За миллиард лет до конца света - Стругацкие Аркадий и Борис (читать книгу онлайн бесплатно без .txt) 📗
– Слушай, – сказал я сквозь зубы. – Что там у тебя с Глуховым? Странно вы с ним как-то говорили.
– Он меня разозлил, – отозвался Вечеровский.
– Чем?
Вечеровский помолчал.
– Не смеет оставаться один, – сказал он.
– Не понимаю, – сказал я, подумав.
– Меня злит не то, как он сделал свой выбор, – проговорил Вечеровский медленно, словно размышляя вслух. – Но зачем все время оправдываться? И он не просто оправдывается, он еще пытается завербовать других. Ему стыдно быть слабым среди сильных, ему хочется, чтобы и другие стали слабыми. Он думает, что тогда ему станет легче. Может быть, он и прав, но меня такая позиция бесит...
Я слушал его, раскрыв рот, а когда он замолчал, спросил осторожно:
– Ты хочешь сказать, что Глухов тоже... под давлением?
– Он б ы л под давлением. Теперь он просто раздавлен.
– Подожди, подожди... Позволь!
Он медленно повернул ко мне лицо.
– А ты не понял? – спросил он.
– Откуда? Он же говорил... Я же своими ушами слышал... Да просто видно, наконец, простым глазом, что человек ни сном ни духом... Это же очевидно!
Впрочем, теперь это уже не казалось мне таким очевидным. Скорее, пожалуй, наоборот.
– Значит, ты не понял, – произнес Вечеровский, разглядывая меня с любопытством. – Гм... А вот Захар понял. – Он впервые за вечер достал трубку и кисет и принялся неторопливо набивать трубку. – Странно, что ты не понял... Впрочем, ты был в явно растрепанных чувствах. А между тем посуди сам: человек любит детективы, человек любит посидеть у телевизора, сегодня как раз очередная серия этого убогого фильма... и вдруг он срывается с насиженного места, мчится к совершенно незнакомым людям – для чего? Чтобы пожаловаться на свои головные боли? – Он чиркнул спичкой и принялся раскуривать трубку. Желто-красный огонек заплясал в его сосредоточенно скошенных глазах. Потянуло медвяным дымком. – А потом – я ведь его сразу узнал. Точнее, не сразу... Он очень сильно переменился. Это ведь был этакий живчик – энергичный, крикливый, ядовитый... никакого руссоизма, никаких рюмочек. Сначала я его просто пожалел, но когда он принялся рекламировать свое новое мировоззрение, это меня взбесило.
Он замолк и занялся исключительно своей трубкой.
Я снова изо всех сил сжался в комок. Вот, значит, как это выглядит. Человека просто расплющило. Он остался жив, но он уже не тот. Вырожденная материя... Вырожденный дух. Что же они с ним делали? Не выдержал... Елки-палки, но ведь бывают, наверное, такие давления, что никакой человек не выдержит...
– Значит, ты и Снегового осуждаешь? – спросил я.
– Я никогда не осуждаю, – возразил Вечеровский.
– Н-ну... Ты же бесишься вот... по поводу Глухова...
– Ты меня не понял, – с легким нетерпением сказал Вечеровский. – Меня бесит вовсе не выбор Глухова. Какое я имею право беситься по поводу выбора, который делает человек, оставшийся один на один, без помощи, без надежды... Меня раздражает поведение Глухова п о с л е выбора. Повторяю: он стыдится своего выбора и поэтому – только поэтому! – старается соблазнить других в свою веру. То есть, по сути, усиливает и без того неодолимую силу. Понимаешь меня?
– Умом – понимаю, – сказал я.
Я хотел добавить еще о том, что и Глухова можно вполне понять, а поняв – простить, что на самом деле Глухов вообще вне сферы анализа, он в сфере милосердия, но я вдруг почувствовал, что не могу больше говорить. Меня трясло. Без помощи и без надежды... Без помощи и без надежды... Почему я? За что? Что я им сделал?.. Надо было поддерживать разговор, и я сказал, стискивая зубы после каждого слова:
– В конце концов, существуют такие давления, которых никакому человеку не выдержать...
Вечеровский ответил что-то, но я не услышал его или не понял. До меня вдруг дошло, что еще вчера я был человеком, членом социума, у меня были свои заботы и свои неприятности, но пока я соблюдал законы, установленные социумом, – а это вовсе не так уж трудно, это уже успело войти в привычку, – пока я соблюдал эти законы, меня от всех мыслимых опасностей надежно охраняли милиция, армия, профсоюзы, общественное мнение, друзья, семья, наконец, и вот что-то сместилось в окружающем мире, и я превратился в одинокого пескаря, затаившегося в щели, а вокруг ходят и реют чудовищные неразличимые тени, которым даже и зубастых пастей не надо – достаточно легкого движения плавника, чтобы стереть меня в порошок, расплющить, обратить в ничто... И мне дано понять, что, пока я сижу в этой щели, меня не тронут. Даже еще страшнее: меня отделили от человечества, как отделяют овцу от стада, и волокут куда-то, неизвестно куда, неизвестно зачем, а стадо, не подозревая об этом, спокойно идет своим путем и уходит все дальше и дальше... Если бы это были какие-нибудь воинственные пришельцы, если бы это была страшная, разрушительная агрессия из Космоса, из недр океана, из четвертого измерения – насколько мне было бы легче! Я был бы одним из многих, мне нашлось бы место, мне нашлось бы дело, я был бы в рядах! А так я буду погибать у всех на глазах, и никто ничего не заметит, а когда я погибну, когда меня сотрут в порошок, все очень удивятся и пожмут плечами. Слава богу, что хоть Ирки здесь нет. Слава богу, что хоть ее это не касается... Бред! Бред! Чушь собачья! Я изо всех сил потряс головой и рванул себя за волосы. И весь этот кошмар из-за того, что я занимаюсь диффузной материей?!
– По-видимому, да, – сказал Вечеровский.
Я с ужасом взглянул на него, но потом ощутил, что мой вопль еще отдается в моих собственных ушах.
– Слушай, Фил, в этом нет никакого смысла! – сказал я с отчаянием.
– С человеческой точки зрения – никакого, – сказал Вечеровский. – Но люди ведь как раз ничего не имеют против твоих занятий.
– А кто имеет?
– Опять двадцать пять за рыбу деньги! – произнес Вечеровский, и это было так непохоже на него, что я расхохотался. Нервно. Истерически. И услышал в ответ довольное марсианское уханье.
– Слушай, – сказал я. – Ну их всех к черту. Давай чаю попьем!
Я очень боялся, что Вечеровский сейчас скажет, что ему пора, что завтра ему принимать экзамены, что нужно заканчивать главу и все такое, и я торопливо добавил:
– Давай, а? Я там коробку конфет утаил каких-то. Чего их, думаю, скармливать Вайнгартену... Давай!
– С удовольствием, – сказал Вечеровский и с готовностью встал.
– Знаешь, вот так думаешь, думаешь, – говорил я, пока мы шли на кухню, пока я наливал и ставил на газ чайник. – Вот так думаешь, думаешь, в глазах же черно становится. Нельзя так, нельзя. Такие вот штуки и загубили Снегового, я теперь это точно понимаю. Сидел он у себя в квартире один как перст, все лампы зажег, но что с этого толку? Эту черноту лампами не высветишь. Думал он вот так, думал, а потом щелкнуло что-то в голове – и конец... Чувство юмора терять нельзя, вот что. Это ведь на самом деле смешно: такая мощь, такие энергии – и все это, чтобы воспретить человеку разобраться, что бывает, когда звезда попадает в облако пыли... Нет, правда, ты в это вдумайся, Фил! Смешно ведь, верно?
Вечеровский смотрел на меня с каким-то непривычным выражением.
– Ты знаешь, Дима, – произнес он, – вот юмористический аспект положения мне как-то в голову не приходил.
– Нет, правда... Как представишь себе... Вот собираются они там и начинают считать: на исследование кольчатых червей мы бросим сто мегаватт, на проталкивание такого-то проекта – семьдесят пять гигаватт, а на запрещение Малянова хватит и десятки. А кто-нибудь там возражает: десятки-де мало. Надо ведь телефонными звонками его заморочить – раз. Коньяку ему с бабой подсунуть – два... – Я сел и стиснул руки между коленями. – Нет, как хочешь, – это смешно.
– Да, – согласился Вечеровский. – Это довольно смешно... Не очень. Воображение у тебя, Дима, все-таки убогое. Даже странно, как ты до своих пузырей додумался.
– Какие пузыри! – сказал я. – Не было никаких пузырей. И не будет. Бросьте меня колоть, гражданин начальник, ничего не видел, ничего не слышал, маруха Нинка подтвердит, не было меня там... И вообще у меня плановая тема – ИК-спектрометр, а все остальное – интеллигентская вылазка, Галилеев комплекс...
