Ноктюрн Пустоты - Велтистов Евгений Серафимович (читаем книги TXT) 📗
Файди отыскал меня взглядом и кивнул.
— Скотина, — сказал я.
Он, словно услышав меня, расцвел, помахал в ответ.
Старина Боби расхохотался:
— Вы делаете ему большую честь. Учтите, в ваших устах каждое слово имеет рекламную силу!
Я внутренне обругал себя за несдержанность и рассмеялся вслед за Боби: все-таки мы работали на одной волне.
Стрелка миновала отметку «девять». Будет ли обещанное затемнение? Боби расслабился в кресле, уныло рассматривал зал. Я слушал оркестр. Он играл блюз. Оркестр работал профессионально, в определенном жанровом ключе. Какие-то темнокожие юноши исполняли коронные вещи прошлого, менялись инструментами, импровизировали, срывая аплодисменты. Они жили на сцене духом предков, великолепными мелодиями Америки, завоевавшими когда-то весь свет, но уже изрядно забытыми. Оркестр воскрешал в памяти собравшихся со всех этажей Большого Джона их беззаботную молодость, даже детство, и зал временами затихал, уплывая в счастливую даль юности.
— Срок истек, — сказал шеф полиции.
Я успел заметить цифры на часах: 9.18.00.
Тотчас погас свет.
— Пожалуйста, — ответил я Боби не без злорадства. — Надолго это?
— Не знаю.
— Ну, какой же вы шеф, раз ничего не знаете? — Продолжал злорадствовать я. — Вы хоть предупредили администрацию?
— Не кричите, пожалуйста, — ворчливо отозвался шеф. — Конечно, все в порядке, где надо, работают движки… Извините за неточность, у меня на несколько секунд убегают часы…
Зал вел себя спокойно. Обычно свет иногда меркнул, когда на площадке в сполохах цветных прожекторов затевались танцы. Сейчас было везде темно. Лишь вспыхивали кое-где сигареты, да на оркестровой площадке светилось несколько зеленых огоньков. Оркестр исполнял красивую мелодию.
— Смотрите, шеф, — толкнул я в темноте Боби, — там горят светильники.
— Знаю, — в голосе Боби звучало чувство превосходства осведомленного человека. — На пюпитрах — лампочки, у них там батареи…
Когда вспыхнул свет, шеф полиции взглянул на часы и вдруг спросил хрипло:
— Что это значит?
Напротив него сидел пожилой негр. Я узнал моего знакомого — нью-йоркского писателя.
— Скажите, сэр, — обратился вежливо Голдрин к шефу полиции, — вы не сразу стреляете в негра? Извините, я не знаю вашего отношения к этой проблеме… Здравствуйте, мистер Бари!
— Я вообще никогда не стрелял в преступников, тем более в цветных, — проворчал Боби и вопросительно посмотрел на меня.
— Спасибо, — сказал Голдрин. — Спасибо, что вы сказали правду: негр для белого всегда преступник.
Я представил старине Боби известного писателя, вернувшегося в Америку, и спросил:
— Как вы оказались здесь, Джеймс?
— Я назвался вашим приятелем, и меня сразу пропустили, — ответил Голдрин.
Я вопросительно смотрел на Боби; он отвернулся, напевая бравую мелодию.
— Так просто? — Я подмигнул писателю.
— Так просто, — мигнул он в ответ и сразу стал серьезным. — Извините, Бари, я приехал… я приехал выручать несмышленых детей Америки…
— Вы что — проповедник, сэр? — не выдержал Боби.
— Я писатель, мистер Боби, а если вам угодно, и миссионер. — Глухой голос Джеймса рождался где-то в утробе, но с каждым вздохом широкой груди обретал знакомый набатный призыв. — Да, если угодно, я — черный миссионер среди белых безбожников, убивающих без разбора всех негров.
— Я не убил еще ни одного, хотя имел массу возможностей, — отозвался старина Боби.
— Не убили, так убьете!
Боби вскинул на него удивленный взгляд.
— Иногда хочется, — неожиданно признался он и вздохнул, что-то припоминая: — Я, разумеется, шучу.
— Но я не шучу! — взвился Голдрин. — Я уверен, что среди этих мальчишек из «Адской кнопки» есть представители моего народа!
— Тихо вы! — прошептал Боби, заслоняя Джеймса широченной спиной от зала. — Если хотите вести деловой разговор, то ведите! Почему вы думаете, что именно мальчишки и именно негры?
— Потому, что негры обречены в этой стране, — спокойно ответил Голдрин. — А что мальчишки — достаточно прочитать их ультиматум…
— Вы это имеете в виду, Голдрин? — Палец шефа полиции на миг уперся в раковину оркестра и опустился. — Неужели все они обречены?
— И этот… И этот… И этот… — Джеймс указал на оркестр, на черных официантов, на столик где-то в поднебесье с негритянской семьей. — Этих, — он устремил горячий взгляд в партер, где шумно веселились его состоятельные соотечественники, — этих — нет, потому что они забыли о корнях… И еще, — он устремил на шефа очень серьезные глаза, — учтите, мистер Боби, я вас ненавижу.
— О'кей. — Старина Боби и глазом не моргнул. — За что?
— Вы сказали о людях «это», и я вынужден был за вами повторять. Но слова сами по себе ничего не значат… Я вижу на вашей голове фуражку с кокардой…
— Вы правы, она у меня есть. Совсем новенькая, хотя ей почти полвека. — Шеф усмехнулся воспоминаниям юности. — Что вы хотите, мистер Голдрин?
— Разобраться в обстановке. И помешать вам стрелять…
— О'кей, старина, разбирайтесь, — согласился Боби.
На намек он не прореагировал.
— Вы не возражаете, мистер Бари? — спросил Голдрин.
— Отчего же? У каждого своя миссия…
Голдрин обхватил руками колено, сжался, превратился в черный камень. Он не шевелился, внимательно изучал зал.
Я заметил, что Джеймс дольше обычного смотрел на одинокого Гешта. Старик тотчас поднял горбатый нос, поприветствовал его взмахом руки. Голдрин не ответил, хотя в энциклопедии оба были в одном томе, на одну букву.
Мне нравился этот откровенный, запальчивый, наполненный бездонной печалью человек. Он имел четкую цель: мог, подобно отставному политику, жить на берегу Лазурного моря, но предпочел вернуться в ад ради других…
Я вспомнил этих других, сидящих в такой же позе отчаяния и безысходности, как Голдрин.
Других можно встретить буквально в нескольких шагах от Большого Джона — в квартале Кабини Грин, куда не желает завернуть ни один таксист. Нескончаемые трущобы, в которых крыс больше, чем людей. Когда из загородных вилл чиновники и бизнесмены колонной направляются на работу в центр города, на соседних улицах сидят на ступеньках праздные негры, которым нечего делать и некуда идти. Многие из них опустились на дно жизни. Дети и подростки, которые пока живут своей жизнью, видят, какое будущее их ожидает. За внешним равнодушием копится напряжение, которое чаще всего находит выход в преступлении.
Чисто внешне, особенно для приезжих, все обстоит благополучно. Я, например, отлично знаю, что негры работают в полиции, гостиницах, заводских цехах, Белом доме. Учатся в школах и университетах вместе с белыми. Ездят в автомобилях. Почему же они упорно называют себя «афро»? Только ли потому, что их увольняют первыми?
На экранах телевизоров и кинотеатров движутся одинаковые черные модели. Даже не движутся, а скользят какой-то особой таинственной походкой. В черной куртке, схваченной в талии, облегающих брюках, остроносых ботинках на высоком каблуке, широкополой шляпе. Так сказать, современный городской ковбой. Это и есть «ниггер» — наркоман, хулиган, сутенер, преступник. Так представляют белые американцы его место в жизни.
Белый и черный миры разделяет невидимая грань. Они ненавидят друг друга. Ненависть белых — ненависть обеспеченных, дрожащих за свою собственность. Когда же чаша терпения цветных переполняется, миры могут столкнуться в безумном взрыве.
— К вам гость, старина, — объявил мне Боби, приняв информацию от своего официанта. — Прямо из Лондона.
— То есть как? — На этот раз взвился в кресле я. — Скажите, шеф, если бы я попытался проникнуть с улицы в Большой Джон, меня бы пустили?
— К мистеру Бари — да! — Шеф кивнул. — Любого человека без оружия.
— Вы ловко пользуетесь рекламой, старина, даже если она исходит от преступников.
— Профессия… — Он пожал плечами.
