Гражданин Галактики (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон (книга жизни txt) 📗

— При чем тут это? Знания важны не тем, будешь ты их применять или нет. Они важны сами по себе. Погляди-ка на Дядюшку Альфа. Он счастлив как мальчишка, у которого новая рогатка, а кроме того, если ты не запишешься на курсы, старина Деверо найдет способ занять твой ум, заставив тебя, скажем, пересчитать все заклепки на корабле. Как ты думаешь, почему капитан сделал именно его председателем Школьного совета?

— Об этом я не думал.

— Ну так подумай. Величайшая опасность в космосе — это спятить на почве клаустрофобии. Тебя на долгое время запирают в крохотном пространстве, а снаружи нет ничего, кроме чертовски пустого вакуума… ни тебе уличных фонарей, ни кегельбанов. А внутри — все те же опостылевшие лица, которые ты уже начинаешь ненавидеть. Так что хороший капитан обязательно позаботится, чтоб тебе было интересно жить и чтоб работал ты до изнеможения. А наш капитан — самый толковый из всех, кого я знаю, иначе ему бы и не оказаться на нашей посудине.

Я начал понимать, что многие порядки на «Элси» преследуют одну и ту же цель — поддержать в нас духовную и телесную бодрость и хорошее настроение. Говоря так, я имею в виду не только школу, но и многое другое. Возьмите, например, количество народу на борту — нас ведь почти двести человек. Дядя Стив говорил мне, что «Элси» могла бы функционировать и с командой из десяти человек — капитан, три офицера в рубке управления, три инженера, один связист, один фермер и кок. Черт возьми, можно было бы обойтись и вдвое меньшим числом — два офицера (один из них капитан), два специалиста по ракетным двигателям и фермер-кок. Тогда почему же двести?

Во-первых, места хватало. «Элси», как и другие корабли этого класса, была перестроена из колоссального грузовоза, которым ФППИ пользовался для доставки грузов на Плутон и вывоза оттуда различных руд на Землю. Во-вторых, требовался многочисленный научный персонал, чтобы исследовать планеты, которые мы надеялись открыть. В-третьих, многие из нас представляли собой как бы запасные части, вроде Резервного капитана Уркварта или, скажем, меня самого. Кое-кто из нас умрет своей смертью, другие будут убиты; корабль же должен лететь дальше.

Но главная причина, как я выяснил в дальнейшем, заключалась в том, что никакая немногочисленная изолированная социальная группа не может быть стабильна. Есть даже соответствующие математические расчеты с эмпирическими формулами и символами вроде «латерального давления», «обменной валентности» и «экзогамной разгрузки» (последний термин просто значит, что молодым людям из маленьких деревушек следует искать жен в других местах, подальше от своей деревни).

А можно взглянуть на это иначе. Представим себе космический корабль с одним-единственным человеком на борту, который должен лететь несколько лет. Только человек, уже чокнутый в определенном смысле, может в нем существовать; иначе он так свихнется в каком-то другом смысле, что примется выламывать из панелей приборы. Теперь возьмем двухместный корабль; даже если вы посадите в него пару влюбленных друг в друга, наподобие Ромео и Джульетты, то все равно к концу полета Джульетта уже будет демонстрировать характер и привычки «черной вдовы».

Три человека — тоже плохо, может быть, даже хуже, чем два, особенно если двое объединятся против одного. Большие числа куда менее опасны. Даже если у вас есть только двести человек, то, значит, возможны девятнадцать тысяч девятьсот разных комбинаций, чтобы перетасовать их, образуя либо антагонистические, либо хорошо совместимые пары. Таким образом, как видите, социальные условия быстро улучшаются с увеличением численности команды. Чем больше народу, тем больше шансов найти себе друзей и избежать соприкосновения с людьми, которые вам неприятны. На борту космического корабля это имеет колоссальное значение.

Помимо курсов, избираемых по желанию, нам потребовались и такие, которые назывались «корабельным обучением»; под этим капитан понимал, что каждый человек на борту обязан приобрести еще хоть одну специальность, кроме той, с которой он записан в полет. Я отстоял две вахты в увлажнительной камере, пока главный инженер Роч не подтвердил письменно, что, по его мнению, из меня никогда не выйдет механика по ракетным двигателям, поскольку у меня врожденное отсутствие способностей к атомной физике. Честно говоря, я действительно нервничал от близости атомного котла и от сознания, что всего лишь в нескольких футах от нас бушует сорвавшийся с цепи ад.

Не лучше получилось и с профессией фермера; две недели я провел возле установки искусственного кондиционирования атмосферы, и единственное, что мне удалось совершить, не наделав больших ошибок, — это научиться кормить цыплят. Когда же обнаружилось, что я неправильно веду перекрестное опыление каких-то кабачков, пользовавшихся особым расположением миссис О’Тул, она отпустила меня, скорее с сожалением, чем с раздражением.

— Том, — спросила она, — а что ты умеешь делать?

Я подумал.

— Хм-м… могу мыть пробирки. И еще я разводил хомячков.

Тогда она отправила меня в научно-исследовательский отдел, где я приступил к мытью посуды в химической лаборатории и к кормлению подопытных животных. Мензурки тут были из небьющегося стекла. А к электронным микроскопам меня и на пушечный выстрел не подпускали. В общем же я был доволен — ведь меня могли послать и в прачечную.

Из девятнадцати тысяч девятисот перестановок, возможных на «Элси», Дасти Родс и я были наихудшей. Я не пошел заниматься в живописный класс потому, что он записался туда раньше меня; этот прыщ был неплохим рисовальщиком. Могу судить об этом со знанием дела, так как сам прилично рисую, недаром меня туда очень тянуло. Что еще хуже, так это то, что у него был оскорбительно высокий коэффициент интеллигентности — выше, чем у гения, и уж, конечно, куда выше, чем у меня. Так что в спорах он клал меня на обе лопатки. Вместе с тем, у него были манеры поросенка и социальные понятия скунса — ну просто дрянь, с какого конца к нему ни подойти.

Слова «пожалуйста» и «спасибо» в его словаре начисто отсутствовали. Он никогда не застилал сам постель — разве что над ним стоял кто-нибудь с палкой, но зато мне частенько приходилось находить его в моей койке на скомканных простынях, пачкающим грязными ногами мое одеяло. Дасти никогда не вешал одежду на распорки и постоянно оставлял в умывальнике грязь; самое лучшее настроение выражалось у него мрачным молчанием.

Кроме того, он крайне редко принимал ванну. А на корабле это почитается за тяжкое преступление.

Сначала я пытался соблюдать в общении с Дасти хоть минимум вежливости, потом стал ругаться, а напоследок прибег к угрозам. Наконец, выведенный из терпения, сказал, что следующий принадлежащий ему предмет, который окажется в моей койке, прямехонько отправится в конвертер. Дасти только ощетинился, и на следующий же день я нашел его фотокамеру у себя на одеяле, а грязные носки на моей подушке.

Я шваркнул носки в раковину умывальника, который Дасти оставил полным грязной воды, а камеру запер в своем шкафчике, намереваясь заставить его хорошенько попотеть, прежде чем я ее верну.

Дасти даже не пикнул. Вскоре, однако, выяснилось, что камера преблагополучно из шкафчика испарилась, несмотря на то что он запирался на замок, который господа Йель и Тауни [2] легкомысленно нарекли «неуязвимым». Вместе с камерой пропали и мои чистые рубашки… вернее сказать, пропала их чистота, так как некто тщательно и в высшей степени компетентно измарал каждую из них.

Я на Дасти не ябедничал. Для меня было делом чести справиться с ним без посторонней помощи. Мысль, что я не смогу одолеть парнишку вполовину меньше меня ростом и намного моложе, как-то, сами понимаете, меня не вдохновляла. Но я поглядел на то безобразие, в которое он превратил мою одежду, и сказал себе: «Том Пейн, лучше признайся, что побежден, и зови на помощь, иначе останется тебе только одно — сознаться в спровоцированном убийстве».

Как выяснилось, жаловаться мне не пришлось. Меня вызвал на ковер сам капитан; Дасти наябедничал на меня первым.