Кровь звезд - Хеннеберг Натали (книги без сокращений TXT) 📗
Саламандра оказалась в этом хаотическом нагромождении вещей. Сафарус скрепя сердце оставил ее тут. Он хотел бы ввести ее в океан науки, где он был бы проводником. Но обладая живостью Огня, существо, воплощающееся в Стихию, пожирало всякую пищу, как духовную, так и во плоти, со страшной быстротой. Эсклармонда набросилась на накопленные поколениями знания, страстно стремясь постичь добро и зло, как огонь, который не может рассуждать.
Полчаса… Сафарус отсутствовал всего лишь полчаса, чтобы сделать важные записи у дежурного архивариуса. Когда он возвратился, она, сидя среди гор первопечатных книг, быстро расправлялась с алфавитами! Золотая прядь волос упала ей на нос, она была счастлива, вся покрытая пылью от пролистанных книг. К вечеру первого дня она бегло говорила на мертвых языках и продолжала упорно заниматься. Прочитала гору литературы и уже знала про Одиссею и Георгику, искусство любви и комедии Аристофана, их аналоги на Анти-Земле. Тем не менее она ставила рифмам в упрек их мимолетность и то, что они сочинены лишь для благозвучия. Испугавшись этой новой опасности, Сафарус хотел оторвать ее от книг, но она, обидевшись, закричала, дунула и обожгла ему нос.
С этого момента, запершись в просторных чердаках дворца патриарха, Саламандра пожирала один за другим толкователи всего и Вулгату, множество священных книг и поэм, которые назывались Песнь песней или Камасутра и обсуждали вопросы любви.
— Как, — говорила она, — это все? Только это? Эти существа, говорящие об огне ада и ревности, у которых есть время для того, чтобы писать, и которые, состарясь, умирают! И они называют это любовью?…
Она перешла к философам, и не успела кончиться и первая неделя, как она проглотила здешних Аристотеля и Платона; Тит Ливий заинтриговал ее, она узнала мимоходом нескольких Цезарей, в которых влюбилась. Затем пробежалась по сатирикам, с пренебрежением отозвалась о латинской мысли. Пифагор задержал ее на полчаса; она достаточно полюбила город Святого Августина и восторгалась планетарием в Птоленее.
Жильбер не видел ее больше, она и жила на чердаке. Выучив в суматохе за один день арамейский язык и все семитские диалекты, она напала на Талмуд; на старых, источенных червями полках лежали очень древние рукописи и написанные киноварью апокрифы на глиняных табличках или обожженных кирпичах. Она погрузилась в атмосферу древних моавитских библий.
Она хотела все знать, прикоснуться к тайне создания мира, но чем дальше она продвигалась, тем глубже становилась у ее ног бездна. Понимание существа Стихии углублялось по мере того, как проявлялись ее способности. Но она узнала ужасные вещи.
В последний раз, когда Сафарус снова увидел Саламандру, она, стоя над останками античных религиозных книг, подсчитывала шансы на успех межпланетных путешествий и подъемов во Времени, билась с уравнениями и утверждала с невероятной самоуверенностью, что все в одинаковой степени правда и ложь, что «мессианская заря неотступно преследует древние времена, а некая вещь, взятая в неясной связи действий и причин, которая только и не изменяется, это смешное существо, это насекомое — человек!» Она гордилась тем, что принадлежала к человечеству! Она считала свою власть над ним ограниченной, уязвимой, но великолепной. Уже пергамент сокращался под ее пальцами, как будто его лизали языки пламени, а архивариус, который шпионил за ней, умер; его скрючившееся тело лежало за высокой подставкой под церковные книги.
Был ли это обычный процесс развития или она торопила его, следуя какой-то магической формуле, которую прочитала без злого умысла?
Сафарус сбежал. Он долго блуждал по улицам Иерушалаима. Если бы он осмелился!… Верному своему народу, ему бы проявить отчаяние и, катаясь по земле, рвать на себе волосы.
Город тоже невыразимо изменился, вытянутый по склону. Кузнецы подковывали лошадей, во дворах стучали молотками, куя латы; генуэзцы на базаре предлагали молодым людям оружие и мази для ран. В корчмах «Сто экю» и «Одиннадцать тысяч девственниц» только и делали, что обменивались ударами, а старые воины показывали дамам ужасного вида раны и язвы, разъеденные солью пустыни.
Исаак Лакедем дрожал: он давно знал увлечения старой куртизанки Иуды. Феранцузы де Лузиньяна использовали те же выражения, что и рыцари Давида и Гедеона, для объяснения, как атакуют или как обходят противника, они могли бы появиться в некоторые моменты и на тысячах других планет. Но рот Вечного Жида был полон желчи и пепла. Иерушалаим был сейчас для него лишь трупом старой женщины, сотрясаемым гальваническими разрядами.
— Эта война, — шепотом говорил он, — я не хочу этой войны! Она вскроет Сион, как зрелый плод…
— Речь идет не о войне, — неуверенно возразил меняльщик золотых монет, который искал хотя бы какую-нибудь прохладу под колоннами Храма. — Главное сейчас — свобода и турниры. Принц Триполи женится на принцессе Анне…
Сафарус ничего не ответил, настолько нелепым показалось ему это утверждение. Стоя на паперти левитов, он поднял голову и задрожал: в раскаленном небе, прямо над головой, светил огромный диск солнца-Мираха, испещренный темными пятнами.
— Ничего подобного мы не видели, — произнес раввин, сидевший у стены и плакавший о великой резне в Сеннашерибе…
— Нет, видели, — возразил Сафарус, — я помню. При Понтии Пилате…
Когда он вернулся во дворец патриарха, его вызвали к Жильберу. К тому пришел его кузен, сионский патриарх. Исаак Лакедем понял, что дело принимает дурной оборот.
Сидя на троне из белой слоновой кости, патриарх, одетый в ярко-красные одежды, с митрой в форме тыквы на голове, выглядел как большая кукла, которой пугают детей.
— Сын мой, — сказал он Жильберу Д'Эсту, — мы счастливы в эти ужасно знойные дни видеть вас полным сил и бодрости. Пошли слухи…
— Какие слухи? — спросил Жильбер. — Пусть Ваше Блаженство соблаговолит просветить меня…
— Ваши работы… — начал патриарх. — Вы проводите долгие часы и целые ночи, запершись в библиотеке: там не гаснут свечи… Вы поистине усердный молодой рыцарь.
Попытка сделать выговор Десту ни к чему не привела и завершилась сбивчивой фразой:
— Говорят даже, что речь идет не о работах…
Дест подскочил, став белым, как мел:
— Моя личная жизнь не касается никого! Я знаю, откуда идут эти слухи. Да и католические рыцари не имеют права свободно обвинять кого бы то ни было! Разврат в их среде хорошо известен всем!
Сафарус восхитился, как быстро его хозяин научился не только языку, но и ходу мыслей анти-землян.
— Его Величество, король… — пробормотал патриарх.
— Мой кузен Ги хорош, нечего сказать! У него были, и весь христианский мир это знал, три королевы, несколько дюжин сожительниц и столько же ничтожных девок, которые ему нравились! Все дети Силоама зовут его своим отцом, вдвойне отцом, и не только потому, что являются его подданными. Впрочем, — добавил Жильбер, успокоившись, так как он любил короля, — климат и страна требуют подобного образа жизни: султана уважают пропорционально числу его жен. Но я достаточно гордый принц, чтобы разрешить себе иметь гарем и женщин всех цветов кожи!
— Богу угодно, — произнес прелат, — чтобы речь зашла о женщине!
И он сообщил секретные сведения: простыни в постелях, где спала Саламандра, обгорели, как после пожара; ее волосы пахли горелым и потрескивали, а шея благоухала ароматом амбры. Двенадцать пажей перебили друг друга, увидев торчащую из-под одеяла розовую пятку ее ножки; что касается привратника, который в святой четверг заметил человеческое тело под плащом принца, то этот человек, одержимый злым духом всех пылких людей, повесился.
— Он сделал очень хорошо, — прервал его Дест, — сколько дураков живет в этом мире! Не велика беда! Вашему Блаженству не придется волноваться: дворец больше не будет служить пристанищем для миражей. Я сейчас же ухожу отсюда.
Маленькие глазки патриарха засверкали:
— Было бы неблагоразумным требовать от вас этого, сын мой. Но я слышал, что на Сионском холме свободен Дворец великих раввинов. Это великолепное здание, вы там сделали бы небольшой ремонт и…
