Eozoon (Заря жизни) - Гирели Михаил Осипович (читаем книги TXT) 📗
Смерть профессора Хорро заставила насторожиться профессора Марти, и он приказал старшему врачу своей группы произвести впрыскивание еще совершенно неиспробованного противомалярийного препарата, хранившегося у профессора Марти в очень ограниченном количестве.
Препарат оказался буквально чудодейственным и никто из участников экспедиции не подвергся больше заболеванию страшной болезнью.
Только потому, что клинически препарат этот не был еще изучен, он не применялся ранее, и Марти не мог себе простить, что не применил его к покойному Хорро.
Это было тем обиднее, что, по странной игре случая, этот препарат был изготовлен в лабораториях самого профессора Хорро в Иокогаме.
Не успел еще профессор Марти прийти в себя после первой неудачи, постигшей его группу, как разразилась вторая, сильно расстроившая и взволновавшая ученого, который, как ни ломал себе голову, никак не мог придумать объяснения вызвавшим ее причинам.
Дело в том, что, расставаясь с профессором Мамонтовым, Марти условился немедленно установить, по прибытии на место, радиосвязь с его группой, но, как ни бился Марти, — связь эту ему никак не удавалось наладить.
Это было крайне загадочно, ибо первым делом, по разбитии лагеря, итальянский ученый приказал своим радиотехникам оборудовать походную станцию и установить приемник, что и было исполнено в самый кратчайший срок.
И вот, несмотря на это, ни одна из посланных Мамонтову профессором Марти радиоволн не достигла своего назначения, погибая где-то в пространстве, так что приходилось допустить нечто совершенно невероятное: профессор Мамонтов не установил у себя радиостанции.
Но, отлично зная Мамонтова, профессор Марти считал это единственно допустимое предположение самой большой глупостью, которую только можно придумать.
Чтобы Мамонтов не установил у себя станции и не исполнил данного обещания? О, нет — все, что угодно, но это не могло иметь места!
Что же тогда? Не случилось ли с ним несчастья? Но опять-таки, тогда об установке станции позаботился бы Мозель или кто-нибудь другой из ученых. Не провалились же они все, сколько их там ни есть, сквозь землю? И даже этого было недостаточно для объяснения отсутствия связи. Проваливаясь сквозь землю, они должны были еще захватить с собой и все радиоаппараты. Только тогда можно было бы объяснить это непостижимое обстоятельство. Не иначе.
Все это необычайно волновало профессора Марти, отлично знавшего, что если его путь был труден и опасен, то путь, избранный Мамонтовым, уже никак не мог быть назван иначе как тернистым.
Принимая же во внимание горячность и самоотверженность русского ученого — было от чего волноваться!
Марти решил запросить, наконец, Батавию о судьбе мамонтовской группы, но, увы, вместо успокоения, этот шаг принес ему еще больше волнения и расстройства.
Положительно, с радио происходило что-то в высшей степени непонятное и таинственное.
Все радиотелеграммы его, касавшиеся деловой стороны, благополучно доходили до места своего назначения и профессор получал на них немедленные ответы, но если в телеграмме стояло имя Мамонтова, никакого ответа из Батавии уже не получалось.
И если сначала Марти только волновался и нервничал, то очень скоро уже совершенно растерялся и не знал, что ему предпринять в дальнейшем.
Это случилось тогда, когда старшему радиотехнику французу Лебоне удалось, переключив свой приемник на более короткую волну, поймать таинственную полушифрованную телеграмму, которую удивленный француз и доставил немедленно профессору Марти.
Никто из участников экспедиции не мог понять значения этой депеши, хотя профессор амстердамского университета по кафедре геологии Рамстред и перевел ее всем, так как она была написана по-голландски.
Немедленно запрошенный по этому поводу ван дер Айсинг не отвечал, и Лебоне, как ни старался принять своим приемником еще что-нибудь, ничего поймать не смог.
Очевидно, станция, отправившая эту телеграмму, все время меняла длину своих волн.
А таинственная телеграмма гласила:
«Не допускай. Тире. Тире. Тире. С. У. Марти, Мамонтов нет. Буйволова расселина. Буду».
А в группе профессора Мамонтова в это время происходило следующее.
Первое место стоянки было достигнуто на седьмой день по выходе из Батавии.
Это была та самая знаменитая Буйволова расселина, откуда некогда погибший англичанин Уоллес начал свои, столь печально окончившиеся, поиски таинственно исчезнувшей Лилиан ван ден Вайден.
Отсюда до конечного пункта пути мамонтовой группы было уже недалеко, — всего 35–40 километров.
Конечный пункт этот, намеченный Мамонтовым совместно с Яном ван ден Вайденом, представлял собой опушку еще совершенно неисследованного тропического леса.
Вокруг опушки, делая бесчисленное количество изгибов, скользя как змея, протекал быстрый ручей, бравший начало, очевидно, из недр неизведанного леса и кативший свои пенные воды в такую же неизведанную даль. Именно отсюда решено было начать обследование, придерживаясь все время берегов ручья, чтобы не сбиться как-нибудь с дороги и не потонуть в лабиринте запутанного леса.
У Буйволовой же расселины решили остановиться лишь для того, чтобы отдохнуть в этом сравнительно безопасном месте и иметь возможность обстоятельно приготовиться к предстоящим трудностям.
Однако, не успели участники экспедиции обосноваться как следует на месте своей первой стоянки, как произошло довольно неприятное приключение, крайне опечалившее и озадачившее ученых. Старший радиотехник, голландец Вреден, следовавший в хвосте экспедиции, внезапно куда-то исчез, словно сквозь землю провалившись вместе с лошадью, навьюченной всеми необходимыми принадлежностями радиотелеграфирования.
К вечеру того же дня профессору Валлесу, волновавшемуся больше всех и предпринявшему довольно смелые поиски пропавшего голландца, удалось обнаружить в полукилометре пути от Буйволовой расселины, по направлению к югу, сперва следы босых ног, — что было крайне загадочным, так как решительно все участники экспедиции, даже сопровождавшие экспедицию туземцы-носильщики, носили особую пробковую обувь, — и немного подальше стоптанную сандалию Вредена, забрызганную свежими пятнами крови.
Кровяные пятна были вскоре обнаружены и на окружающей место траве, однако проследить то направление, по которому они некоторое время встречались, не удалось, так как гнейсовые пески успели уже замести все следы на расстоянии сорока-пятидесяти шагов от того места, где лежала сандалия телеграфиста и где, по всей видимости, и разыгралась ужасная трагедия.
Профессор Мамонтов, которому Валлес доложил о своей находке, отправился к месту страшных следов и, после тщательного осмотра их, вдруг, к немалому изумлению своих ученых коллег, стал на четвереньки и начал обнюхивать землю кругом, совсем так, как это делают собаки-ищейки. Потом он сразу вскочил и выпрямился во весь свой гигантский рост.
К чудачествам русского ученого все уже давно привыкли, и друзья его охотно прощали ему те крайности его характера, которые так страшно не вязались с ним, как с одним из самых выдающихся представителей науки.
— Интересно знать, следы босых ног — следы ли это ног Вредена, снявшего свои сандалии, или кого-нибудь другого? — спросил на обратном пути профессор Валлес все время хранившего молчание Мамонтова.
— Скажите, коллега, — вместо ответа спросил Мамонтов, — разве вы когда-нибудь видели, чтобы большой палец ноги отстоял так далеко у европейца, как он отстоит у того, кто эти следы оставил? Ведь это след обезьяны.
Профессор Валлес не выдержал и спросил:
— Не предполагаете ли вы, что этот след оставлен самим Homo divinus’oм?
Профессор Мамонтов искоса взглянул только на своего коллегу и ничего не ответил. В это время ученые входили уже в походную палатку, занимаемую Мамонтовым.
— Во всяком случае, дорогой коллега, — вдруг сказал Мамонтов, — этот самый господин успел во время вашего отсутствия побывать и у меня в гостях.
