Всадники ниоткуда (часть сборника) - Абрамов Сергей Александрович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
— Ты знаешь, где найти твоего хозяина? — спросил я у Митчелла.
— В клубе, наверно.
— Начнём с клуба, — вздохнул я. Хочешь не хочешь, а город рядом, тормозить незачем.
И я свернул на Эльдорадо-стрит, погнав машину вдоль аккуратных коттеджиков, одинаково жёлтых, как вылупившиеся цыплята. Пешеходов не было видно, здесь пешком не ходили, а ездили на „понтиаках“ и „бьюиках“, но „понтиаки“ и „бьюики“ уже отвезли хозяев на работу, а хозяйки ещё потягивались в постелях или завтракали в своих электрифицированных кухнях. Хозяин Митчелла завтракал в клубе, а клуб помещался в переулке, выходившем на главную улицу, или Стейт-стрит, — улицу Штата, как она здесь называлась. Мне было уже стыдно своих неосознанных страхов — синее небо, никаких розовых „облаков“ над головой, расплавленный солнцем асфальт, горячий ветер, гнавший по мостовой обрывки газет, в которых, наверное, говорилось о том, что розовые „облака“ — это просто выдумка психов нью-йоркцев, а Сэнд-Сити полностью застрахован от любого космического нашествия, — все это возвращало к реальности тихого сонного города, каким он и должен быть в это знойное утро.
Так, по крайней мере, мне казалось, потому что всё это была только иллюзия, Юри. В городе не было утра, и он совсем не дремал и не спал. Мы сразу увидели это, свернув на Стейт-стрит.
— Не рановато ли в клуб? — спросил я у Митчелла, все ещё по инерции мысли о сонном городе.
Он засмеялся, потому что в этот момент нас уже задержала толпа на перекрёстке. Но это была не утренняя толпа, и окружал нас не утренний город. Светило солнце, но электрические фонари на улице продолжали гореть, как будто вчерашний вечер ещё не кончился. Неоновые огни сверкали на витринах и вывесках. За стеклянными дверями кино гремели выстрелы: неустрашимый Джеймс Бонд осуществлял своё право на убийство. Щёлкали шары на зелёных столах бильярдных, грохотал поездом джаз в окнах ресторана „Селена“, и стучали сбитые кегли в настежь открытых дверях кегельбанов. А по тротуарам фланировали прохожие, именно фланировали, прогуливались, а не спешили на работу, потому что работа давно закончилась, и город жил не утренней, а вечерней, предночной жизнью. Будто вместе с электрическими фонарями на улице люди решили обмануть время.
— Зачем эта иллюминация? Солнца им мало? — недоумевал Митчелл.
Я молча затормозил у табачного киоска. Бросив на прилавок мелочь, осторожно спросил у завитой продавщицы:
— У вас какой-нибудь праздник сегодня?
— Какой праздник? — переспросила она, протягивая мне сигареты. — Обычный вечер обычного дня.
Неподвижные голубые глаза её смотрели сквозь меня, как и мёртвые глаза Фрича.
— Вечер? — повторил я. — Да вы посмотрите на небо. Какое же солнце вечером?
— Не знаю. — Голос её звучал спокойно и безразлично. — Сейчас вечер, и я ничего не знаю.
Я медленно отошёл от киоска. Митчелл поджидал меня у машины. Он слышал весь-мой разговор с продавщицей и думал, вероятно, о том же: кто из нас сошёл с ума — мы или они, все в городе? Может быть, сейчас действительно вечер и мы с Митчеллом просто галлюцинируем? Я ещё раз оглядел улицу. Она была частью Шестьдесят шестого шоссе, проходящего через город в Нью-Мексико. Автомашины двигались мимо двумя встречными колоннами — обычные американские автомашины на обычной американской автомобильной дороге. Но все они шли с зажжёнными фарами, ярко освещённые внутри.
Импульсивно, уже ни о чём не думая, я схватил за плечо первого попавшегося под руку прохожего.
— Не трогай меня, чёртова кукла! — закричал он, вырываясь.
То был маленький юркий толстяк в нелепой велосипедной шапочке. Глаза его — не пустые и безразличные, а живые и гневные — смотрели на меня с отвращением. Я оглянулся на Митчелла: тот покрутил пальцем у виска. И гнев толстяка тотчас же переменил направление.
— Это я идиот, по-твоему?! — уже не закричал, а завизжал он, рванувшись к Митчеллу. — Это вы все здесь с ума сошли, весь город. Утро на улице, а они электричество жгут. И на все вопросы как заведённые: не знаю — и всё! А ну-ка ответь: утро сейчас или вечер?
— Утро, конечно, — сказал Митчелл, — а в городе что-то диковинное творится, сам не пойму.
Метаморфоза, произошедшая с толстяком, была поразительна. Он уже не визжал, не кричал, а только тихо смеялся, поглаживая потную руку Митчелла. Даже глаза его стали влажными.
— Слава Всевышнему: один нормальный человек в городе сумасшедших, — наконец проговорил он, все ещё не выпуская руки Митчелла.
— Два, — сказал я, протягивая руку. — Вы третий. Давайте-ка обменяемся впечатлениями. Может, и разберёмся в этой дьявольщине.
Мы остановились на краю тротуара, отделённые от шоссе пёстрой цепью „припарковавшихся“ автомобилей, покинутых владельцами.
— Объясните мне, господа, самое дикое, — начал толстяк, — эти фокусы с автомобилями. Они едут и исчезают. Сразу. И в никуда.
По совести говоря, я его не понял. Что значит: в никуда? Он объяснил. Только сигарету попросил, чтобы в себя прийти: „Не курю, но, знаете, успокаивает“.
— Зовут меня Лесли Бейкер, по специальности коммивояжёр. Дамское бельё и косметика. Сегодня здесь, завтра там — кочевник. Сюда попал по дороге в Нью-Мексико: свернул на Шестьдесят шестое шоссе. Ехал противно, как улитка. Помню, всё время впереди маячил большой зелёный фургон, не давая себя обогнать. Вы знаете, что такое медленная езда? Зубная боль по сравнению с ней удовольствие. Да ещё этот плакат при въезде: „Вы въезжаете в самый спокойный город Америки“. А самый спокойный город отчудил такое, что в цирке не увидишь у фокусников. На окраине, где шоссе расширялось — тротуаров там уже не было, — я снова попытался обогнать моего мучителя. Рванул сбоку, — смотрю, а его нет. Исчез. Не понимаете? И я не понял. Свернул на обочину, сбавил скорость, гляжу туда-сюда: нет фургона. Растаял, как сахар в чашке кофе. А я тем временем в колючую проволоку врезался, даже притормозить не успел. Хорошо, что ещё ехал тихо.
— Откуда на шоссе колючая проволока? — удивился я.
— На шоссе? Не было никакого шоссе. Оно исчезло вместе с фургоном. Была голая красная равнина, зелёный островок вдалеке да колючая проволока кругом: частное владение. Не верите? Сначала и я не поверил. Ну ладно, пропал фургон — чёрт с ним. Но куда шоссе делось? Бред! Оглянулся назад и чуть не умер со страха: прямо на меня и на проволоку идёт чёрный „линкольн“. Чёрная смерть. Сто миль, не меньше. Я и выскакивать не стал, только зажмурился: все одно — конец. Прошла минута — не конец. Открыл глаза: ни конца, ни „линкольна“.
— Может быть, он проехал вперёд?
— Куда? По какому шоссе?
— Значит, тоже исчез?
Он кивнул.
— Выходит, что машины исчезали, не доезжая до колючей проволоки? — спросил я.
— Вот именно. Одна за другой. Я минут десять так простоял, и все они пропадали на кромке шоссе. Оно обрывалось в красной глине у самой проволоки. А я стою, как Рип Ван Винкль, только глазами моргаю. У кого ни спрошу — один ответ: „Не знаю“. Почему едут с зажжёнными фарами? Не знаю. Куда пропадают? Не знаю. Может быть, в ад? Тоже не знаю. А где шоссе? А глаза у всех стеклянные, как у покойников.
Мне уже было ясно, что это за город. Хотелось провести ещё один тест: взглянуть собственными глазами. Я осмотрелся и проголосовал: одна из проезжавших мимо машин остановилась. У водителя тоже были стеклянные глаза. Но я рискнул.
— Не подвезёшь до окраины? Два квартала, и только.
— Садитесь, — сказал он равнодушно.
Я сел рядом с ним; толстяк и Митч, ничего не понимая, уместились сзади. Парень безразлично отвернулся, дал газ, и мы пролетели эти два квартала за полминуты.
— Смотрите, — лихорадочно прошептал сзади Бейкер.
Впереди нас поперёк обрезанного красной глиной шоссе тянулись четыре ряда ржавой колючей проволоки. Виден был только небольшой участок проволочного ограждения, остальное скрывали дома по обочине дороги, и потому казалось, что весь город обнесён колючей проволокой, изолирован от мира живых людей. Я представлял себе все это ещё по рассказу Бейкера, но действительность оказалась ещё бессмысленней.
