Цена познания - Алкин Юрий (электронная книга txt) 📗
А в телевизоре разворачиваются красочные картины. В ожидающем меня мире царит спокойствие. Его добродушные и беззлобные обитатели проводят время в разговорах, трапезах, веселье и различных искусствах. Это беззаботное общество вызывает у меня в памяти какие-то смутные полузабытые картины. Я никак не могу понять, что именно оно напоминает, пока однажды мой взгляд не останавливается на хрупкой девушке с льняными волосами, которая отчего-то весело хохочет возле белой скульптуры. Эта картина озаряет мою память как вспышка: Уэллсовские элои! Беспечные щебечущие потомки людей, живущие бесцельно и счастливо. Мир Книги несет на себе явный отпечаток этой унылой картины будущего. Но через некоторое время я понимаю, что элоям и не снилась подобная жизнь. В отличие от хрупких человечков, моим бессмертным не ведомо чувство страха. Им не грозят ни жуткие каннибалы-морлоки, ни беспощадные природные бедствия, ни несчастные случаи. Но самое главное — угроза смерти не нависает над ними дамокловым мечом: Разумеется, в этом нет ничего нового, сотни раз я читал и слышал об этом, даже как-то поверхностно понимал, но только сейчас, перед экраном телевизора приходит ко мне настоящее понимание этого чуда — жизни без неумолимого тупика в конце. День за днем я смотрю на этих людей и забываю, что передо мной актеры — до того достоверно они играют. И вскоре я догадываюсь, почему их игра настолько убедительна. Они не играют — они живут. Они перевоплотились в свои персонажи. Где-то среди них ходит Зритель, как я его про себя называю. Единственный человек, который не знает правды. Но для остальных эта правда настолько потускнела и забылась, что они почти ничем не отличаются от него. Окружающая их реальность настолько приятна, что им не надо притворяться. Их счастье, веселье и беспечность — подлинные.
Большой интерес у меня вызывает Десятый. Мне понадобилось какое-то время для того, чтобы осознать, что это — Эмиль. Когда я догадался связать худощавое лицо человека на экране с именем моего друга, радости моей не было предела. Вот он — один из нас, прошедший все испытания и ныне наслаждающийся прекрасной жизнью бессмертного. Ничто не выдает в нем Эмиля, которого я знал. Мой строгий, вечно сосредоточенный соученик превратился в шумного, словоохотливого весельчака. Он с увлечением принимает участие в общественных обедах и вечерних посиделках. Я смотрю на него с некоторым умилением. Как-никак, родная душа. Скоро встретимся, дружище!
Но с особым, жадным вниманием я наблюдаю за человеком, носящим мое имя. Пятый всегда сдержан, несколько холоден, замкнут, и вместе с тем из него струится какое-то странное обаяние. Он — писатель. Его книги популярны настолько, насколько что-либо может быть популярно в этом мире, где привычные ценности ничтожны, а все люди беспечны и беззаботны. Он часто с неподдельным интересом говорит с людьми, внимательно слушает их, задает всевозможные вопросы. А потом удаляется в свою комнату и подолгу пишет. Я читал его книги. Разумеется, большинство этих произведений написано не им. Он просто пришел на готовую роль точно так же, как сейчас это делаю я. Но, несмотря на то что он должен был играть писателя, никто не заставлял его писать. Он мог бы просто уходить к себе и смотреть в потолок, а книги писали бы за него специалисты. Но он решил попробовать, и у него получилось. Сейчас он пишет все сам.
Его книги проходят очень придирчивую фильтрацию, но тем не менее их пропускают к читателям. То, что было до него написано от имени Пятого, мне не нравится. Эти литературные поделки представляют собой сухое, занудное и порой нравоучительное изложение скучных фактов, никогда не имевших место в действительности, но выдающихся за правду. А вот его книги чем-то задевают. Хотя, казалось бы, чем тут можно задеть? В его мире нет ни ярких чувств, ни страха, ни надежд, ни опасностей, ни переживаний — ну ровным счетом ничего из того, что так или иначе образует ткань привычной для меня литературы. И все же он каким-то образом ухитряется приковывать внимание читателя и задевать какие-то струнки в его душе, описывая эти выхолощенные доброжелательные отношения и характеры, которыми наполнен его мир. Раньше, до сдачи экзамена, его книги вливались в мощный поток информации, которую мне необходимо было усвоить. Я читал их и тут же забывал. Теперь же, перечитывая их, а также просматривая книги других авторов, я начинаю понимать, что он первым внес в этот мир литературу, которую можно назвать художественной. День ото дня я проникаюсь все большим уважением к нему. И бессознательно я начинаю подражать его жестам, походке, выражениям. Иногда на какие-то доли секунды мне даже кажется, что необъяснимым способом я раздвоился и что это я сам веду веселую беседу под холодным оком камеры в Секции Трапез.
И еще я много думаю о Мари и Поле. Как там они? Все еще сражаются с Катру? Или лежат где-то на этом этаже, пройдя операции? А может, их конкуренты сдали экзамены первыми, и мои друзья давно вернулись в ту далекую полузабытую жизнь, где люди не живут вечно, но зато имеют так много возможностей? Я так корю себя за то, что не догадался спросить Катру об их успехах, когда он навещал меня после операции. Теперь ко мне больше никто не наведывается. Только молчаливая равнодушная женщина, приносящая еду и иногда убирающая комнату. Изредка в мою постылую обитель вплывает Фольен. Он придирчиво изучает мое лицо, ощупывает его холодными уверенными пальцами и по своему обыкновению приговаривает: «Прелестно… Прелестно» Но вопреки моим настойчивым просьбам он каждый раз оставляет меня еще на «пару деньков». Ни на какие вопросы он не отвечает. Пара деньков тянется до его следующего визита, только для того чтобы смениться следующей парой. Я с нетерпением ожидаю тот день, когда смогу покинуть свою надоевшую келью и наконец-то попасть в этот счастливый мир. Я уже рвусь туда, мечтаю о нем.
В один из тоскливых дней, когда я, утонув в своем мягком, кресле и изнывая от скуки, в каком-то оцепенении вяло переключаю каналы телевизора, в дверь стучат. Стук резкий, уверенный, нетерпеливый, совсем не напоминающий мягкую фольеновскую манеру стучаться. Мое вялое оцепенение мгновенно сменяется неясной, но окрыляющей надеждой.
— Войдите! — радостно кричу я.
Дверь отворяется, на пороге — Тесье и незнакомая красивая женщина. Точнее, она мне откуда-то знакома. Вот только где же мы с ней встречались? В университете? В одной из редакций? Тем временем мои неожиданные посетители проходят в комнату.
— Вы ожидали увидеть кого-то другого? — лукаво интересуется гостья.
Ее голос и интонации воскрешают у меня в памяти разговор в кабинете Тесье. Боже, как давно это было! Прошло, наверное, не меньше полугода, что само по себе немало, но кажется, что с тех пор минуло не одно десятилетие.
— Мадемуазель Луассо? — неуверенно спрашиваю я.
— Луазо, — с очаровательной улыбкой поправляет она. — Можно просто Николь.
— Садитесь, — спохватываюсь я, — что же вы стоите?
— Благодарю, мы ненадолго, — величественно отвечает Тесье, но все же опускается на стул.
Изящная спутница следует его примеру. Тесье, как обычно, не теряет времени на долгие разглагольствования и с ходу приступает к делу.
— Пятый, мы рады сообщить вам о том, что ваш подготовительный период закончился. Скоро вам предстоит переход в ваш мир.
«Наконец-то!» — мысленно ликую я.
Но внешне остаюсь спокойным и сдержанным. Позволяю себе только вежливую полуулыбку и полный достоинства кивок — мол, хорошие новости, спасибо, ценю. Таков уж я, Пятый. Тесье смотрит на меня с одобрением.
— А вы времени зря не теряли, — говорит он.
Еще кивок. Спасибо, цену себе я знаю. В разговор вступает Луазо:
— Пятый, мы пришли для того, чтобы еще раз напомнить вам о ваших обязанностях. Вы должны…
После этого следует уже несколько поднадоевшее мне повествование о том, что я должен быть Пятым везде и всегда, не выходить из образа ни на миг, не пытаться узнать то, что мне знать не положено, слушаться старших, то есть тех, кто будет вещать через мой имплантат, а также сообщать этим старшим о нездоровых тенденциях, буде таковые замечены мною.
