе они дополняли и вливались в ауру этого дома.

Так было вначале.

Валерка открыл дверь. Лицо его было бледным, глаза то бегали, то замирали, смотрели в никуда, под глазами повисли черные мешки. Андрей переступил через порог, поздоровался. Валерка не ответил.

— Что случилось? — поинтересовался Андрей.

Валерка молча впустил его в квартиру, махнул рукой в сторону комнаты. Андрей прошел, сел в кресло. Валерка, следовавший за ним, остановился, стоял мрачным, навис над Андреем черной тучей. Андрей хотел что-то спросить, но, посмотрев на Валерку, подавился словами. Тишина угнетала. Потом Валерка выдавил хриплым шепотом, который прогремел в тишине как пушечный выстрел:

— Сегодня папа умер…

Андрею показалось, что ослышался, но нет. Сердце перестало биться, потом что-то больно и непереносимо защемило в груди. Андрей ощутил чувство потери, не чьей-то, а своей собственной потери. Он потерял что-то близкое и родное, что-то важное, что-то, без чего трудно не только жить дальше, а представить себе, как жить, зачем жить.

Потерю ощутил и дом. Фотографии в тот день улыбались грустно, цветы на окнах поникли, пейзажи на стенах приобрели темные тоскливые оттенки. Анечка горько плакала, уткнувшись в подушку. Валеркина мама сидела в углу, серой тенью сливаясь со стеной. Собака смотрела на всех влажными глазами и как-то робко и виновато повиливала хвостом.

Даже часы замерли и перестали тикать. А может, их просто забыли завести?

Шли дни, недели, месяцы. Боль и чувство потери притупились, но не исчезли. Андрей регулярно приходил к Валерке. Приходил в дом, где царило тепло и радушие. Дом остался прежним, но для тех, кто был особенно близок к этому дому, в частности и для Андрея, появилось в нем что-то новое. Какая-то мимолетная грусть. И фотографии со стен улыбались с едва заметной грустью, и картинки навевали что-то теплое, но вместе с тем и что-то щемящее, и собака грустно смотрела своими добрыми глазами. Но все остальное осталось по-прежнему. И тепло, и ласка, и радушие. Книги стояли на полках, лиана обвивала комнату. (Андрей еще пару раз брал отростки — не принялись!) Цветы переваливались через края плошек, оплетали окна. Тихо, уютно, грустно тикали часы.

Так было.

Андрей распахнул дверь, впуская Валерку. Валерка ввалился с мороза, заснеженный, нос красный, щеки красные.

— Здорово, старик. С днем рождения тебя! — Валерка протянул сверток и правую руку.

— Спасибо! — Андрей ответил на рукопожатие и принял сверток. — Да ты не разувайся, проходи. А где Анютка?

Валерка небрежно махнул рукой:

— А-а, лучше и не спрашивай.

Все ясно — опять переругались. В последние месяцы они все время ругались. Потом Анютка плакала, Валерка злился. Наплакавшись, она подходила к нему, искала примирения, просила прощения, хотя чаще всего была не виновата. На некоторое время устанавливался шаткий мир, а потом все повторялось заново. Как бы это не кончилось плохо.

Андрей попытался говорить с Валеркой серьезно, попытался предостеречь его, но Валерка только отмахнулся. Они прошли в комнату, Андрей представил Валерку остальным гостям, и понеслось. День рождения удался, было весело. Андрей получил то наслаждение от детского праздника, которого не получал уже очень давно.

В разгаре веселья пропали и появились снова Валерка и какая-то деваха, которую притащила с собой подружка Андрея. Деваха не понравилась Андрею сразу, и он бы обязательно расстроился, если бы увидел, что она отлучалась вместе с Валеркой. Но Андрей не заметил этого. Как раз тогда он принимал поздравления от Анечки. Веселье продолжалось, потом пошло на убыль. Гости стали расходиться.

Когда за последним из гостей закрылась дверь, Андрей счастливо и устало отвалился к стене и понял, что убирать последствия посиделок уже не в силах. Он протопал в комнату, упал на кровать. Пальцы с трудом нащупали кнопку на пульте, загорелся экран телевизора. Андрей уткнулся в телевизор, слабо воспринимая суть происходящего на экране, задремал.

Где-то через полчаса, а может, и позже, его разбудил звонок в дверь. Андрей с трудом поднялся, выключил телевизор, который показывал настроечную таблицу, проковылял в коридор, потирая заспанные глаза, открыл дверь. На пороге стояла маленькая, ссутулившаяся, заплаканная Анечка. Андрей стряхнул остатки сна и опьянения, пропустил девушку в квартиру. Она тряслась и всхлипывала. Андрей пошел на кухню, принес стакан воды, протянул Ане. Она жадно схватила стакан трясущимися руками, опустошила его, всхлипывая, подергиваясь и проливая воду на пол, вернула уже пустой стакан, поблагодарила.