Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник) - Пухов Михаил Георгиевич
Черта горизонта расплывалась впереди по курсу, там накапливался скверный желтый туман. Несмотря на зловещие предзнаменования, морская живность играла вокруг плота: дельфины гонялись за летучими рыбами, и те, точно синие стрекозы над прудом, расчерчивали небо вокруг мачт. Бац! Одна из оперенных стрел натыкалась на упругий шест, падала, начинала панически биться на помосте. Бригита привычным движением стукала рыбу головой о палубу, швыряла в корзину.
Кончились часы беспечности. То, что еще недавно выглядело рыхлым туманом, теперь сгустилось, стало плотнее, сплошным массивом от моря до неба тронулось навстречу. Последний раз озорные бродяги — дельфины показали мокрые лоснящиеся горбы — и ушли себе в глубину, где покой, подальше от наваливающейся беды.
Все, пошло веселье! Со звуками ружейной стрельбы встали дыбом сухие банановые листья на крыше каюты. Море запестрело кипящими гребнями, воздух сделался сырым и липким, будто холодными руками схватил за разгоряченные плечи. Долой грот — он и зарифленный принимает на себя слишком много ветра! Нгале берется за правый нирал, [9] Бригита за левый… Что за черт! Она дергает изо всех сил, она плачет, она размазывает по лицу слезы и кровь — ладонь содрана до живого мяса…
Литого свинцового стекла, ростом с двухэтажный дом стена лениво вспучивается перед бушпритом. [10] Хоть и не первый это шторм на пути, но все равно каждый раз обрывается сердце: сейчас рухнет жидкая громада и размечет хлипкие бревнышки по яростному морю… Точно в аквариуме, в недрах вала виден мечущийся толстый тунец.
Наехав, подмяла пахнущая йодом, необоримая масса, оглушил грохот. Петр до боли вцепился в штурвальное колесо — только бы не оторвало, не выметнуло прочь! Когда тяжесть стала невыносимой и удушье колом вонзилось под ребра, схлынула волна. Грузно осела, ушла в зазоры помоста.
Плот вертело и раскачивало все сильнее, несло на зюйд — вест, обратно к берегам Южной Америки. «Команда» до сих пор билась над застрявшим ниралом — не могут догадаться, безмозглые…
— Блок! — завопил Петр, тыча пальцем вверх, в сторону реи. Ну, разумеется, конец нирала застрял в блоке — тут можно руки оборвать, ничего не сделаешь. Надо лезть по вантам и освобождать проклятую веревку. Вот, Нгале так и делает… Осторожно! Хоть ты, брат, и ловчее всех обезьян, но уже вздымается, хищно изгибая верхушку, волна повыше прежних…
К вечеру, против всех надежд, погода не угомонилась, низкое солнце кровоточило сквозь грубые бинты туч. Мужчины сделали все, чтобы уменьшить парусность: до предела зарифили бизань, убрали клипер. Извлечены были на палубу выдвижные кили. Бригита, освобожденная от работ, тихонько постанывая, втирала в израненные ладони индейский бальзам.
В сумеречной полумгле, в столбах водяной пыли уже не шторм — единый ревущий поток бесповоротно сносил их к давно оставленной широте порта Гуаякиль. Шел насмарку полуторамесячный каторжный труд. Леденящий, вовсе не тропический ливень наотмашь сек по плечам и лицам.
— ВЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО СПРАВИТЕСЬ?
Ну, а это уж совершенно некстати — Бригита вполне может сдрейфить… Ровное сияние разливается по бушующим волнам. И они стихают, словно хищники на арене под ладонью дрессировщика, и покорно ложатся в круге мягкого золотистого света.
— У ВАС ДО СИХ ПОР НИ ОДНОГО МИНУСА, А ПОЛОВИНА ПУТИ ПРОЙДЕНА…
Держа плот в конусе рассеянного луча, висела над головами аварийная гравиплатформа, и робот — наблюдатель вещал с нее голосом сказочного великана опасные, утешительные истины.
…Нельзя, нельзя, родненькие вы мои, это стыдно — все равно, что попросить сейчас разносолов у Всеобщего Распределителя, или сунуть Бригитину руку в регенератор, или, забыв о предлагаемых обстоятельствах и суровой морали прошлого, до конца пути не маяться целомудрием, а образовать непарный любовный союз! Нельзя…
… Слава богу, роботу ответили единодушно и, пожалуй, даже слишком пылко.
Платформа с места набрала скорость и, стараясь не задеть крошечный плот фронтом гравитационного перепада, улетела во тьму, будто случайно приблудившаяся светозарная планетка.
— Ветер меняется! — загорланил, опомнившись, Петр. — А ну, живо на грот!
2
Зовут меня Имант Норинын, и родом я из Курземе. Там, неподалеку от города — памятника Вентспилса, на берегу реки Венты, стоит наш Большой Дом. А лет четыреста тому назад на этом самом месте жил в своей хате старый Мартин, прямой предок бабушки Аустры… Впрочем, это мы по привычке его старым называем. Был Мартин силен и молод, когда налегал на плуг, идя за приземистой кобылкой, и была у «старого» Мартина здоровая круглолицая жена, фотографии которой сохранились, и пятеро чумазых пострелят бегали по его двору. Дети так и окончили жизнь крестьянами; ну, а уж внуков раскидало по белу свету. Одного из них, Арвида, занесло в самую Америку. Но до конца дней он безумно тосковал по родной Венте и, не жалея денег, собирал курземские прялки, расписные сундуки, вышитые полотенца, а свое состояние завещал латышскому певческому обществу в Нью — Йорке… Когда же в разных концах мира стали возникать Большие Дома, прапра… и так далее… внучка Арвида, наследница его антикварной коллекции Аустра Круминя, отыскала под речными, наносами остатки хаты старого Мартина, точнее — глиняный пол, и выстроила вокруг него главное здание, позднее названное Стволом. Аустра — моя прабабка. Она жива — здоровехонька и живет в Доме, который сама сработала. То есть, конечно, не своими руками, а о помощью усагров, универсальных строительных агрегатов.
Когда Аустра привела в свое жилище любимого человека, тот, понятное дело, спросил: почему у них; такой странный дом, одноэтажный, но просторный, как театр, круглый, с центральным залом и стыковочным устройством на крыше? Тогда моя прабабка объяснила возлюбленному идею Большого Дома. Тот не был в восторге, но все же лет пяток прожил с Аустрой. Потом они разошлись; ну, а троих своих детей наша родоначальница воспитала, как хотела. Дети выросли, обзавелись семьями; внуки тоже понаходили себе сердечных друзей и подруг; настало время, когда к нижнему этажу — комлю — пришлось пристыковать первую мутовку, квартирный узел со стыковочными устройствами в разные стороны, для будущих ветвей…
Сейчас Ствол, поднявшийся чуть ли не на полкилометра, несет четырнадцать мутовок, в каждой по пять — шесть ветвей. Расстояния между мутовками велики — что ж, каждая семья имеет право на уединение и тишину, не жить же нам в тонкостенных кирпичных сотах и слушать каждое чихание соседа… Всего в Доме обитает триста шестьдесят семь человек, считая недавно родившуюся Инесу Кастельон, мою внучатую сестренку. Год назад я отделился от матери с отцом — вызвал усагр и соорудил себе хорошенькую веточку в той же мутовке, две звукоизолированные комнаты и шаровидную пристройку под мастерскую. Нет, я был слишком юн, чтобы заводить семейство, и при родителях мне жилось вполне уютно. Просто хотелось работать в одиночестве и на свободе. Я пытался восстановить громкозвучную медь, забытые духовые инструменты доэлектронной эры — гобои, бюгельгорны, саксгорны…
Вообще — то я по склонности музыкант и акустик, но мне никогда не были чужды дела, общие для всего Дома. Я просто не могу стоять в стороне, когда настает мой черед нести взяток в улей бабушки Аустры. Да у нас и мудрено вырасти другим! Приемники Всеобщего Распределителя в Доме, конечно, есть, но мы пользуемся ими только для того, чтобы получать вещи, которые не можем сделать сами. Особенно часто теребят Распределитель девчонки, заказывая себе ко дню рождения «настоящее» платье Марии Антуанетты или серьги с зелеными брильянтами… Ну, а уж пищи синтезированной мы подавно не приемлем, и никто нас не уговорит, что она даже на квантовом уровне подобна хлебу с поля или молоку из подойника… Еще лет трех отроду я помогал взрослым сажать огуречную рассаду, позднее — молоть проросший ячмень на солод для пива, вялить свинину и чистить коров. Но охотнее всего я ворошил сухую душистую траву в сенном сарае. Главными игрушками моими были всякого рода ушаты, корзины, лубяные короба, лохани, корыта — многие еще из коллекции Арвида. Подростком я столь же увлеченно возился с микротракторами, с изящными, как часовые механизмы, машинами для беспахотной заделки семян; строил гнезда для пауков, защищавших наш сад от вредителей, и прививал ген быстрого роста камышам, создавая фитофильтр в оросительном канале…
