Феникс - Ягупова Светлана Владимировна (читать хорошую книгу .txt) 📗

— Все правильно, Гали. Иначе и не могло быть.

— Да нет же, могло! — Он зло ударил кулаком по песку, разрушая нагребенную Айкой ограду. — Все должно было быть иначе. Я же клюнул на предложение пойти в курзал, захотелось потанцевать. «Представляешь, — сказал Пашка, — там сегодня карнавал, соберутся девочки из четырнадцати государств. Но даже если бы там были одни японочки, меня бы это устроило». — И он зареготал так, что захотелось дать ему в морду. — Скажу честно, я немного побаиваюсь Пашку. Как-то он затащил меня в компанию фортиусов. Не слышала о них? Это парни, которые выжимают штангу ногами. Иногда мне кажется, что в ум их расположен в нижних конечностях, — почти все они на редкость агрессивны и туповаты. Говорят, у них есть свой лидер, разрабатывающий для них всякие ритуалы и нормы поведения. Культ силы — вдохновитель фортиусов. Я не знаю места, где зародилась эта чума, но в Интернополе она выглядит особенно странно — ведь это город милосердия. Фортиусы убеждены, что человечество всаживает себе нож в спину, заботясь о больных. Хотел бы я видеть, что запел бы тот же Пашка, если бы его штанга, которой он манипулирует по вечерам, стукнула ему по хребту, как это уже случалось кое с кем из них. Нет, они не ломают коляски инвалидов, не забрасывают их камнями, но если однажды ты поймаешь на себе презрительный, почти ненавистный взгляд, знай — он принадлежит фортиусу, который в этот миг подумал: «Несчастная, зачем ты оскорбляешь пейзаж и мои глаза?» Фортиусу невдомёк, что ты — более человек, нежели он со скудным количеством серого вещества в башке. Правда, среди них есть такие эрудиты, что заткнут глотку любому профессору. Но их знания опасны, потому что направлены против людей. Я бы не сказал, что Пашка чистокровный фортиус, однако многого нахватался у них. К тому же, не знаю, чем объяснить это, — он умеет влиять на меня. Но в отличие от Грини, который полностью в его подчинении, я стараюсь не поддаваться его воле, хотя это и не всегда удаётся. Словом, двинули мы вечером в курзал…

…Музыка опьяняла. Он мог часами слушать свой дешёвенький транзистор, пропадать в дискотеке или сидеть где — нибудь на набережной, пристроившись к незнакомой компании с магнитофоном. Музыка будила воображение и, как он подозревал, навевала обманчивые грёзы. Но, рано хлебнув житейских тягот, он знал цену и такому обману.

Когда они пришли, карнавал был уже в разгаре и все билеты были распроданы. Минут пятнадцать околачивались возле прозрачного аквариумного зала, где плавала пёстрая толпа. Вихрь молодого веселья кружил голову, магнитом притягивал многих, и на бетонированной площадке перед залом вскоре начали отбивать ритм сперва несколько пар, за ними ещё пять-десять, и вот уже стало так же тесновато, как в зале. Гали не заметил, как растворились среди танцующих его друзья, как сам втянулся в круговерть цветастых костюмов. Однажды ему уже приходилось бывать на подобном празднике, как и тогда, его оглушил, очаровал блеск возбуждённых глаз из-под узких масок, пунцовость щёк, юная дерзость мини-юбок и целомудренность старинных кринолинов. Римские тоги, индийские сари, русские сарафаны, современные интеркостюмы, — платья многих времён и народов, смешавшихся в танцевальном вихре, на три часа вырвали из будничности, наобещав так много, что он на миг забыл о девочке под маслинами, которой недавно клялся в вечной дружбе. Он бы не мог, как Пашка, сказать, что ему нравятся, скажем, только индианки или японки. Ему нравились все. Испаночки восхищали своим темпераментом, итальянки — лукавством, японки — миниатюрностью, француженки — раскованной смелостью, польки — сдержанной холодностью. Он влюблялся в каждую, кого приглашал танцевать, готов был пасть к ногам любой из них и каждой по очереди, если бы такое было возможно. Но, проводив в общежитие стройную белокурую шведку, которая перед тем, как скрыться в дверях, любезно разрешила поцеловать себя в губы, он тут же вспомнил об Айке, и в грудь больно толкнулась мысль о её неподвижности, «Но почему, почему? — бормотал он уже в постели, ворочаясь с боку на бок. — Почему именно она?»

— Айка, — сказал он глуховато, — когда я старался не смотреть на партнёршу, мне иногда казалось, будто я танцую с тобой. Ты очень сердишься? Если б я промолчал, ты бы ни о чем не узнала, но это было бы нечестно.

Она улыбнулась, подумав о том, что могла бы проследить любой его шаг и как это было бы чудовищно с её стороны. Он же по — своему понял её улыбку.

— Ясно, — сказал с хрипотцой, — небось, подумала, кто бы о честности толковал…

— Тебе не кажется, что хорошо бы ещё раз окунуться? — Но почему ты не злишься?

— А ты бы хотел этого?

Она ящерицей соскользнула в воду.

Они встретились у проходной. Ирма шла к Айке, а Букову нужно было поработать, написать статью для местной газеты. Никого не удивляло, что профессор часто засиживался в кабинете допоздна, а порой и оставался здесь ночевать. Дел всегда хватало.

То, что в третьем корпусе лежит дочь, с которой он когда-то расстался по душевной слабости, вспоминалось всякий раз, когда он входил на территорию санатория. Как до сих пор этот факт не стал притчей во языцех у персонала? Неужели в впрямь никто ещё не знает, что Айка — его родная кровь?

Порывистая, поджарая, как и в юности, Ирма кивнула ему с каким-то вызывающим достоинством и уже хотела было свернуть влево, к третьему корпусу, когда он преградил ей дорогу. Впервые после двадцати лет разлуки они увиделись в день приезда Айки в санаторий. Удручённая неизвестностью срока лечения, Ирма брела через парк, когда они столкнулись. Кажется, она тогда так и не поняла, о какой тетради говорил Буков, лишь пристально вглядывалась в его смущённое лицо, понимая, что он уже все знает об Айке и объяснять ему нечего. Потом они встречались не один раз, все так же случайно, мимоходом, и было недосуг спросить о той тетради. Можно бы и проглотить эту боль Ирмы, нашедшую такое странное выражение в эпистолярной форме, но сейчас она сама поинтересовалась:

— Ты упоминал о какой-то тетради…