Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
Привал устроили только возле речки, причудливо петлявшей среди лугов, распаханных почти до самой воды. Деревянный мост горел, и длинный шлейф дыма низко стлался в сторону видневшегося вдалеке леса. Еще недавно здесь перебывало много народа и техники – пашня была затоптана сапогами и заезжена глубокими колеями.
Конвой, забрав заложников, отступил назад, и вновь почуявшие свободу заключенные устремились к воде – пить, умываться, полоскать тряпки. Самые домовитые, а может, самые голодные, уже пристраивали на углях пожарища котелки и консервные банки с каким-то варевом. Некоторые отправились в лес по грибы.
К мосту приблизился милиционер – расхристанный, без галстука и фуражки, весь обмотанный пулеметными лентами.
– Вы, ребята, на ту сторону лучше не ходите, – сказал он. – Там вроде нашей власти уже нет.
– А чья же там тогда власть? – удивились зэки.
– Хрен его разберет.
– Так зачем же, мать вашу в рот, нас сюда загнали?
– Кабы мы сами это понимали.
Последовала команда рыть окопы, но, поскольку лопат не оказалось, ее вскоре отменили. Иногда к заключенным осторожно, с оглядкой, подходили солдаты срочной службы и меняли курево на консервы и концентраты. Эти вообще ничего не знали, даже названия ближайшей деревни.
Зяблик, сильно набивший в дороге босые ноги, сидел на берегу, опустив ступни в тепловатую мутную воду. Уклейки сновали возле его шевелящихся пальцев, наверное, принимая их за червей. В голове Зяблика гудело, словно в пустом котле, по которому врезали колотушкой, а на душе было так же черно, как и в тот день, когда хоронили брата.
Первым человеком, заговорившим с Зябликом после того, как был эвакуирован исправительно-трудовой лагерь, оказался немолодой казак по кличке Верблюд, получивший несуразно большой срок именно благодаря этому неприхотливому животному, против воли хозяина сунувшемуся однажды под несущуюся на бешеной скорости машину и поставившему этим крест на жизни и карьере первого секретаря обкома партии.
– Что расселся? – спросил он, откашлявшись для солидности. – Из-за тебя мы тут оказались. Теперь дальше командуй.
Зяблик подумал немного, встряхнул головой, словно отгоняя дурной сон, и сказал:
– Достань мне что-нибудь на ноги.
Ему принесли разбитые кирзовые коцы с обрезанными голенищами, а заодно и драные рабочие штаны. Прибарахлившись, Зяблик велел позвать всех уцелевших бригадиров и вообще авторитетных людей.
– Какого рожна нас сюда пригнали, я не знаю, – честно признался он. – Но точно не на расстрел. Могли и по дороге спокойно шлепнуть. Значит, пока будем здесь обживаться. На берегу торчать нечего. Надо по низинкам и рощицам распределяться. Ставьте шалаши, отсыпайтесь, пока есть возможность, но не забывайте выставлять дневальных. А сейчас вот что… Надо найти с десяток расторопных ребят помоложе и послать в дозор. Двое пройдутся вдоль дороги километров на пять-шесть вперед. Еще двое – вон до той деревеньки. Если там люди есть, пусть их не обижают, а расспросят обо всем подробно. Заодно надо узнать, имеется ли там магазин. Третья и четвертая пара обследуют противоположный берег речки в обе стороны. Пятая должна дойти до леса и глянуть, что там за ним. Ни в какие стычки не ввязываться, кто бы по пути ни встретился, а сразу рвать назад. Нам сейчас любое известие дороже золота. А сам я пока побазарю с государственными людьми.
Солдаты и менты, рассыпавшись цепью, рыли саперными лопатками одиночные стрелковые ячейки.
– Кто тут старший, салаги? – спросил Зяблик, забравшись на бруствер одной из них.
– У нас все старшие, – мельком глянув на Зяблика, ответил взмокший от пота ефрейтор. – Вали отсюда, чмо.
– Ты, сопля, не очень-то петушись. Меня братва прислала. Я у них за атамана. Если не отведешь меня к старшему, мы переправляемся через речку и сваливаем куда подальше. Одни тут будете позицию держать.
Ефрейтор, матюгнувшись, ушел и вернулся уже в сопровождении артиллерийского капитана с осунувшимся, но тщательно выбритым лицом.
– Командир особой группы прикрытия капитан Капустин, – сдержанно, без выпендрежа, представился он.
– Зачем, капитан, окопы роете? – Зяблик пальцем указал влево и вправо.
– Для отражения атаки возможного противника.
– А почему здесь? Если я что-то смыслю в тактике, линия обороны строится вдоль водных преград.
– Это вас, простите, не касается.
– Касается! – оскалился Зяблик. – В спину нам стрелять собираетесь? Заградотряды вспомнили! Ни шагу назад! Да вы хоть объясните, какого такого противника ждать! На чем он припрется? На танках или на помеле? У нас на всю ораву только сотня самодельных пик да ножики. Чем драться? Хоть пару автоматов дайте!
– Я знаю ровно столько же, сколько и вы, – сказал артиллерист. – У меня есть приказ. Путаный, бестолковый, но я обязан его выполнить. На рубеже этой занюханной речки мы должны остановить любого противника. Понимаете, любого.
– Любого… Вы бы хоть сначала на тот берег разведку послали.
– Под моим командованием находится взвод оставшейся не у дел дорожно-патрульной службы милиции, неполная рота внутренних войск, охранявшая раньше ваш лагерь, и всякий армейский сброд, который удалось наскрести в автохозяйстве, комендатуре и службе тыла. О разведке они знают только по кино. Добровольцев не нашлось, а посылать необученных людей черту на рога я не имею морального права.
– Ну ты молодец, капитан, – покачал головой Зяблик. – Только про моральное право больше никому не говори. Чую, мы вляпались в грандиозную аморалку. И уцелеет в ней исключительно тот, кто чхал и на мораль, и на право.
– Значит, я не уцелею, – артиллерист вытащил из кармана пачку сигарет с фильтром. – Закурите?
– Слабоваты для меня, – сказал Зяблик, подтягивая чужие, чересчур свободные штаны. – Кроме «Беломора» пензенской фабрики, ничего не употребляю. Вы нам лучше оружием помогите.
– Единственное, что я могу уступить вам, и то на время, – это мой табельный пистолет, – капитан расстегнул ремень и стянул с него кобуру.
– Спасибо и на том. Верну, если живы будем.
…Вернувшись к своим, Зяблик разулся и снова сунул ноги в воду. Верблюд принес ему немного рисовой каши в закопченной консервной банке. Остатки моста еще догорали кое-где, но уже почти без дыма. Расстилавшееся за рекой пространство – ближе к берегу ровное как ладонь, а дальше чуть всхолмленное, поросшее кустарником и березовыми колками – было совершенно пустынно в том смысле, что нигде не замечалось никакого движения. Не верилось, что этот пасторальный пейзаж может таить какую-нибудь опасность, и тем не менее посланные туда молодые, но уже битые жизнью, умеющие постоять за себя люди до сих пор не подавали о себе никаких известий.
Первым возвратился дозор, ходивший в деревню. Все дома оказались пустыми, исчезла и скотина из сараев. Хозяева или бежали в панике, или были кем-то уведены в неизвестном направлении, о чем свидетельствовал беспорядок, царивший в жилых помещениях. Магазин был разграблен, но как-то бестолково – водка, курево, консервы и даже деньги остались, а муку, крупы, конфеты и хлеб выгребли вчистую. Везде виднелись следы некованых лошадиных копыт.
Спустя час появились те, кто ходил вниз по течению речки. Не встретив по пути никого, они добрались до железнодорожного моста и были обстреляны его охраной. Остальные три дозора не появились ни через пять, ни через десять часов. Сон не шел к Зяблику, и он вновь созвал актив.
– Есть работа, аксакал, – сказал он Верблюду. – Возьми с собой человек двадцать и опять сходи в деревню. Заберите из магазина все съестное, мыло, ведра, жестяную посуду, инструмент. Потом прошвырнитесь по домам. Ищите вилы, топоры, косы. Может, и ружья остались. Только прошу тебя, будь осторожен.
Отряд ушел и как в воду канул. Больше за реку Зяблик никого не посылал.
На третьи сутки колесный трактор приволок из города полевую кухню, две дюжины лопат и несколько мотков ржавой колючей проволоки. Среди зэков нашлись свои собственные саперы, возглавившие фортификационные работы. Заодно Зяблик велел заготовить побольше длинных заостренных кольев, которые должны были пригодиться на тот случай, если бы неведомый враг явился верхами (а такие намеки имелись). Тактику борьбы с атакующей конницей Зяблик усвоил из кинофильма «Александр Невский», неоднократно виденного за годы заключения.
