Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант) - Студитский Александр Николаевич (читаемые книги читать .txt) 📗
— Войдите! — сказал Петренко на стук в дверь.
Из черноты коридора показалось лицо Павла — усталое, измученное, со впалыми глазами. Он на мгновенье задержался на пороге, щурясь от яркого света лампы.
— Привет! — сказал он отрывисто и вошел в комнату.
За ним показались фигуры Жени Самай и Бориса Карцева. Их лица выражали предельное утомление.
— Фу! — воскликнула Женя и сбросила рюкзак. — Скажите мне, дома я или нет?
Она попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. Петренко бросился к ней.
— Садитесь, садитесь, — сказал он, подводя ее к стулу. — Ну как можно было так утомлять себя?
Женя села, вытянув ноги. Провела рукой по спутавшимся волосам.
— Ну, говори! — обратилась она к Павлу.
Петренко перевел вопросительный взгляд на лицо юноши.
Павел мрачно смотрел перед собой.
— Что-то ты, друже, не в своей тарелке, — сказал Петренко. — Нездоров?
— Пожалуй, что и так, — вяло согласился Павел. — Вернее, переутомился.
— А есть результат?
Павел закусил губы, медля с ответом. Перевел взгляд. Глаза рассеянно обежали комнату. Вдруг щеки его побелели. Он сорвался с места.
— Что это такое? — спросил он возбужденно.
Усы Петренко зашевелились.
— Мои питомцы, — ответил он улыбаясь.
Павел подошел к столу, поднял один из лежащих на нем корней, поворошил груду огромных листьев.
— Ты… был там? — повернулся он к Григорию Степановичу.
— Где там? — недоумевающе отозвался тот.
— В долине ущелья… Батырлар-джол…
— Первый раз слышу такое название. Постой, Павел, что с тобой делается?…
— Ничего, — медленно протянул Павел. — Откуда же ты взял этот корень?
— Сам вырастил. Да неужели ты не помнишь? Это с последней делянки. Впрочем, верно, ты видел их больше месяца назад. Вот, что из них получилось.
Женя приподнялась на стуле.
— Неужели наконец удача, Григорий Степанович? — просияла она.
Петренко сокрушенно покачал головой:
— К сожалению, нет.
— Низкая каучуконосность?
Петренко кивнул:
— Да. 10 и 5.
Брови девушки сдвинулись…
— Что же теперь делать? — спросила она с огорчением.
Петренко пожал плечами:
— Будем работать дальше.
— Что же без конца работать, если ничего не получается? — печально сказала Женя.
Петренко улыбнулся:
— У меня есть новый план.
— Какой же?
— Вывести такую же форму на Украине.
— Ну?
— И произвести скрещивание отдаленных родственников.
— И что же?
— И получить изменчивый, податливый материал, из которого можно будет сделать то, что нам нужно.
— Но для этого потребуется еще три года, — сказала Женя.
— Да. Три года. Если снова повезет.
Женя задумалась, разглядывая огромные корни.
— Как жаль, — сказала она, — что из этой злосчастной экскурсии мы не принесли ничего. По-моему, те гигантские корни, что вы там нарыли, обратилась она к Борису, — могли бы пригодиться в этом деле.
Павел опустил голову.
— Ну, я пошел, — сказал он глухо. — Мне в самом деле очень нездоровится.
Петренко, Карцев и Женя молча смотрели, как он неуверенной походкой подошел к двери, открыл, оглянулся через плечо, словно желая что-то сказать, но не сказал ничего и вышел.
— Да, — сказал Борис тихо. — Ничего из нашей экскурсии не вышло.
Он помолчал.
— Ничего! — добавил он спустя минуту. И вдруг вспомнил. Рука его опустилась в карман. Он вытащил полную горсть, разжал пальцы и протянул руку Григорию Степановичу и Жене. Они с интересом склонились над ладонью.
— Что это? — спросила Женя с удивлением, рассматривая темные зерна, по размерам слегка уступающие кедровым орешкам.
— Вот вам и партнер для вашего скрещивания, — сказал Борис торжественно. — Знаете, что это такое?
Петренко покачал головой, не сводя глаз с зерен.
— Это семена гигантской расы кок-сагыза, — объяснил Борис. — Тараксакум гигантеум.
Женя захлопала в ладоши. Борис с улыбкой встретил ее смеющийся взгляд.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1.
Борису Карцеву не приходило в голову, что экспедиция, которую он нагнал спустя неделю после экскурсии в долину Батырлар-джол, затянется на такой длинный срок.
Шли месяцы. Станция за станцией — отряд двигался по отрогам Тянь-Шаня, углубляясь в самое сердце гор, в поисках таинственного центра, откуда шло тяжкое дыхание пораженной неведомой болезнью природы.
Болезнь еще не имела имени, в переписке органов здравоохранения и научно-исследовательских институтов она получила наименование "форма 101". Она появлялась внезапно — разила молниеносными, не знающими промаха ударами, шла из кишлака в кишлак отмечая свой путь смертью и разрушением, и исчезала так же внезапно, как и появлялась. Ее появление совпадало с набегами грызунов — в годы влажные, обильные пищей, с тучных горных пастбищ спускались проворные острозубые зверьки, гонимые великим инстинктом расселения. Они несли на себе насекомых, переполненных микробами страшной болезни. Ночью человек чувствовал укол и, не просыпаясь, начесывал место укуса. А наутро, багровый от жара, он просыпался, схваченный в тяжелые объятия болезни.
Болезнь шла на убыль. Но было опасение, что она покидала речные долины не навсегда. И перед отрядом стояла задача — найти ее природные очаги, разыскать места, где укрывалась она, пережидая тяжелые времена, разыскать и уничтожить.
Из предгорий в ущелья, затем на альпийские пастбища, с пастбищ на высокогорные пустыни переходил отряд по следам отступающей болезни. Борис уже так привык к кочевому существованию, что о городской жизни вспоминал, как о каком-то далеком, полузабытом сне. Реальными были холодные утра, завтрак, пахнущий дымом, утренний обход поставленных на ночь ловушек для грызунов, длинный-длинный день в палатке, в душном и тесном костюме, специально одеваемом для вскрытии зараженных животных, и вечера у костра, когда весь отряд собирался, чтобы обсудить итоги дневной работы и наметить план на будущее.
Карцева иногда поражало, как мало времени у него оставалось для того, чтобы заняться другими мыслями, подумать о личных делах. Высокий азарт, ярость исследователей, волнуемых схваткой с косностью природы, овладели всеми участниками отряда — эпидемиологами, микробиологами, зоологами. Близость победы над страшной болезнью мешала думать о чем-либо ином, кроме цели, стоящей перед экспедицией.
И только в редкие часы, когда накопившаяся за день усталость оказывалась недостаточной, чтобы свалить мертвым сном, Карцев, лежа в спальном мешке, вспоминал фантастический день, проведенный в долине Батырлар-джол.
Эти воспоминания были еще более неясными, чем мысли о Москве. Иногда Борис не мог отличить испытанного им в действительности от видений и снов, посещавших его по ночам. Он твердо верил, что в долине Батырлар-джол ему как зоологу выпало неслыханное счастье — открыть невероятный, сказочный мир неизвестных доселе живых существ, преображенных гигантизмом. Но от всего увиденного в сознании остались только клочки и перепутанные обрывки. Череп исполинского грызуна в ложе потока, гигантский эдельвейс, застывший темным силуэтом на фоне вечернего неба, страшное рыло чудовищной лягушки, фантастические стрекозы над озером — все это проходило в сознании, как кадры старого, истрепанного кинофильма.
Он не рассказывал своим спутникам о пережитом в долине Батырлар-джол. Сначала он все надеялся, что в работе выдастся "выходной" день, когда можно будет рассказать об этой удивительной экскурсии и подумать о ее повторении. Но чем глубже в горы забирался отряд, тем меньше надежды оставалось на такую возможность, и Карцев решил не трогать этой темы, пока не будет решена задача, поставленная перед экспедицией.
Только своему учителю — профессору Огневу в Москве — он отправил письмо с подробным отчетом о своих приключениях. Но, очевидно, он чересчур сгустил краски, описывая свое возбужденное состояние во время блуждания по долине Батырлар-джол, так как в обычном шутливо-вежливом тоне ответного письма профессора сквозило совершенно явное недоверие. Очевидно, он считал все приключения Карцева плодом бредового состояния, фантазией, возникшей в одурманенном сознании.
