В стране тумана и дождя - Колпаков Александр Лаврентьевич (е книги .txt) 📗
– Пока ничего не разберу, – сказал Леонид. – Хотя, вот. Какая-то ниша или каморка. Может, часть руин постройки?
– А какова глубина залегания?
– Метров сорок.
Педантичный Тирлинг оживился:
– Слой первого тысячелетия до новой эры! Время поздних ольмеков.
– Это-то ясно, – сквозь зубы произнес Демченко. – Неясно, что именно там находится. – Он примостился у прибора удобнее, даже прилег, добиваясь четкости изображения. – Ч-черт!… Узел развертки барахлит, нужна регулировка.
– Не паникуйте, сэр, – шутливо сказал Аман. – Любое детище вначале несовершенно. Первый блин всегда комом.
– А-а!… – воскликнул Леонид. – Уже лучше. Гм-м, какие-то фигурки на камне, штрихи, линии. – Он приник к окуляру. – Неужели пиктографы!?
– Наскальная живопись в болотах Табаско? – недоверчиво спросил Тирлинг. – Это фантастика.
– При чем тут скалы!? – отрезал Демченко, не приемля юмора. – На каменных пластинках знаки. Вроде табличек. А может, лопатка бизона.
– Разреши и мне взглянуть, – сказал Аман.
Леонид неохотно уступил место у прибора, и Аман принялся разглядывать изображения на отшлифованных табличках из камня.
– Кое в чем Леонид прав, – обратился он к Тирлингу. – Хотите убедиться?
Однако Тирлинг уклонился:
– Как могли сюда попасть пиктографы? Еще одна загадка… – Он помолчал и решительно сказал: – Раскапывать! Потом и я взгляну.
К исходу недели киркомотыга рабочего легонько ударилась о край какого-то твердого предмета. Еще через полчаса открылся вход в продолговатую пещеру, выложенную адобами и базальтовыми плитами, довольно грубо обработанными. У дальней стенки белели человеческие кости. В углу, среди окаменелых клочков кожаной сумки, груда белых с прозеленью табличек. На них были пиктографические знаки.
Аман метнулся к черепу, схватил какой-то предмет – и вдруг сел прямо в пыль, блаженно замерев от счастья. В руках у него оказались желвак кремнистой породы и наконечник дротика из того же кремня.
– Так ведь это же нуклеус!… – громко шептал он, тиская пальцами продолговатый желвак, одну сторону коего покрывали неглубокие параллельные желобки. – Видишь, Леня, следы снятых ножевидных пластинок?.. Наконечник дротика лежал внутри черепа – значит, индеец был убит наповал.
– Вижу, конечно, вижу, – бесстрастно ответил Демченко. – Ничего сенсационного. Амеромонголоиды составляли из таких пластин двусторонне оббитые лезвия своих орудий. Те же наконечники копий, дротиков, резцы и прочее. Правда, нуклеусы обычны для Северной Америки. Такие же мы нашли во множестве и в Якутии. Помнишь древние стоянки охотников на бизонов, мамонтов, овцебыков, то бишь дюктайцев? Верно я говорю?
Аман досадливо отмахнулся и поглядел на Тирлинга, словно призывая его в свидетели несерьезного отношения Демченко к находке. Корифей американистики неопределенно повел плечом:
– Любопытно, разумеется… Нуклеус в Тамоанчане! Лишний факт в пользу того, что именно сибирские монголоиды заселили обе Америки через Берингию в пору Висконсинского оледенения. Мы же ищем ответа на загадки ольмеков, не так ли?
Солнце скатилось за хребты Тустлы. Над сельвой, далеко расстилавшейся вокруг плато, где находился Аттэхе, побежали к заливу темные тени. Но ремесленники Ольмана так же размеренно стучали молотками; напрягая зрение, трудились в сумерках резчики и скульпторы; мастера по украшениям сверлили бирюзу и нефрит. Рабы–тэнки, возводившие храм, истощили силы за длинный день и несколько замедлили работу. Зло кричали надсмотрщики, бичи и палки гуляли по спинам. И быстрее зашаркали каменные мастерки штукатуров по стенам храма.
«Будьте прокляты. Длинные Плащи!… – скрипнул зубами Аттэхе. – Куда вы так спешите?! Впереди целая вечность. Можно построить много-много храмов, но ждет всех нас одно – небытие, хотя ваши жрецы пророчат: «Плащеносные будут вечно жить на небе». Не знаю. Знаю другое: недолго осталось змееликим мучить людей сельвы». И он задумался о прошлом, о годах юности – они проносились перед ним белыми цаплями, неслышно рассекая туман над тропическими болотами. Аттэхе видел себя носильщиком нефрита и, сгибаясь под тяжестью корзины, брел по караванной тропе. Вокруг стеной стояли непроходимые джунгли. Чавкала раскисшая почва, которую усердно месили ноги носильщиков, таких же, как он. Дыхание людей напоминало сдерживаемые рыдания и всхлипы. Глаза Аттэхе заливал липкий пот. Вздувались жилы на шее. «О, добрый Ягуар, пожалей нас! Скоро ли конец дороги?..» – с мольбой вопрошал он сельву. И вздрогнул от нечеловеческого вопля. «Кто-то упал… – подумал он. – А его палкой поднимают на ноги».
Когда и как сумел он дойти до Ольмана, Аттэхе не помнил. Потом был еще более тяжкий труд в каменоломнях, где вырубали глыбы для изваяния статуй правителей. Об этих годах и вспоминать тяжко. Аттэхе посмотрел на белые стены храма, возводимого рабами на плато.
Снизу прилетел тихий свист змеи, вырвав Аттэхе из круга воспоминаний. «Вачинга, наверное, зовет…». По заросшей промоине он спустился вниз, к берегу ручья. За кустом юкки сидел на корточках Вачинга – изгой племени Длинных Плащей. Увидев Аттэхе, он медленно выпрямился. Был он высокого роста, с прямыми широкими плечами, длинными руками. Любой тамоанчанец казался ниже Вачинги на голову, но только не Аттэхе.
– Все собрались? – спросил Аттэхе.
– Давно! И ждем тебя, – голос у изгоя был хриплый. Вскоре послышался звон ручья, на том берегу которого была хижина Совета. Непосвященному трудно было бы ее разыскать.
В дальнем углу хижины мерцал каменный светильник в виде поднятой вверх головы койота. На глиняном полу сидели старейшины охотников сельвы и тэнков. Аттэхе молча прошел в центр круга, степенно сел. Вачинга остался у входа.
– Что узнал ты? Какое решение примем?.. – нарушил молчание изгой.
Аттэхе смотрел на Вачингу и думал: «Что ты за человек? В Ольмане я слышал: ты, Вачинга, был старшим воином, водил караваны с нефритом от гор Тустлы. Больше ничего не узнал… Был ли ты милостив к рабам? Неведомо. Но твое лицо кое о чем говорит». Тусклые зеленые глаза Вачинги не мигали. Лицо как у идола: зубы-клыки, морщины наискось от плоских кошачьих ноздрей до конца массивного подбородка. «Непонятен ты мне, изгой. Лицо твое недоброе, и ты не был милостив к тэнкам. Но ты с нами… А почему ушел от своего племени?». И, медленно подбирая слова, Аттэхе ответил Вачинге:
– Мы живем в сельве с начала времен, когда Длинных Плащей еще не было на свете. Они пришли из-за гор Тустлы, будто упали с неба. И кончились дни нашей свободы, о которых слагают песни. А ныне терпение людей сельвы истощилось. Есть только одна дорога к освобождению – тропа войны! – Он вскочил на ноги, его лицо исказилось гневом. – Ольман, проклятый город, исчезнет! Так говорю я, Аттэхе.
Снова наступила тишина, и члены Совета слушали перекличку воинов Ольмана, охранявших плато. В темном углу хижины кто-то зашевелился. То был сказитель, которого все звали Белым Отцом.
– Длинные Плащи пришли в Тамоанчан двенадцать поколений назад. Люди сельвы восставали не раз, но не смогли победить народ Змеи.
– Это так, – кивнул Аттэхе. – Есть записи на стенах храмов. Но тогда у сынов Угэма были лишь копья и атл-атл. Люди же Змеи много умели и знали. Теперь мы научились у них и тоже делаем мечи, стрелы, луки, дротики. Народ Ягуара одолеет змееликих!
Вачинга чуть растянул в улыбке тонкие губы, сказал с насмешкой:
– Белый Отец сомневается. Но я был одним из Длинных Плащей и знаю: они не те, что были во времена Гремучего Змея, отца ныне живущего Тунгаты. Слабый правитель Тунгата! А ты, Отец, стар и не ходишь по селениям, не видишь, что в сердцах сынов Ягуара проросли семена гнева.
«Слова ты говоришь правильные, Вачинга, – думал Аттэхе. – Однако не от сердца они».
Белый Отец не стал спорить с изгоем, а просто запел – негромко и проникновенно: «Я живу на свете так давно, что многое и забыл. Но я помню селение, где меня приютили как сына добрые охотники, люди сельвы. О блаженные дни труда и мира! Мы возделывали маис и бобы, растили детей и тыкву, ловили рыб и зверей. Потом пришли змееликие, угнали юношей и мужчин строить дома в Ольмане, создавать насыпные плато, возвышающиеся над сельвой. Почти все старики и дети в селении умерли от голода, ибо некому было рыхлить землю и бить зверей. Когда кончится гнет змееликих? О время голода и болезней смертных, время засух и крови, пройдешь ли ты?! Плачут рабы-люди, рабы-камни, рабы-деревья!».
