Искатель. 1993. Выпуск №6 - Дар Фредерик (версия книг TXT, FB2) 📗
Берю всхлипывает.
— Не говори так, Сан-А., ты разрываешь мне сердце! Ну что ты хочешь, ведь я же тебя предупреждал, не рожден я быть лакеем.
— Тебе еще можно простить неловкость, нельзя требовать от слона, чтобы он играл на скрипке, но какая грубость! Какая вульгарность!
— Е…. — стонет мой ловкач, — жизнь в замке портит тебя. Ты становишься снобом. Да, да. Я, может быть, и не волоку по лакейской части, дружок, зато приметил уйму интересных вещей…
— Вот как?
— Ах, тебе это интересно? ухмыляется он. — Представь себе, что толстячок, который заправляет винокурней…
— Мак Шаршиш?
— Йес. Он таскает с собой пушку.
— Да ну?
— Я ее видел и щупал, когда вытирал крем с его слюнявчика. Калибр что надо! В этой богадельне их коллекционируют!
Я сажусь на кровать. У Синтии в сумочке был револьвер 9 мм, старушка Дафни, несмотря на свою инвалидность, запиралась на ключ, чтобы покопаться в своей таинственной шкатулке. Сэр Долби — младший пытался расквасить мне физиономию, а директор винокурни усаживается за стол с пистолетом. Забавная публика, правда? Здесь весело, как в банке с пауками. Скучать не приходится.
— И это еще не все! — утверждает Громогласный.
— Уж не хочешь ли ты мне сказать, что старая паралитичка прячет под юбкой автомат?
— Нет, но папаша Майклоакен оказывается горазд на разные выдумки.
— Что ты хочешь этим сказать?
Здоровяк подмигивает и цепляет меня за руку. Он драйвует меня к лежбищу с колоннами и делает знак взобраться на стул. Я повинуюсь, загипнотизированный его решительностью.
— Не стоит доверять кроватям с булдыхинами, — сентенциозно заявляет он.
— Почему? — спрашиваю я, отказываясь исправлять неточности его словаря.
— Подними-ка бахрому блиндахина.
Я приподнимаю бахрому балдахина.
И вижу это.
Под парчой прицеплена какая-то штуковина, наподобие фрукта, завернутая в носок Берюрье. Подавляя отвращение, я достаю носок, что требует незаурядного мужества и выносливости моих органов обоняния и осязания. Фрукт на поверку оказывается микрофоном.
— Провод тянется через весь паланкин и перегородку, — объясняет мне Толстый. — За нами ухо да ухо, что скажешь?
— Похоже на то.
Я спускаюсь со своего насеста.
— Почему ты думаешь что эту штуковину поставил Майвоздерн?
— Потому что в конце дня я видел, как он входил в соседнюю комнату с чем-то похожим на Проигрыватель и с мотком проволоки. Тогда я не придал этому значения, а сегодня вечером после работы… Я испытывал свой спиннинг в твоей комнате, бисквитт [36] она попросторней моей.
— Хорошая мысль!
— Завтра утром я иду на рыбалку, ты же знаешь, старина, что это моя единственная сладость, ну вот и я…
— Вообще-то говорят моя слабость, — не могу я сдержаться, чтобы не поправить его.
— Это одно и то же! Ты со своими уроками грамматики начинаешь надоедать мне! Ну так вот, я тренируюсь. С недавнего времени мне нет равных в метании блесны. Я прицелился в бахрому бурдухина. Вон в ту лилию, посмотри… Я цепляю ее, иду освободить крючок, принимая свои собственные поздравления, и обнаруживаю этого приятеля. Ребята, вас засекли. Единственное, что я могу тебе посоветовать, это действовать быстро и смотреть в оба.
Мне нечего возразить.
Я думаю, что, несмотря на слишком живописное обслуживание за столом, инспектор Берюрье блестяще выполнил свой профессиональный долг.
— А теперь слушай, — решаю я, — сейчас ты отправишься дрыхнуть, потому что ко мне должны прийти.
— Мышка-блондинка?
— Попал в десятку. Освобождай площадку.
Он вздыхает:
— Я тоскую по трактирщице, Сан-А. Мамаша Толстокостка понимала толк в настоящих мужчинах. Благодаря ее худобе я отдыхал душой и телом, ведь Берта тяжеловата для маневров! А теперь мне кажется, что все это было во сне и я трахнул напольные часы… Да…
Он извлекает из кармана куртки еще одну бутылку Мак Херрел.
— Ладно, я найду, чем заняться, — говорит он. — Конечно, это не москаде, но этот сироп согревает душу. Чао, удачи в любви.
Он награждает меня дружеским хлопком, от которого развалился бы Транкарвильский мост.
Я остаюсь один совсем ненадолго. Спустя пять минут в мою дверь потихоньку скребутся. Открываю и вижу перед собой Синтию в наряде беби долл [37] от которого перехватило бы дыхание и у пылесоса. Прошу прощения! Это шикарная штучка. Будь вы покупатель, вы бы приняли ее с закрытыми глазами, распростертыми объятиями и без гарантийного талона. Когда она едет ночным поездом, британским железнодорожникам не следует цеплять хвостовой вагон.
— Брр, ледяные коридоры, — бросает она, подбегая к моей постели.
Она ныряет в нее, как рыба в воду, смотря на меня; ее забавляет мой ошеломленный вид.
— Что это с вами, Тони?
Что это со мной! Со мной то же, что несут знаменосцы во время военных парадов, только немножко выше.
Мы не разговариваем. Нам нечего сказать друг другу. Немое кино более выразительно.
Не знаю, может, виной тому климат, но эта страна вдохновляет меня на распутство.
Я уже кручу четвертую ленту, как вдруг Синтия тихо вскрикивает. Я прерываю сеанс для того, чтобы оглянуться, что не так просто, когда исполняешь деликатные функции киномеханика. И что я вижу, догадайтесь? Вы тысячу раз правы. Привидение!
Вы прочитали правильно, да, я написал: привидение!
На нем белый саван, и оно медленно плывет по комнате. Там, где должна быть голова, — зеленоватое свечение. Оно бесшумно направляется к нашей кровати походкой канатоходца. Синтия закричала бы от ужаса, если бы я не успел закрыть ей рот ладонью. Без паники!
Я обожаю все сверхъестественное: оно украшает жизнь, но я не люблю, когда меня отвлекают.
Призрак продолжает приближаться и вдруг спотыкается о стул. Зеленоватый огонек вздрагивает и падает на пол, а призрак начинает выражаться:
— Ох! Б… переб… я сломал себе палец.
Я включаю свет. Перед нами пьяный в стельку Берю пытается выпутаться из своей простыни. У его натруженных ног валяется маленький электрический фонарик с зеленой и красной лампочками, который он до этого сжимал в своих (я чуть было не сказал зубах) губах.
Разъяренный, я прыгаю из постели в великолепном накрахмаленном костюме Адама и хватаю его за ворот савана.
— Хамло! Бездарная пародия! Кретин! Обормот! Придурок! Осадок! Помойка! Рухлядь! Жертва подсознания! Дебил! Бычара! Злыдень! Мокрота! Мразь! Замухрышка! Сучий потрох! Отрыжка! Стыд природы! Воплощение низости! — декламирую я, оставляя про себя наиболее подходящие для этого дегенеративного существа термины.
Он хнычет:
— А что я такого сделал! И пошутить уже нельзя! Это же французский юмор!
Решительным пинком под зад я вышвыриваю его из комнаты. Он возвращается в свои апартаменты, бормоча извинения и причитая.
— У вас потрясающий слуга! — жеманно замечает Синтия.
Я достаю свой аварийный вязальный крючок и начинаю плести ей экспресс-басню. Берю — мой старый боевой друг. Он спас мне жизнь, и я взял его к себе на службу. Это человек артистической натуры… Смекаете? К сожалению, он пьет. Я много раз пытался уволить его, но его отчаяние так велико, что… Короче, мы возобновляем наш сеанс.
Я кручу пятую ленту, в которой донской казак сажает свою жену на круп коня и в разгар битвы делает казачонка.
Синтия находит это великолепным. Она кричит «бис», и я перезаряжаю пленку для повторного показа. И как раз в этот момент я слышу за спиной какой-то шорох. Я незаметно нащупываю выключатель и нажимаю кнопку: ноль, отключили электричество.
— Что такое? — шепчет моя очаровательная партнерша. — Снова он?
— Да.
Я вскакиваю с постели. Комната пуста. Может быть, на этот раз был настоящий призрак? Я врываюсь в лежбище Берюрье. Он храпит, как подвесной мотор глиссера. Я трясу его, он недовольно квакает и приоткрывает свои лягушачьи веки.
