Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 2 (ЛП) - Земянский Анджей (серия книг TXT) 📗
Она должна была изображать рай и ад, и Его Высочество приказал мне написать ее ради собственного благородного удовольствия. Картину преисподней я выполнил на темном фоне, на котором выделялись розовые и желтые тела грешников и мучающие их демоны.
Среди мучимых вновь появились король, епископ и император - их изображение не всегда происходило по моей воле. К этому времени я стал себя хуже чувствовать, ибо те видения, которые я сам вызывал, чтобы перенести их красками на доску, стали непрошеными приходить и во сне. Только их присутствием я никак воспользоваться не мог, так как днем они исчезали совершенно, и только лишь следующая порция неведомого зелья могла привлечь их обратно. Делал я все это со все большей тревогою и опасениями, и даже отвращением, так как чувствовал, что ночью - освободившиеся и набравшие более отвратительности своей - они нападут на меня снова. Только не мог я уже и отказаться от лесде, ибо по окончанию работы над "Страшным Судом" я с разгону написал "Искушение святого Антония", следующий триптих, который в ту пору, когда не знал я, что меня ожидает в дальнейшем, посчитал за совершеннейшее свое творение.
И вновь лекарство "ван Лийнена" совершило чудеса - проявившиеся под его влиянием фантасмагории превзошли собою все, что было до сих пор. В воздухе возникли какие-то летающие чудища, рыбы-нерыбы, лебеди-корабли и парусники с крыльями, плывущие на веслах и на парусах по небу. А на земле тоже удивительнейшие создания, при воспоминании о которых, дрожал я ночью и кричал так, что жена моя, Алейт, будила меня, допытываясь все более настойчивей, что такое со мною, так как воплю я будто осужденный на вечные муки. Я даже стал бояться засыпать, а потом, когда не мог перестать спать, перенес собственную спальню к себе в мастерскую, чтобы никто не слыхал, какой шум устраиваю я по ночам. Моя жена протестовала против этого, советуя обратиться к лекарю, но я ей объяснил, что просто перетрудился, а что касается проживания под отдельной крышей, то здесь перед людьми было легко оправдаться тем, что в это время Энгельберт III Нассауский заказал мне картину, оказавшуюся опять триптихом под названием "Сад радостей земных" или же "Земляника".
Я говорю "оказалась", поскольку уже и сам все меньше знал, что мне рисовать, и все меньше господствовал над своим произведением и его созданием. Совершенно наоборот - это картина господствовала надо мною! Или даже не так - это пилюли проклятого "ван Лийнена" диктовали моим рукам каждое движение кисти, а глазам моим - краску, которую следовало положить на грунт. Понимание этого, хотя картины писал я все лучше, вовсе не приносило мне ожидаемой радости.
На замкнутых крыльях триптиха изобразил я сотворение мира, которое увидал благодаря средству ван Лийнена, а уже внутри - на левом крыле - показал сотворение Евы. Центральная часть живописного изображения, что сам чувствовал, создавая его, хоть и не знал - откуда во мне подобная уверенность бралась, представляла времена, которые только придут, возможно, даже через многие века после моего искусителя, который сам должен был быть родом из отдаленного будущего. В этом убеждали меня те прозрачные шары, абажуры и трубы, и фантастические строения, что царили над всеми. Зато часть третья, в которую я и свое усталое лицо поместил, это преисподняя людей, которых пытают и мучают музыкальные инструменты и другие орудия. По замыслу здесь мучить людей должны были не сами инструменты-вещи, но их оглушающая и не гармоническая музыка, которую я слыхал прямиком из будущего в своей больной голове. И вот я дал выражение этой боли, представляя два исколотых глаза, с выщербленным ножом посредине. В углу, что тоже само по себе вышло, кабан в рясе доминиканца недвузначно насилует грешника.
Произведение сие, которое поначалу я даже боялся кому-либо показать, настолько оно отличалось даже от "Искушения святого Антония", должно было очутиться в часовне дворца в Брюсселе, и туда я его с тяжким сердцем и отправил.
Спал я все хуже и хуже. Демоны, мучающие меня по ночам, вызвали, что я сам переживал все те муки, которые изображал в собственных картинах. Разбуженный, потом я долго боялся заснуть. В страхе, что пострадаю разумом, я выбросил остаток пилюль "ван Лийнена" и вновь перебрался в спальню к супруге своей, что, несмотря на возраст мой, а к этому времени мне как раз исполнился пятьдесят один год, было воспринято ею с великой радостью. Постепенно, оторвавшись от яда и красок, начал приходить я в себя. Понял я, какую огромную цену пришлось бы мне заплатить за жажду славы, если бы вовремя не опомнился. Знал я и то, что хоть души по-настоящему и не продал, но уж сильно грешил гордынею, пытаясь с помощью таинственных порошков достичь более того, чем предназначил мне Господь. Понял я, что следует принять покаяние и даже знал уже, как сделать это. Мои следующие картины, как "Поклонение волхвов", "Коронование терниями" или же "Несение креста" - это живопись, в которой хотелось мне предостеречь людей не погружаться в грехе.
В том числе и себя имел я в виду, самого себя искупить желал и последнюю попытку сделал в 1515 году от Рождества Христова, рисуя картину "Христос, несущий свой крест", на которой лишь две фигуры - Христа и Вероники - нежны и тонко проработаны, зато остальные, это озверевшие морды "ван Лийненов", де Альмаенгиенов, Габсбургов, Максимилианов, пап, солдатни, жадности, измены, похоти, гнева и гордыни. И хоть знал, что таким образом в мыслях снова грешу - ибо в двух нежных лицах видел я себя и жену свою, Алейт. Картина сия - это завещание всей жизни моей, мастера из 'с-Хертогенбосха. который в гордыне собственной хотел заслужить прозвище Мастера Адских Мук. И так видно случилось, ибо сам я все эти муки испытал в своих кошмарных снах, когда чудища рвали живьем, резали, выдергивали и потрошили душу мою, когда пожирали, переваривали и выделяли из кишок своих меня из снов в действительность, чтобы опять овладеть мною перед мольбертом. Теперь же чувствую, что близится конец жизни моей, и сижу я на ее бережке, как святой Антоний из моего последнего "Искушения..." над тихим ручейком, повернувшись спиною к прогнившему дереву, что символизирует все земные искушения, а лицом - к спокойной воде, то есть успокоению смерти.
Мой святой Антоний сидит, согнувшись, с головой, опирающейся на сложенных руках, и глядит прямо перед собою, на другую сторону потока, как и я теперь гляжу на другую сторону жизни. Я уже не замечаю удивительных созданьиц, ползающих и прыгающих вкруг меня. Взгляд мой ясен, полон веры и спокоен, хотя и ведомо мне, что там, далеко за мною, высоко под самое небо вздымается серо-голубое здание будущего, аккуратный параллелепипед, почти такой же высокий, как и заслоненная им башня собора. В здании этом живет, по-видимому, "ван Лийнен", который в своем застекленном жилище на двадцатом или там пятидесятом этаже ждет, пока картины мои, набрав при том огромнейшей ценности, доберутся до него через разделяющие нас века.
Краков, январь 1988
А ведь рассказик написан пятнадцать лет назад…
РАФАЛ КОСИК
ГРАЖДАНИН, КОТОРЫЙ ПОДВИС
Kosik Rafał
Obywatel, który się zawiesił
("Nowa Fantastyka" Nr. 1(256) – январь 2004 г.)
Почтальон. Мне хотелось его придушить; едва сдержался. Квитанцию подтверждения доставки подписал ему, словно деревянная кукла. С деланой улыбкой на лице я отдал ручку, вместо того, чтобы проткнуть ему ею ладонь.
Похоже, что-то он заметил. Побледнев, он отшатнулся и ушел неестественно быстрым шагом. Заказное
письмо. Чего они снова хотят? Ничего больше я им не дам.
