Время льда и огня - Филимонов Евгений (серия книг .TXT) 📗
Вещмешки и ручную кладь, что влезло, побросали навалом во вместительные корзины багажников, прицепленные сзади, проверили буксирные тросы — не обошлось без возни и ругани, ибо мотонарты не предусмотрены для буксировки, — уселись, и кортеж тронулся. И вот тут-то я и ощутил настоящую тоску не тоску, а так… будто прощался с кем-то очень дорогим, с кем только что познакомился — и вот уже время расставаться. А город подавал себя в свете фар и вовсе празднично, сверкая заиндевелыми кариатидами, белея статуями у замерзших навсегда фонтанов, расцвечиваясь орнаментами под начавшимся снежком, — город прощался, быть может, с последними своими гостями.
Мы выкатили на обледенелую автостраду и некоторое время двигались по ней, объезжая громадные трейлеры, упокоившиеся возле обочины. Гряда ледниковых скал все так же рдела неярко в неизмеримом удалении от нас, и все так же играло сияние, мотонарты натужно гудели, и некоторых десантников, угревшихся в тесноте, повело в сон. Я, признаться, тоже задремал, и, когда очнулся, кортеж уже двигался не по дороге, а по этакой бесконечно длинной косе из фирна (это нечто среднее между снегом и льдом, так мне объяснил Наймарк), все время на подъем. И тут мне стал ясен замысел Португала: только по этой косе тяжело нагруженные сани могли выбраться наверх, на бесконечное плоское ледяное плато, которое предстояло пересечь. «Так что маршрут мы пройдем не на лыжах», — подумал я успокоенно и тут же опять уснул. А нарты все продолжали свой бег, пофыркивая, пыля снежком, все дальше унося нас от случайно уцелевшего города.
12
Если бы у меня имелась записная книжка, я бы непременно записал там:
«Третьи сутки движения по ледовому плато — никаких происшествий, кроме постоянных поломок транспорта да небольшого обморожения подвыпившего и заснувшего на посту десантника. Он таки раздобыл выпивку в городе, хотя больше никому не повезло — все винные склады разграблены подчистую. Удивительно, кто может мародерствовать в этих пустынных местах? Бывалые все валят на ночников, а я начинаю сомневаться в их существовании.
Майор Португал на совете командиров высказал опасение, что те же злодеи-ночники могут разграбить и путевые склады с горючим и припасами, устроенные агентурой южан. Браво, майор! С такой пронырливостью удастся заиметь агентуру и на Луне (кстати, луна появилась и наращивает серп, это можно только приветствовать, а то здесь темновато).
Тяготит отсутствие хоть кого-либо абсолютно надежного, на кого можно было бы в случае опасности положиться. Наймарк? Но Наймарк из южан, да и, по сути, мне до сих пор неясна его роль в этом рейде… Норма? Но она меня старательно избегает с момента того разговора…»
Тут бы самое время отложить ручку и задуматься. Полковник, человек консервативный, пытался еще в детстве заставить меня вести дневник, однако, видя, что я больше склонен к верховой езде, чем к писанине, оставил эти попытки. А вот теперь вдруг захотелось написать что-то вроде путевых записок, по которым далекие потомки, обнаружив их возле заледенелого тела, смогли бы воссоздать одно из самых нелепых путешествий двадцать первого века.
Но в этот момент вопрос о путевых заметках не стоял, более того — чуть ли не вся ватага, и я в том числе, извлекала из-под тороса и выправляла погнутую алюминиевую лыжу наших саней. Майор Португал вдрызг разносил водителя-буксировщика, а тот оправдывался:
— Что я, специально? Занесло, бывает…
Бывало и не такое, во время предыдущего инцидента передние мотонарты соскользнули-таки в трещину (на счастье, неширокую) и зависли метрах в полутора над бездной. Смертельно перепуганный водитель уцепился за руль. Его извлекли мгновенно, а вот достать покалеченную машину и привести ее в порядок заняло полдня, и все это время майор Португал неистовствовал. Решено было при первой же аварии пустить ее на запчасти. В наших краях мотонарты неизвестны, и, надо думать, жители Терминатора нисколько не прогадали, потому что машины это тяжелые, ненадежные и очень сложные в ремонте, тем более когда ремонт производится в полярную ночь, под аккомпанемент пурги. Что правда, управлять ими может любой подросток.
Ледник, объяснял мне Наймарк, особенно такой, как наш, материковый ледник, это очень простая система — он нарастает в самой холодной своей части, в центре, и под собственной тяжестью расползается к краям, концентрически. Его можно представить как огромную плоскую лепешку с рыхлыми подтаивающими кромками.
— Ясно, — поддакнул я, — то-то мы все время увязаем, — видать, недалеко от кромки.
Наймарк усмехнулся.
— Не обязательно кромка причиной. Трещины могут быть также от рельефа подстилающего ложа.
— …?
— Ну, скажем, ледник переползает через хребет, повторяя его конфигурацию. Трещины могут идти чуть ли не до самого каменного основания.
— Ого! И сколько это в нашем случае?
— Не знаю, нужны специальные наблюдения. Метров триста-пятьсот…
Трещина глубиной с полкилометра, сужающаяся книзу. Летишь в нее с перспективой не разбиться, а скорее вжаться меж ледяных глянцевых стенок метрах в двухстах от поверхности и медленно замерзать там, безо всякой надежды на спасение. Я поежился. Уж лучше — в лепешку с такой высоты. Вообще, я не любитель ледников, снегов, вьюг, морозов, не люблю полярных ночей, даже прикрашенных северными сияньями… Я также не люблю раскаленных, как сковородка, пустынь, где легко изжариться в две секунды. Мне по нраву лишь тихий сельский ландшафт с низким солнцем, с прохладным ветерком, с деревьями вдоль дорог, наклоненными все в одну сторону, словом, мне по душе лишь мой родной Терминатор, он же Рассветная зона. А мы от нее все удалялись — зигзагами, с остановками, с ночлегами мы уходили все дальше от приветливого зеленого пояска Терминатора.
Снег и снег… Его монотонное поскрипывание под полозьями, его сугробы и наветрия возле выступающих изо льда скал, его бешено мчащиеся непроглядные облака во время пурги… Это бесконечное разнообразие форм, составленных из крохотных, можно сказать, стандартных образующих — снежинок, — все это на любителя. До Великого Стопа имелись даже какие-то сообщества, что-то вроде сторонников образа жизни за полярным кругом. Я спросил об этом у Наймарка.
— Как же, как же, — припомнил он. — Там, в конечном счете, стали склоняться к тому, что такого рода предпочтения обусловлены генетически.
— Вот как! На уровне генов, значит?
— Именно на уровне генов. Разброс генных мутаций столь широк, что есть место и для обитателей полярной ночи, и для жителей выжженных плато… Один эксцентрический генетик даже пытался все это получить на практике, так сказать, вынести такого гомункулуса в лабораторной колбе. Звали его, — тут Эл Наймарк испытующе на меня глянул, — звали его Витторио Мэй, вы должны знать это имя.
— Я и знаю, — ответил я кратко, без расшифровки.
— Мэй исходил из того, что врожденная предрасположенность к определенной среде — это фундаментальное качество организма. Перемещая человека по разным средам окружения, мы все время ставим его в стрессовые ситуации, возможны срывы, вплоть до психических. И раз уж мы не можем добиться всюду оптимальной среды, то не пора ли выдать, так сказать, универсального человека для любого окружения…
Он снова блеснул на меня очками.
— Таков был известный вам генетик Витторио Мэй. Вообще перед Остановкой, да и во время ее, в ходу было огромное множество научных предположений — вам и не снилось)
Мне и вправду такое присниться не могло — наука меня абсолютно не интересовала.
В этот момент наши сани накренились и выскочили на слабо освещенный бугор, где уже торчали в знакомой позиции передние нарты со своим прицепом.
— Опять авария? — поинтересовался я у знакомого десантника.
— Ага! — почему-то радостно ответил тот. — И ночевка заодно.
И в самом деле приятная новость. Все выбрались из саней, разминая затекшие, закоченевшие ноги-руки (конструкторы саней не предполагали ведь, что туристов будут в них таскать по двенадцать часов, в условиях ледника), и тут же начали ставить палатки, под сварливое сопровождение майора Португала со товарищи. Ко всему опять поднялась пурга; пока что слабая, она обещала разыграться вскоре в хорошую непогоду. Люди спешили безо всяких понуканий.
