Искатель. 1969. Выпуск №5 - Константинов Лев Константинович "Корнешов" (книги TXT) 📗
«Молчи, Андра, не нужно ничего объяснять. Знаю, ты была искренна, говоря, что тревожилась за меня, когда я ушел в безрассудный полет. Ты не лгала, нет, нет, не лгала, когда уверяла меня (и себя!), что мое примарское происхождение тебе безразлично. Но, как видно, память прочно хранит впечатления детства… воспоминания о том, как чуть было не погиб Том Холидэй, твой отец. Как бы мы ни пытались забыть, зашвырнуть прошлое в дальние, глухие углы памяти, ничего не выйдет, оно всегда с нами.
А может, не в этом вовсе дело? А просто… ну вот совсем просто, ты исчерпала меня и уходишь к другому…»
Я посмотрел на Андру. Она беззвучно плакала… «Пусть все что угодно. Только не могу я видеть, как ты плачешь. Ни в чем тебя не виню. Ты такая, какая есть».
— Не плачь, — сказал я. — Ты права.
Был вечер. Я лежал в кресле-качалке и смотрел на звезды, пылающие в черном небе.
Звезды, звездные моря… Их видели тысячи лет назад астрономы древнего Египта и древнего Шумера. Их видели Гиппарх и Аристотель. На них направил первый телескоп Галилей. Под этими самыми звездами был заживо сожжен непреклонный Джордано Бруно, не пожелавший отказаться от идеи бесконечности вселенной и бесчисленности обитаемых миров.
Вы равнодушные, недосягаемые звезды. Намного ли приблизилось к вам человечество с тех пор, как отпылал костер Бруно? Каких еще жертв вы потребуете?
Мы знаем о вас много. Мы вышли на окраину Системы. Наши радиозонды обшаривают галактики, и вот уже несколько десятилетий идет диалог с Сапиеной — другим островком разумной жизни.
Но значит ли это, что мы приблизились к вам, звезды?
Правда, был наш отчаянный прыжок. Мы с Робином первыми из людей выбрались «за берег, очерченный Плутоном». Мы увидели, как сместились, предстали в новом ракурсе привычные рисунки созвездий.
И все же — нет, не приблизились. Высунули на какой-то миг нос из ворот — и скорей обратно. Обратно, в обжитое пространство, к привычным полям тяготения, в нормальный бег времени. Ишь куда захотели, смутьяны! А ну, давай назад!
Но вот признано целесообразным спроектировать корабль на принципе синхронизации времени-пространства. Он уже спроектирован, и проект утвержден, это хороший проект. Конструкторский гений Борга блестяще дополнил теоретический гений Феликса, и в результате было найдено простое решение. И уже размещены по заводам заказы. Будут построены два экспериментальных корабля.
Чего же ты хочешь, упрямый человек?
Вон сверкает Большая Медведица. Продолжим ручку ковша теперь немного вниз — вот он, Арктур, альфа Волопаса, моя звезда. Как поживаешь, оранжевый гигант? Ты тоже одинок? Послушай, не крутятся ли вокруг тебя этакие сгустки материи, похожие на наш беспокойный шарик? И не сидит ли там в эту самую минуту некто с тоскливыми глазами, устремленными на далекую желтенькую звезду, которую мы называем Солнцем, а о н и — как-нибудь иначе? Хотел бы я с ним потолковать. Не с паузами в тридцать или сколько там лет, а прямо, в упор. За стаканом чая. Вот только поймешь ли ты меня?
— Улисс, иди ужинать! — позвала с веранды Ксения.
Вот уже четыре дня, как Робин привез меня сюда, в дом Грековых на высоком волжском берегу. Странный дом: первый этаж сложен из старинного кирпича, второй — деревянный, резные ставни и крылечки, башенка на углу. К нему примыкает современная пристройка из гридолита.
— Давно не видно, Леон, твоих новых стихов в журналах, — сказала Ксения за ужином. — Ты что же — бросил поэзию?
— Поэзия не теннисный мячик, ее бросить нельзя, — ответил Леон. — Просто не пишется.
Робин сказал:
— Державин был министром, Лермонтов — офицером, ну, а Травинский не хочет от них отставать. Он член какой-то комиссии, забыл ее название.
— Я и сам с трудом выговариваю, — засмеялся Леон. — Комиссия по взаимным… нет, по перспективному планированию взаимных потребностей Земли и Венеры. Проще говоря, комиссия Стэффорда в новом виде.
— А что ты в ней, собственно, делаешь? — спросил я.
— Что я в ней делаю? Не так-то просто ответить, Улисс… Видишь ли, по возвращении с Венеры я высказал кое-какие мысли о своеобразии венерианской поэзии. Об особенностях тамошнего интерлинга… Ну вот. Словом, я и сам не заметил, как угодил в эту комиссию — отдел по вопросам культуры. Но все оказалось гораздо сложнее и необычней. На Венере быстрее, чем на Земле, развивается ментообмен, но это, по-моему, вовсе не означает, что… — Леон замялся. — В общем не знаю. Все это пока загадка.
Корабль подходил к «Элефантине». Миновали стартовую зону ходовых послеремонтных испытаний. По левому борту проплыл серебряным огурцом спутник инфор-глобус-системы.
«Элефантина» была обращена к нам ребром и закрывала своим корпусом то, что нам хотелось увидеть больше всего. Мы видели только основание (а может, верхушку) толстой колонны, торчащее из-за тора «Элефантины». И еще мы видели белые вспышки сварочных аппаратов.
Когда я был здесь последний раз, строительство кораблей СВП — синхронизаторов времени-пространства — только начиналось: собирали стапели, принимали первые секции. Теперь, спустя полтора года, монтаж, как я знал, был закончен и шли заключительные работы — главным образом внутри кораблей.
Ох и не терпелось же мне увидеть эти корабли! А Всеволод просто прилип к иллюминатору. Достанется мне еще за этого непутевого практиканта…
Грузовой буксир, выбрасывая из сопла бледную плазму, пересек мой курс, к буксиру была пристыкована уродливая конструкция. «Что еще такое?» — подумал я и включил автомат вызова. Диспетчер «Элефантины» сразу ответил, и я в энергичных выражениях высказал ему то, что думаю о здешней организации службы полетов.
— Успокойся, Улисс, — официальным голосом, показавшимся мне знакомым, отозвался диспетчер. — У тебя на курсе чисто. Займи зону «Д» и останься на орбите.
— Это еще почему? — рявкнул я. — Мне надо ставить корабль на модернизацию.
— Знаю, — отрезал диспетчер. — Ангар занят. Придется подождать двое суток.
— Костя Сенаторов, это ты? — спросил я неуверенно.
— Это я.
— Так что же ты измываешься надо мной? Не можешь сказать по-человечески…
— Я говорю по-человечески: ты вышел из графика, и ангар занят. Займи место в зоне «Д», а сам немедленно явись в диспетчерскую. И прихвати своего практиканта. Выключаюсь.
Вот так. Стоит приличному парню (а мы с Костей учились в одной группе) попасть в диспетчеры космофлота — и можно считать, что он потерян для нормального общения.
Кузьма, мой новый второй пилот, ярился, в сердцах махал то правой, то левой рукой. У него всегда было много каких-то сверхсрочных дел на шарике, и он плохо переносил задержки. Всеволод настороженно глядел на меня своими зеленовато-кошачьими глазами.
— Слышал повеление? — сказал я ему. — Ничего не поделаешь, придется отвести тебя за ручку к диспетчеру.
Всеволод промолчал. Я начал маневрировать, выходя в назначенную зону, и тут мы увидели один из строящихся звездолетов, хорошо освещенный солнцем.
У меня дух захватило оттого, что я вижу это чудо не на конструкторском экране и не на чертежных листах, а воочию. Нельзя сказать, чтобы он был красив, этот чудо-корабль. Большие корабли дальних линий, не приспособленные для посадки на планеты с атмосферой, вообще не отличаются красотой форм. Неопытному глазу они предстают как нагромождение труднопонимаемых геометрических сочетаний. Ну, а корабль СВП, наш хроноквантовый гигант, был похож на нагромождение нагромождений.
Я хорошо помнил, как Борг, закрепив на экране найденную предварительную компоновку звездолета, его внешнего облика, позвал нас полюбоваться. Я заметил, что корабль не очень-то красив. Борг свирепо хмыкнул и сказал: «Ты, пилот, кажется, чтишь Фритьофа Нансена. Не помнишь ли, что заявил Нансен о своем корабле, специально спроектированном для полярных исследований?» Я признался, что не помню. «Надо помнить, — отчеканил Борг. — Нансен сказал: «Форма корабля, на которой мы, наконец, остановились, многим, быть может, покажется некрасивой, но что она была хороша и целесообразна, думается, показало мое плавание».
