Рэй Брэдбери (Том 2-й дополнительный) - Брэдбери Рэй Дуглас (библиотека книг txt) 📗
— Нефертити.
Тимоти замер, я тоже застыл на месте. Даже Агата прекратила свои бесплодные попытки идти против течения.
— Нефертити? — переспросил Тим.
— Что это такое? — недовольно спросила Агата.
— Я знаю! — воскликнул я. Хозяин ободряюще кивнул мне.
— Нефертити, — шепотом произнес я, — в Древнем Египте означало «прекраснейшая из всех явилась нам».
- «Прекраснейшая из всех явилась нам», -повторил Тимоти.
— Нефер-ти-ти, — протянула Агата. Взоры наши погрузились в мягкий бездонный полумрак, откуда донесся этот удивительно нежный, ласковый и добрый голос.
Она была там.
И, судя по голосу, она была прекрасна…
Вот как это было.
Во всяком случае, таким было начало.
Голос решил все. Почему-то именно он показался нам самым главным.
Конечно, нам небезразлично было и многое другое, например, ее рост и вес. Она не должна быть костлявой и угловатой, чтобы не набивать об нее синяки и шишки, но и не толстой, чтобы не утонуть и не задохнуться в ее объятиях, словно в пуховой перине. Ее руки, когда они будут прикасаться к нам или вытирать испарину с наших горячих лбов во время болезни, не должны быть холодными, как мрамор, или обжигать, как раскаленная печь. Мы хотели, чтобы они были теплыми, как тельце цыпленка, когда утром вынимаешь его из-под крыла наседки. Только и всего.
Что касается деталей, то тут никто никому не хотел уступать. Мы кричали, спорили и чуть не подрались, пока наконец Тимоти не одержал победу, сказав, что ее глаза будут только такого цвета, и никакого другого, по причине, о которой нам довелось узнать позднее.
А цвет волос нашей бабушки? Агата, как всякая девчонка, имела на сей счет твердое мнение, которым не очень-то собиралась делиться с нами. Но мы с Тимоти сами уступили ей право выбирать ив тысячи образцов, что украшали стены словно разноцветные струйки дождя. Это, однако, ничуть не обрадовало Агату, но, помня, как опасно полагаться на мальчишек в таком деле, она велела нам отойти в сторонку и не мешать ей.
Так мы совершили свою удачную покупку в универсальном магазине фирмы «Бен Франклин, электрические машины и Фанточини, кукольники и маги» на удобных условиях кредита, предоставляемых фирмой.
Река наконец вынесла нас на берег. Был уже конец дня.
Что и говорить, в фирме «Фанточини» работали умные люди.
Они заставили нас ждать.
Они знали, что победа еще не одержана. Мы не были еще готовы. Увы, до этого было еще далеко. Особенно если говорить об Агате. Ложась вечером в постель, она тут же отворачивалась к стене и бог знает, что она там видела. Только по утрам мы находили на обоях следы прикосновения ее пальцев, силуэты крохотных существ, то прекрасных, то похожих на видения из кошмаров. Одни исчезали от легчайшего дуновения, словно морозный узор на стекле, другие нам не удавалось стереть ни резинкой, ни мокрой тряпкой, как мы ни старались.
А Фанточини выжидали.
В нервном напряжении прошел июнь.
Минул июль, полный тягостного молчания.
На исходе был август.
Вдруг 29-го Тимоти сказал:
— Какое-то странное у меня сегодня предчувствие…
И, не сговариваясь, мы после завтрака вышли на лужайку.
Возможно, мы заподозрили что-то, когда слышали, как отец вчера вечером с кем-то говорил по телефону, или от нас не укрылись осторожные взгляды, которые он бросал то на небо, то на шоссе перед домом. А может, виною был ве7ер, от которого всю ночь вздувались и трепетали занавески в спальне, словно хотели нам что-то сказать.
Так или иначе, мы с Тимом были на лужайке, а голова Агаты, делавшей вид, будто ей решительно все равно, мелькала где-то на крыльце за горшками с геранью.
Мы словно не замечали нашу сестренку. Мы знали: стоит нам вспугнуть ее, и она тут же убежит. Поэтому мы смотрели на небо. А на нем были лишь птицы да далекий росчерк реактивного самолета. Мы не забывали также поглядывать на шассе, по которому мчались машины. Ведь любая из них могла замедлить ход, повернуть и доставить нам… Нет, нет, ведь мы ничегошеньки не ждем, ничего!
В полдень мы с Тимоти по-прежнему валялись на лужайке и жевали травинки.
В час дня Тимоти вдруг часто-часто заморгал глазами.
И вот тут-то все и произошло с невероятной точностью и молниеносной быстротой.
Словно Фанточини передался весь накал нашего нетерпения, и они безошибочно выбрали момент.
В детстве мы все словно ходим по воде, по обманчиво гладкой и плотной поверхности озера, и нам знакомо то странное чувство, что в любую секунду можно вспороть эту гладь и уйти в глубину, затаиться там и исчезнуть для всех так, словно тебя никогда и не было.
Будто учуяв, что нашему долгому ожиданию вот-вот готов прийти конец и что такое может случиться каждую минуту, каждую секунду и тогда все исчезнет и будет забыто, словно никогда ничего и не было, именно в это решающее мгновение, так чутко почувствованное и угаданное, облака над нашим домом расступились и пропустили вертолет, словно небеса колесницу бога Аполлона.
Колесница медленно опускалась на крыльях потревоженного воздуха, горячие струи его, тут же остывая, вздыбили наши волосы и захлопали складками одежды так громко, словно кто-то разразился аплодисментами, а волосы Агаты, стоявшей на крыльце, были похожи на трепещущий флаг. Испуганной птицей вертолет еле коснулся лужайки, чрево его разверзлось, и на траву упал внушительных размеров ящик. И, не дав времени ни на приветствие, ни на прощанье, еще сильнее взвихрив воздух, вертолет тут же рванулся вверх и, словно небесный дервиш, унесся дальше, чтобы где-то еще проделать столь же фантастический трюк. Какое-то время Тимоти и я глядели на ящик. Но когда мы увидели прикрепленный к его верху из грубых сосновых досок маленький лапчатый ломик, мы уже больше не раздумывали и бросились к ящику; орудуя ломиком, мы принялись с треском отрывать одну доску за другой. Увлеченный этим занятием, я не сразу заметил, что Агаты нет на крыльце. Подкравшись, она с любопытством наблюдала за нами.
Как хорошо, что она не видела, как увозили маму на кладбище, не видела гроба и свежей могилы. Она слышала слова прощанья в церкви, но самого ящика, деревянного ящика, так похожего на этот… к счастью, она не видела!
Отскочила последняя доска.
Мы с Тимоти ахнули. Агата, стоявшая теперь совсем рядом, тоже не удержалась от возгласа удивления.
Потому что в большом ящике из грубых сосновых досок лежал подарок, о котором можно лишь мечтать. Отличный подарок для любого из смертных, будь ему семь или все семьдесят семь.
Сначала просто не было слов и совсем перехватило дыхание, но потом мы разразились поистине дикими воплями восторга и радости.
Потому что в ящике лежала… мумия! Вернее, это был пока ее саркофаг.
— Не может быть! — Тимоти чуть не плакал от счастья.
— Не может быть! — повторила Агата.
— Да, да, это она!
— Наша, наша собственная?!
— Конечно, наша!
— А что, если не наша? Если они ошиблись?
— И заберут ее обратно?…
— Ни за что!
— Смотрите, настоящее золото! И настоящие иероглифы! Потрогайте!
— Дайте мне потрогать!
— Точь-в-точь такая, как в музее!
Мы говорили все разом, перебивая друг друга, и несколько слезинок сползло по моим щекам и упало на саркофаг.
— Ты испортишь иероглифы! — Агата поспешно вытерла крышку.
Золотая маска на саркофаге смотрела на нас, чуть улыбаясь, словно радовалась вместе с нами, и готова была ответить на этот порыв, и принимала нашу беззаветную любовь, которая, нам казалось, навсегда ушла из наших сердец, но вот вернулась и вспыхнула с новой силой при первом лучике солнца.
Ибо лицо ее было солнечным ликом, отчеканенным из чистого золота, с тонким изгибом ноздрей, с нежной и вместе с тем твердой линией рта. Ее глаза сияли небесно-голубым, нет, аметистовым, лазоревым светом или, скорее, сплавом всех этих цветов, а тело было испещрено изображениями львов, человеческих глаз и птиц, похожих на воронов, а золотые руки, сложенные на груди, держали плеть — символ повиновения, и огромный цветок, что означало любовь и добрую волю, когда плеть вовсе уже не нужна…
