Эра чудес - Браннер Джон (мир книг .txt) 📗
Мертвецки бледная фигура все еще стояла перед Рэдклиффом. Как шары в кегельбане, он швырял в нее все, что попадало ему под руку: бутылки, стаканы… Ножи из-за своих тяжеловесных рукояток в ход не шли. Пролетела тарелка и, как не достигший цели не очень удачный сарказм, упала где-то с боку.
Рэдклифф услышал шипение газа, и его охватил ужас. Насколько он знал, тот, стоящий напротив него, мог вообще не дышать, мог раствориться в воздухе, мог быть вызван анестетиком. Прежде чем газ подействовал и на него, он собрался с силами, зацепился руками за край стола, сделал последний рывок и приподнял его. Ему удалось накренить стол вперед, перевернуть и уронить его поверх бесчувственной, охваченной ненавистью неподвижной фигуры, озарив триумфом свой провал в бессознательное. А вслед за ним с треском рухнули его прошлое и надежды на будущее.
Глава вторая
– История последних лет двадцатого столетия, – пробормотал Уолдрон, – будет историей о том, что ничего не произошло.
Напротив него за столом натянуто сидел Кэнфилд, который был, безусловно, оскорблен:
– Что?
– Да так, ничего, – ответил Уолдрон, – продолжай.
Конечно, добавил он, едва шевеля губами: если никто не подумает ее переписать заново.
Кэнфилд все еще продолжал' пристально вглядывался, его мрачное лицо источало враждебность. Уолдрон, утомленный его видом, резко потребовал:
– Да, черт возьми, продолжай, наконец! Ты пришел с отчетом, так выкладывай.
Тот поворчал и перелистнул несколько страниц своего отчета.
– Мы отправились туда, как только нам позвонили. Там была бойня, но управляющий включил газ. По его словам, этот псих просто возник на пороге у гардероба и направился прямо к столику. Он наблюдал за происходящим из бронированной стеклянной кабины у …
– Я знаю Город Ангелов, – перебил его Уолдрон. И заметив, что Кэнфилд начинает раздражаться, добавил: – Я всегда туда хожу… Конечно, когда могу себе это позволить.
Реакция Кэнфилда его абсолютно не интересовала. Кэнфилд сжал губы, словно пытаясь сдержать ругательства, готовые вот-вот сорваться с его губ, и только потом продолжил свой отчет.
– Безусловно, глупо было бы утверждать, что этот псих просто возник. Я привез с собой швейцара и гардеробщика, допросив их по дороге. Они говорят, что пропустили большую часть происшедшего, потому как якобы находились прямо у двери. Либо они лгут, либо запаниковали и не хотят этого признавать.
Откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза, Уолдрон сказал:
– В каком состоянии был псих, когда ты достал его из-под стола?
Ход мыслей Кэнфилда был прерван, и он замялся:
– В грязном, – наконец, проговорил он. – Весь измазанный, в лохмотьях, в синяках, часть из которых, я считаю, были оттого, что в него бросали в Городе Ангелов.
– Человека в таком состоянии никогда бы не пропустили в Город Ангелов через главный вход, – произнес Уолдрон. – А твое мнение меня не интересует, просто сообщи, что ты обнаружил.
Кэнфилд встал, захлопнул свой блокнот. Его губы нервно подергивались:
– Что ты, черт возьми, пытаешься сделать? Вывести меня из себя, чтобы выкинуть из отдела?
– Заткнись и сядь на место, – грубо отрезал Уолдрон. – противном случае, если тебе не хочется продолжать, можешь оставить мне свой блокнот и позволь тогда мне самому все выяснить.
Кэнфилд мгновенье колебался, но все-таки бросил блокнот на стол шефу, – блокнот упал, словно пощечина, – и вышел быстрым шагом, громко хлопнув за собой дверью. Плохо вставленные в окно стекла задрожали, карандаши в стакане застучали друг о дружку.
В комнате сразу как-то потемнело, хотя лампа была новой и не успела еще запылиться. Уолдрон сидел, не шевелясь, и смотрел на обложку блокнота.
История о том, что ничего не произошло…
Вот что выбывало из колеи Джеймса Арнотта Уолдрона: истерическая претензия на то, что мир все еще – старый добрый мир. Однажды он закричит на какого-нибудь идиота, вроде Кэнфилда: «Как ты, черт тебя подери, смеешь утверждать, что ты Человек – король мироздания? Ты – крыса, насекомое, ты – маленькая грязная ползучая вошь, навозный жук, копошащийся в своем навозе, но претендующий на то, что заставляет солнце крутиться!»
С какой стати я все еще торчу здесь? Где смысл? Почему я просто не уволюсь?
Его глаза блуждали от прямоугольной обложки блокнота к прямоугольной карте на стене. Нет, это была не карта города, это была карта двух полушарий со скудными, нанесенными вручную исправлениями. Теперь уже невозможно было купить ни обычную, ни правительственную карту, в точности отображающую мир таким, каким он стал на самом деле. Уолдрон уже не был уверен в достоверности своих добавлений – карта оказалась точной ровно настолько, насколько позволили его возможности. Мазохист – думали окружающие его коллеги вместе с Кэнфилдом. Честность, вот что это было на самом деле.
Почему они не могут понять, что это необходимо?
Среди массы аккуратно напечатанных символов карты – пестрящие пробелы, обозначающие разоренные земли, радиоактивные зоны, в которые, словно следы над пропастью, врезались линии шоссе и железных дорог, они должны были быть включены в напечатанную карту. Было бы выше возможностей человеческого самообмана делать вид, что Омаха все еще существовала. (Хотя, конечно, не стоит постоянно повторять вслух о том, что город исчез.) Но черную изолирующую границу вокруг местности в форме языка в центре Северной Америки или такую же границу вокруг овальной зоны в Восточной Бразилии и серебряные подчеркнутые заплаты, словно изуродованные пентаграммы, обозначающие города чужих – Уолдрон нанес собственноручно, когда ему осточертело общее заблуждение, что правительство Вашингтона и Оттавы все еще делают вид будто, как и прежде, имеют власть над этими территориями.
– Однажды, – декламировал он в пустоте комнаты, – я привяжу колокольчик и лампочку с надписью НЕ ЛГИ СЕБЕ и подвешу их так, что каждый раз, когда будет открываться дверь, они будут звенеть и загораться.
Однако Уолдрон знал, так далеко не зайдет. Легко сказать людям, чтобы они взглянули правде в глаза, но нужно нечто большее, чем написанные или произнесенные слова, чтобы добиться результата.
Он был также напуган, как и все остальные. Также готов убежать от реальности. Его удерживал только стыд. Но он легко мог его потерять. Держать отдел в том же состоянии, как и прежде, стоило ему нервов. Поэтому-то он и набросился на Кэнфилда.
Наконец он заставил себя взять в руки блокнот, и стал просматривать его страницы, испещренные аккуратным, словно машинописный текст, почерком.
Это симптоматично? Так многим из нас необходимо делать какие-то мизерные вещи в совершенстве, будто нам предназначено бросить все сколько-нибудь значимые дела… на веки вечные.
Так! Знаки плясали на странице. Он заставил их остановиться усилием воли. В Городе Ангелов – название было жестом несмелого вызова, сравнимым разве что с ребенком, показывающим нос взрослому, стоящему к нему спиной. Иногда все еще попадались такие экстраординарные попытки. Хотя слова, вроде «экстраординарный» теряли свою силу. В последнее время вы уже не услышите, чтобы люди говорили, как раньше: «Эра Чудес не прошла». Теперь, пожимая плечами, они говорили «ЭЧ», – и это уже говорило само за себя.
Когда Кэнфилд приехал, люди были похожи на развалины: растянулись у входной двери, где их застал газ. Под столом – разбитый псих, а над ним тот, кто и был, по мнению управляющего, целью психа. Рядом с ними на полу лежали мужчина и две женщины.
Мужчина, лежавший на перевернутом кверху дном столе, был Деннис Рэдклифф.
Уолдрон нахмурился. Имя отдалось в голове, словно забытая мелодия. Он не смог сразу припомнить, откуда оно, и не стал понапрасну тратить время на воспоминания, ибо легко мог проверить это в картотеке.
Управляющий сказал, что Рэдклифф завелся, как сумасшедший, и стал швырять в психа все, что попадалось ему под руку: ножи, бутылки, посуду. Однако он не знает, чем все закончилось, потому, как пришлось бежать к дверям и включать газ.
