Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич (книги бесплатно без .TXT) 📗
– Чего же? – глухо спросил де Давен.
– Грозы. Бури. Ветра. Зашатается тайга, качнутся деревья, все вокруг придет в движение. Деревья оторвутся от гибельных лиан…
– Напрасные иллюзии, – с легкой горечью прервал меня мой собеседник, – гроза с ветром приходит и уходит, а лианы остаются. Не так ли, мосье?
– И опять деревья начинают ждать! – воскликнул я.
Де Давен покачал головой:
– Не напрасно ли?
Но, не отвечая де Давену на вопрос, я сказал:
– Мосье, я врач, и я уже кое-что испытал в жизни. И, видя, слыша, чувствуя ваше молчание, я всякий раз спрашивал себя: не могу ли я стать тем ветром, который оторвет от вас лиану молчания, удушающую вас?
Де Давен ответил не сразу.
– Спасибо за участие, мосье… Не огорчайтесь! – сказал он наконец. Голос его звучал глухо, тихо, но уверенно. – Мне уж нечего ждать… Пусть деревья, погибая, верят и ждут спасения, а я…
Де Давен резко взмахнул рукой, поднялся с места, сделал шаг, остановился и прибавил:
– Спасибо, мосье, за рассказ о лианах. Что касается меня, то… никакой ветер мне не поможет. Но ваш рассказ о лианах извлек из моей памяти рисунок лося…
– Лося, мосье?
– Лося на льду вашей замерзшей Волги…
– Вы были в России?
– Завтра до отъезда я отдам вам лося взамен ваших лиан. И вы кое-что поймете в моем молчании. Но не собирайтесь меня спасать. Просто на рассказ отвечу рассказом… И уеду. До свидания, мосье. До завтра.
И он ушел. Возможно, он чувствовал, что я гляжу ему вслед. И походка его на этот раз была твердая, уверенная, непоколебимая.
Я остался в раздумье. Как сочетать: французский полковник колониальных войск в отставке – и Волга? И при чем здесь какой-то лось на льду замерзшей реки?
НИ МИНУТЫ ПРОСТОЯ!
Карлсбад. 9 сентября
Дневник Веригина
Я сидел у окна своей комнаты в пансионе «Черный лебедь» и опять (в который раз!) ставил опыты над простейшими, делал записи.
Откуда-то издалека, слева, из долины с целебными источниками, звучал духовой оркестр. Играли полонез Огвпского. Я откинулся на спинку стула. Под колбой мерно струилось голубое пламя спиртовой горелки. Я устало смотрел на язычок огня.
И мне послышался глуховатый голос Сумбатова:
«Не верю я в провидение! И не бог создал жизнь… Но миллиарды миллиардов случайностей миллиарды лет назад в каком-то неведомом для нас сочетании положили начало бесконечной жизни на планете. Хотите бессмертия для человека? Сделайте одолжение! Попробуйте! Сколько миллиардов опытов надо сделать, чтоб отгадать тайну жизни?»
Я не мог больше сосредоточиться на работе. Нехотя закрыл свою тетрадь. Музыка все звучала. И вдруг воспоминания нахлынули на меня. Воспоминания… образы… Они появлялись, вырисовывались передо мной, сменяли друг друга, медлили, неожиданно таяли, пропадали, исчезали и вновь возникали.
Оркестр замолк ненадолго.
Но вот я услышал, как Огинский в своем полонезе прощается с Польшей.
И неожиданно вспомнились мне родные места.
Было так, словно в тумане я плыл на пароме, который переправляется через реку. Явственно ощущал запах реки, запах мокрого каната – его крепко схватили руки старого паромщика. Я даже хорошо различал запах осенних побуревших лугов. Паром движется, движется… Слышу чей-то крик с другого берега: «Подай па-ром!» Но где этот другой берег? И когда паром к нему пристанет и я сойду на этот берег, неизвестно. Туман…
И еще вспомнился мне жаворонок. Он поднялся над черной пахотой, раскрывшейся под весенним солнцем. И песня его сливается с трепетом его крылышек и с майским теплым ветром. И по-весеннему переливается и сверкает утренняя роса па веселой зеленой траве.
Но здесь не песнь жаворонка, нет. Какое трагическое нетерпение сердца слышится в полонезе Огинского, который исполняют там, внизу, у источников!
Полонез смолк, но зато во мне он звучал все сильнее и настойчивей.
Я почувствовал: не могу оставаться в номере один на один с моим беспокойством. Я захотел к людям – туда, к фонтанам, где играет оркестр и люди пьют целебную воду.
Спустился. Все вокруг было спокойно.
Я остановился у оград палисадников: смотрел, какие шумно, а скромно, сдержанно чешские дети ведут в этом городе свои игры, как спокойно бабушки появляются в дверях домиков и негромко зовут детей пить чай. Мирно зажигались в домах огоньки.
Оркестр внизу у фонтанов теперь играл что-то очень тихое, долгое, милое, мирное и спокойное…
Заходило солнце. В его лучах поблескивали, переливались огоньками, темнели, гасли брызги, струи вечного фонтана. И, поиграв на солнце, падали. А новые струи снова взлетали. Этот блеск и звон струй фонтана, его всплески меня остановили. Прислонясь к ограде мостика через речку Тепла, в полудремотном состоянии глядел я, как по набережной мимо меня шли и шли люди к целебным источникам, держа в руках кружки.
Гуляли бабушки, толкая колясочки с младенцами. Гдето совсем рядом послышался вопрошающий голос влюбленного юноши и ответный смех девушки.
Вились и рвались высоко вверх струи источника – горячего гейзера Шпруделя. Какая-то обязательная и непременная сила беспрерывно работала где-то глубоко в земле. Обязательность. Навсегда!
Я глядел на эту непременность работы воды. На душе стало светло. Я подумал: ведь и в человеке находится двигатель, который приводит в удивительное движение весь его многообразный организм, его ум, чувства.
Если этот двигатель остановится, жизнь угаснет. И моя цель – попытаться заставить неустанно работать этот неизвестный мне механизм.
Ни минуты простоя! Время не ждет. Работать… искать!
КОГДА НЕ ХВАТАЕТ ВОЗДУХА
Карлсбад. 10 сентября
Дневник Веригина
Сегодня де Давен вышел в столовую в дорожном платье. Обед прошел в молчании. Я уже собрался уходить, но легким движением руки де Давен остановил меня:
– Пройдемте в сад. Я обещал вам рассказ о лосе на Волге.
Рассказ де Давена
– Однажды в Париже, в доме великого Делакруа, я встретил русского художника, – так начал свой рассказ де Давен. – Он много поведал нам о России. Делакруа только что написал свою чудо – картину «Охота на львов» и расспрашивал русского художника о зимней охоте на волков в России.
Была уж поздняя ночь, когда русский художник и я простились с Делакруа и не спеша пошли по туманному осеннему Парижу. Шли молча. Каждый думал о своем.
У одинокого тусклого фонаря, прощаясь с русским художником, я сказал:
«Вы так увлекательно рассказывали об охоте в полях к лесах России! Видно, ружье и кисть крепко сжились в вашей натуре».
Но он ответил:
«Ненавижу! Ненавижу охоту. Я расстался навсегда с этой страстью в тот зимний час… Впрочем, если угодно, я расскажу вам, как все получилось».
И тут же, под фонарем, слегка качавшемся на ветру, он рассказал мне вот что.
«В России над рекой Волгой есть возвышенность. Русские называют ее – Жигулевские горы. Она покрыта густыми непроходимыми лесами. Все эти места принадлежат какому-то графу.
Я поехал к одному из лесников, который жил на Жигулях.
Стояла зима. Но снег был еще неглубоким. Проехав на санках верст сто, я заночевал у лесника. Ночью сквозь сон слышал вой волков. Радовался: не зря заехал в такую даль. Охота на волков обещала быть удачной.
Наступил рассвет. Мы шли вдоль берега Волги – через редкий зимний лес.
Неожиданно я увидел: вдали на льду что-то чернеет. Лед на Волге был надежный, крепкий. Легкий ветер нес по нему снежок. Спустились к реке. На сине-зеленом льду лежал огромный темно-бурый лось. Он вытянул по льду свои неожиданно длинные ноги с удивительно узкими копытами. Спокойно положил на отлогий берег свою массивную, длинную, горбатую голову. Большим открытым глазом смотрел он на очень синее зимнее небо. На круглое, золотистое, чуть-чуть мглистое утреннее зимнее солнце, которое стояло в небе.
Но глаз лося был неподвижен.
