Урамбо (Избранные произведения. Том II) - Итин Вивиан Азарьевич (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗
Пропилеи — преддверие эллинских храмов.
Бос — надсмотрщик, хозяин.
Тангенс — «перейдя черту» прямого угла, из +00 превращается в -00.
Страна Гонгури — См. В. Итин «Страна Гонгури» (повесть-утопия), Госиздат, 1922. Гонгури — дочь автора, умершая 1-IX-1922 года.
НЕСОБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
1922-1937
Я живу в кинотеатре…
Я живу в кинотеатре
С пышным именем «Фурор»,
Сплю, накрывшись старой картой
С дыркой у Кавказских гор.
О Кавказ! — В былые годы
Благодатный этот край
Был синонимом свободы,
Как земной счастливый рай.
Здесь поэзия России,
Как былинный исполин,
Крепла, набирая силы,
Вырастала до вершин.
Здесь и Лермонтов, и Пушкин
Воспевали дивный край:
И ущелья, и опушки,
И полет орлиных стай.
Здесь мятежный Грибоедов
Был особенно любим,
И персидские победы
Расцветали вместе с ним.
Посреди сибирской ночи
Я стихов слагаю нить…
За корявый стиль и почерк
Меня можно обвинить.
Я от горя не раскисну:
Стих мой из-под топора,
Ведь от музы, от российской,
Мне досталась лишь дыра.
Кто смерть видал…
Кто смерть видал — умеет жить.
Кто жить умел — не трусит смерти.
Как бурь всемирных не любить, —
Кто смерть видал — умеет жить!
Ушли солдаты победить,
Не плачьте, девушки, и верьте:
Кто смерть видал — умеет жить,
Кто жить умел — не трусит смерти.
Веревка
Бутылки, объедки — в углу винтовки,
Дедушка Маркс и красный стяг.
У военкома кусок веревки.
— Вот «на счастье» храню шутя.
От разведки отбился тропой овражьей,
Где травы в рост головы.
Черт побери это место вражье —
Бугры, перелески, рвы.
Продрался за ночь среди коряжищ
К жилью, едва рассвело.
Часовой без погон. Я сдуру:
«Товарищ, Какое это село?»
— А, «товарищ!» — Наизготовку!..
Штыки. Офицер, как жердь.
Ткнул кулаком: «Бросай винтовку…»
Ну, что же, думаю, — смерть.
На улицах строились взводы и роты,
Уходили от наших сил…
Доброволец залез на крутые ворота
И вот эту веревку спустил.
Бил барабан, торопил, ругался.
Путал команду, спеша…
Как сказать? — я не то, что боялся,
А так — изводилась душа,
Одного я узнал вольнопера Петьку…
Лошади дыбом взвились.
Жесткие пальцы сдавили петлю
И все провалилось в высь…
А вышло так. Алаяр, башкирин,
Повис на мне. Придушить хотел,
Но конопля косоглазой гири
Не сдержала…
И вот — уцелел!
Бутылки, объедки. Красное знамя.
Военком говорит, шутя.
Но краснее и жарче память,
Чем громами гремящий стяг.
Как в зеркале, в глиняном блюде —
Радость и боль бурь —
Сибирь на коне и верблюде
Кто за нами проедет в пургу?
Через океан
Синяя блуза рванула пропеллер.
Взрыв.
Мотор завыл.
Наш Виккерс-Вими качнулся и прыгнул
На гулкую грудь синевы.
Солнце за нами.
Поднялся с прерий
Мягкий вечерний туман.
Мель Нью-Фаундленда…
Атлантик! Атлантик!
С востока — навстречу — тьма.
Нет больше времени…
Здравствуй хаос!
Ветер — туман и ночь!
Проснешься и вдруг — мохнатый праотец
Сзади возьмет за плечо.
И руки невольно крылья кренят,
Ища невозможной земли.
Миг
И за грань четырех измерений
Бешено бросят рули.
И — как молния:
В опрокинутом небе,
Не помня —
Где бездна и высь —
Я увидел вспененный гребень
И крикнул, сквозь сон, — держись!
И Виккерс-Вими,
Замочив колеса,
Воспрянул — крылатый Антей —
И снова воздушными влажными плесами
Помчался к любимой
Мечте.
Звездные ознобы
Я только что прочел о книге Нернста.
Еще одна попытка светлого ума
Сказать: я — миг, но если после тьма?
Вселенная, доказано, бессмертна.
И долго я внимательно следил
За превращеньм атомов и сил.
Года. Века. Миллионы. Бсконечность.
Пространства тысяч световых годов.
Как странно различать: Вселенная конечна
И безгранична. Да, как формы наших снов,
Как мысли изумительной паренье.
Пришел редактор. Вы стихотворенье
Должны… На новый год… «Советская Сибирь»…
И сразу сузилась и напряглася ширь.
Нам каждый год тяжка необходимость.
Мы в шутку просим «чуда» в новый год.
Разбитый — побеждающий — непобедимый
Рабочий вырвет власть у всех своих господ.
Но будут жить века столпотворенья.
Мечтая о далеких берегах
(Вы поняли мое стихотворенье?)
Мы говорим на разных языках.
И я хочу, чтоб в этот год единый
Товарищ слесарь из депо и я
Склонились над одной картиной
Бессмертия и смерти бытия.
Чтоб всем чрез год отчаянной учебы
Доступны стали звездные ознобы.
1923
Брест
(Эскиз к поэме)
1918 год
Чрезвычайный съезд,
Тихо.
Чичерин.
Брест.
Тревоги никто не подавит,
Молчанья чугунный удав.
Лапой мохнатой зажаты
Шершавые глотки солдат.
В дипломатической ложе —
Монокль,
Бинокль.
— Пойдемте… воздух тяжелый…
Вши…
— Вымыться лень скотине…
А Ленин
Вышел
Веселый, как именинник.
Трудно сказать, — человечий это голос
Или гудит стосильный дизель.
Ясно, в стальном и голом
Черепе взрыв на взрыве.
Сдвинулись и помчались
Вот оно четвертое измерение!
Капитан
Коренастый
Отчалил
В океан
Ненастный
Времени
И ясно —
Мы видим сами!
Над Рейхстагом,
В Берлине,
Красное Знамя!..
А в сущности — говорил, как в школе.
«Тильзитский мир»… «борьба классов»…
Но громадной и грозной волей
Разгорались сердца у нас. Глаза в глаза.
— Кто «за»?
Гимнастерки.
Три четверти.
Направо — треть…
Здесь — рука,
Там рука…
Кончено.
Неутолимы и точны
Наши подписи,
Ленинская точка.
Февраль
Накануне удалась вечерка,
Да хозяйка нашипела в телефон.
Вел меня в участок по задворкам
Рыжий здоровенный фараон.
Утром выпустили — вижу
Не проспался, не прошел испуг.
Вот, вагоны более не движутся,
А глазеют, лежа на боку.
Подошел вплотную — нет не снится.
Два гвардейца тихо, начеку:
— Разъяснять кого-нибудь, на митинг,
Нужно нам в шестнадцатом полку…
Легкий воздух стал как будто шире,
Шире груди и сердца солдат.
Только, сбросив с плеч привычных гири,
Чувствуешь, как плечи заболят.
Над Невой, над гранитом, над снегом
Небо в горячке дрожит.
Но легко верстовым разбегом
Шагать, притиснув ножи.
— Помнишь эти февральские ночи?
Выстрелы и фонари.
А за парком, в квартале рабочем,
Огнекрылые степи зари.
