Самозванец - Иртенина Наталья (первая книга .TXT) 📗
Через несколько минут со стоянки пегасов на бульвар хлынула веселая толпа. Два профи в логотипах Матримониального агентства целились в нее с боков голографами, запечатлевая событие. Вскоре Рогофф увидел и спаривающихся. Парень в черном блио нес на руках утопающую в белоснежных воланах девушку. Пестрящее нарядами собрание дружно поддерживало его усилия ликующими возгласами. Юноша, видимо, быстро приустал тащить на себе подружкины прелести и шел, покачиваясь. Запыхался он ровнехонько у позорного столба и стал, как вкопанный, не выпуская ношу из рук, громко дыша.
- Гениально. Графуем их здесь, на фоне этого... - услышал Рогофф.
- Суперглисс!
- Нормально. Прикол будет.
- Да вы че, отвисли, портить этим мокрецом графику? Пошли дальше.
- Не, ну че ты... Пусть заснимут.
- Я т-те сказал!
Серьезно спорить не стали, чтобы не портить аудивизуальный ряд тщательно расписанной программы. Взмокший молодожен кой-как отдышался, подбросил любимую, перехватив поудобнее, и затопал дальше в символическом брачном маршброске.
Рогофф облегченно перевел дыхание, глядя вослед счастливой юности.
А затем вернулся к своим мыслям.
Мысли вертелись вокруг вердикта и нежданно-негаданного бесстыдства.
Вердикт, дословно запомненный, занозой впился в мозг, и он же смотрел на приговоренного глазами проходящих мимо людей. Во всех мелькающих там и сям взглядах, которые Рогофф ловил и тут же терял, стояло одно САМОЗВАНЕЦ. А за САМОЗВАНЦЕМ тенями толпились и другие клейма: отщепенец, гордыней обуянный, смутьян, антисоциальный элемент, ментальный извращенец и деструктор, проститут и насильник, влачитель жалкой жизни, лжепастырь. Вердикт уместил их все в три страшных слова - ПОПЫТКА НЕСАНКЦИОНИРОВАННОГО ЛИДЕРСТВА.
Всем этим он обязан недоброй памяти о Писателях. О букерах, нынешних заменителях прежних Писателей, такого никто не скажет. Букер - адекватный, вполне уважаемый член сообщества. Не какой-нибудь отщепенец, не потайная пружина всех пороков (что тоже вменялось в вину Писателю). А о том, что произошли они от Писателей, мало кто теперь ведает. Да почти никто. Рогофф и то случайно узнал - когда списал в блок-память редкий, очень старый компактбук по истории словесности. Чудом раздобыл его. Даже не в компактотеке, а у частного владельца. А тот и сам не читал того, что хранил.
И теперь Рогофф мог по праву назвать себя чуть ли не единственным в мире знатоком истории Слова - от его начального всебытия ("В начале всего было слово", - говорилось в компакте) и могучего полуденного расцвета до быстрого, неуклонного отмирания и вырождения в машинный код с базовой матрицей 666. Новые времена требовали не Писателей, а букеров. Поначалу-то они по старинке назывались, по обычаю -- Писателями. Но вскоре, видно, засовестились или, напротив, вознамерились отмежеваться. Шестиричный код как раз тогда начал свое торжествующее шествие по свету. И стали они букерами.
А букер, он и есть букер. Ему даже имя свое не полагается на компакты ставить. Не штучная работа. Продукт машинного разлива. За него искусственный разум вкалывает. Сюжеты на гора выдает, сценарии разрабатывает, кодирует, аранжирует и готовые полуфабрикаты отправляет е-почтой в массовое производство - на компакты писать. Букер же рядом сидит, процесс контролирует, бургер жует и пивом его заливает. Редко какую идею книжному роботу подбросит.
Дальнейший путь букеровых поделок - к сердцу потребителя - короткий: через провод со штеккером в штепсельное гнездо над правым ухом. Прямые ворота в извилины. Потому что шестиричный код разработан специально для непосредственной отгрузки инфопотока в мозг.
Рогофф изредка баловался подобным чтивом, как и все иные (впрочем, поменее остальных). Но вкуса в нем не находил. То были всего лишь сны наяву - с активной прорисовкой сюжета, деталей и действующих лиц, с четкими связями в происходящем, яркими красками, внятными речами и иными сопутствующими квазизвуками. Обыкновенное голографическое кино, только вставленное в голову, а не на экране. Но многие утверждали, что это лучше, чем кино - гораздо убедительнее и сильнее захватывает. В общем, круче.
Рогофф в ответ на такие акциденции лишь пожимал плечами. Его душевная конституция требовала иного. Потому, видимо, и увлекся Рогофф Писательством.
Машинный интеллект к своему делу на пушечный выстрел не подпускал. Писал из себя. Из души. Книжки печатал дома, на стареньком полигратере. Отпечатанные страницы скреплял сшивателем, блинтовал на обложке имя автора, свое то есть, и шел раздавать - знакомым и незнакомым. Прибыли от дела, разумеется, не имел - а удовлетворение находил в самом факте Писательства и в том, что кое-кому его сочинения по сердцу приходились. Просили еще, восторженно щелкали языками, жали руки.
Рогофф диагностировал это как Ностальгию по Ушедшему Слову. И принялся Писать с удвоенным пылом, с широким размахом.
И вдруг грянул Суд. Обвинительный Акт, вердикт, позорный столб. Оглянуться не успел - приковали, надругались, оставили одного лицом к лицу с гигаполисом. Гигаполис смачно харкнул ему в физиономию.
Чтобы, значит, не снобствовал и не самозванствовал. Не впиявливался занозой в седалищные нервы и мягкие тылы человеческие. Не жег глаголом жизненно важные органы.
Вот, очередная отрыжка гигаполиса, мрачно, с тоской думал Рогофф, глядя на целующуюся на скамье напротив парочку. Барышня, заметив его пристальный хмурый взор, застеснялась, что-то сказала ублажителю, строго поджала губы. Тот оглянулся, недовольно поднялся, подошел неспешным, в раскачку, шагом. Лицо его действительно напоминало отрыжку от изжоги жгучую, протяжную, мучительную. Наверное, при родах робот-акушер чересчур сильно сжал пареньку головку манипулятором. Что-то в этом роде.
- Ты че? - спросил парень, мутно уставясь на ПИСАТЕЛЯ.
- Ничего.
- Нет, ты че! - уверенно возразила отрыжка, выкатывая глаза. - Че ты тут гляделки ставишь на людей? Че ты ваще торчишь тут, как хрен неженатый, отдыхать людям не даешь? Ты кто такой ваще? Как гвоздь в заднице тут. Че ты тут напряг разводишь, огрызок? Че те ваще надо?
