Евангелие от Тимофея - Чадович Николай Трофимович (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
– Ну, слышал…
– Так вот, одно мое слово – и он с тебя шкуру сдерет! Я к нему через три дня обещал в гости зайти! Он ждет меня, запомни!
– Передо мной здесь, случалось, и генералы валялись, – сказал полусотенный, но уже не так уверенно, как прежде. – Ты не очень-то… Раскричался… Если такой грозный, то чего с кормильцами ходишь?
– На исцелении он был, – глядя в небо, сказал Головастик. – Жила у нас старушка одна. Травами и мочой шестируких лечила. Любую хворь как рукой снимало.
– Любую? – поинтересовался полусотенный. – И прострел?
– И прострел.
– А где же она сейчас?
– Шестирукий задавил. Пожалел мочи, гадина!
– Вот именно! – подтвердил Яган. – Скончалась старушка. Но меня еще успела исцелить. И сейчас я, исцеленный, за новой должностью следую.
– Ну следуй, коли так. Бывают и ошибочки в нашем деле. Ты не серчай.
Полусотенный хоть и старался виду не подавать, заметно увял. Все кормильцы нашей деревни и даже несколько затесавшихся в их ряды бродяг проследовали мимо него безо всякого урона. Десятника, осмелившегося полапать мешки на спине Шатуна, Яган отшил одним только гневным взглядом.
Пройдя заставу, колонна завернула на ровнягу. Навстречу ей брела другая, точно такая же колонна.
– Вы откуда, братцы? – донеслось из ее рядов.
– Из Быструхи, – степенно ответил староста.
– А куда идете?
– Не знаем пока.
– Если попадете в деревню Ковыряловку, занимай четвертые хоромы от дороги. Там у меня в подполе брага осталась. Не успел забрать.
– Надо запомнить, – сказал Головастик самому себе.
– Ну все, ребята, шабаш. – Староста преградил нам путь. – Дальше сами по себе идите. Я свой уговор выполнил.
– И мы свой выполним. Забирай мешки.
– Благодарствую… Что-то не больно они тяжелые…
– Не тяжелые, зато дорогие. Только откроешь их, когда рядом никого не будет. А то растащат добро.
Свет дня угасал равномерно по всему пространству, словно это не светило уходило за горизонт, а кто-то постепенно убавлял яркость невидимого небесного свода. Ни один отсвет заката не заиграл на мрачных стенах занебника. Изумрудное сияние сменилось мутной желтизной, а потом и мутными сумерками. Тени не удлинялись ни на сантиметр, а просто стали гуще.
Шлепая по теплой, гладкой ровняге, мы вскоре добрались до плантации дынного дерева. Однако низенькие корявые деревца были полностью очищены от плодов, а то, что осталось под кронами, гнилье и паданцы, кто-то старательно растоптал, размазал, перемешал с мхом и травою. Только сверхстарательному Ягану удалось отыскать одну-единственную дыньку, уже размякшую и заплесневелую.
– Совсем маленькая, – вздохнул он при этом. – Тут и делить-то нечего.
– Недалеко отсюда должна быть деревня, – сказал Головастик. – Вот только названия ее не помню. Пошли, пока там еще не уснули. Может, и выпросим что-нибудь.
Мы снова двинулись вперед по самой середине ровняги. Яган, в которого голод вселил необыкновенную энергию, то и дело сбегал с дороги и, как гончая собака, петлял в окрестных кустах. Кормильцы, вынужденные предоставлять гостеприимство то служивым, то странствующим по государственным делам чиновникам, то разбойникам, имели привычку припрятывать на ночь свои запасы, и Яган надеялся выследить хотя бы одного такого хитреца.
– Точно, – сказал Головастик, останавливаясь возле крайней постройки. – Был я здесь.
– Напакостил небось? – проворчал Яган.
– Нет, в тот раз все вроде обошлось.
Головастик подергал дверь, без всякого, впрочем, успеха. Жилища здесь на ночь запирают редко – власти этого не приветствуют, однако если кто-то на такое все же решился, то уже держится до конца. Будь Головастик один, он скорее всего отступил бы, но наше присутствие, а особенно ехидные подначки Ягана побуждали его к решительным действиям. Сначала он стучал кулаками, потом пяткой, а уж потом – с разгона – плечом. После пятого или шестого удара что-то хрустнуло (надеюсь, не кости Головастика) и дверь распахнулась. За ней стоял всклокоченный мужичок, ростом мне под мышку. Держа в руке топор с костяным лезвием, он прикидывал, кому из нас первому засветить между глаз. За его спиной маячила плечистая дородная баба, составлявшая как бы вторую линию обороны.
– Привет, братец, – несколько растерянно сказал Головастик. – Почему сразу не открываешь?
Мужичок промолчал, только поудобнее перехватил топор.
– Ты разве не помнишь меня? – Головастик предусмотрительно отступил на пару шагов.
– С чего это я тебя должен помнить? – грубым голосом рявкнул мужик.
– Забыл, как я у тебя на свадьбе пел?
– На моей свадьбе двадцать лет назад пели. И не такие хмыри, как ты.
– Ну, если не у тебя, так, может, у родни твоей. Помню только, что в этом доме.
– Я здесь и года не живу. Ты мне голову не морочь. Если что надо, скажи. А нет, так иди себе ровненько куда шел.
– Дал бы нам поесть, братец. Да и выпить не помешает.
– С какой стати! Где я жратвы и выпивки на всех бродяг напасусь?
– Мы отработаем. Будь уверен. Хочешь, свадьбу сыграем. Я петь буду. Заслушаешься.
– Свадьба – это хорошо. – Хозяин задумался. – Песни я люблю… Может, и в самом деле свадьбу сыграть? Эй! – Он обернулся к бабе. – Возьму-ка я Раззяву в жены. У нее муженек вчера загнулся. Все веселее будет. Да и тебе помощь.
– Я тебе возьму! – отозвалась баба. – Только посмей мне! У нее детей пять ртов. Чем их кормить будешь, лежебока?
– Нда-а. – Мужичок растерянно поскреб живот. Топор он уже давно опустил.
– Тогда давай поминки справим, – нашелся Головастик. – Мне все равно, где петь.
– Поминки – это тоже хорошо… Поминки у нас вчера и позавчера были. А сегодня, кажется, еще никто не помер. Может, эту тварь прибить? – Он вновь оглянулся на бабу.
– Я тебя самого сейчас прибью! Сухотье скоро, а у тебя закрома пустые. О себе не радеешь, так хоть о детях подумай.
– Ходить научились, пусть теперь сами кормятся. Не собираюсь я о всяких подкидышах заботиться.
– О твоих же кто-то заботится!
– Может, заботится, а может, и нет. Откуда я знаю… Да и замолкнуть тебе давно пора. Надоела! Заходите, братцы, не слушайте эту дуру.
Мы не заставили упрашивать себя дважды и гурьбой ввалились в жилище. Воняло там не меньше, чем в подземной тюрьме болотников. При каждом шаге что-то похрустывало под ногами, словно подсолнечные семечки лопались. Хозяин засветил огарок факела, и нашим взорам предстали тараканьи армии, поспешно расползающиеся в разные стороны. Там, где пола коснулись наши подошвы, остались мокрые, расплющенные, еще шевелящиеся рыжие лепешки.
Всю обстановку хижины составляли несколько драных рогож, пара выдолбленных изнутри чурбаков, наполненных непонятно чем: не то помоями, не то похлебкой, и уже упоминавшийся мною топор. Однако вскоре неведомо откуда появились и лепешки, и сушеные фрукты, и бадья браги.
– Значит, так, братцы, – решительно сказал хозяин. – Справляем поминки. По мне. Чем с такой змеей под одной крышей жить, лучше в Прорву броситься.
Двумя руками приподняв бадью и сделав парочку хороших глотков, он как эстафету передал ее Головастику. Тот пил брагу, как гусар шампанское – не спеша, манерно, с каким-то особым шиком. Ягану не повезло: при первом же глотке он подавился чем-то, скорее всего трупом усопшего таракана. Пока он перхал и откашливался, бадьей завладел Шатун. Ему-то, судя по всему, было совершенно безразлично, что пить: брагу, нектар или отраву. Ко мне бадья попала уже порядочно облегченной. Бултыхавшуюся в ней тошнотворно пахнущую, мутную и непроцеженную жижу употреблять вовнутрь было совершенно невозможно, но и отказаться я не мог – для всех присутствующих это было бы смертельным оскорблением.
Эх, была не была, подумал я. Чего не сделаешь ради компании! Брага вышибла слезу и обожгла горло. В желудке она была так же неуместна, как раствор каустической соды. Бр-р-р!
Кстати говоря, никакая это не брага, а просто-напросто настой ядовитого гриба, похожего на наш мухомор.
