Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир (книги онлайн полные .txt) 📗
— Вы не посмеете!
— Еще как посмею. Ты же меня знаешь. Ты меня знаешь?
— Еще бы, — сказал Бетховен. — Вы моего отца убили, брата убили, жену заморили. Я все знаю…
— Тогда снимай штаны. Мне в штанах больше нравится, а то видишь — что у меня под плащом! Разве это штаны?
— Но у меня ненамного лучше, — признался Гуревич.
Берия присмотрелся.
— А ты говоришь, здесь можно достать?
— Конечно.
— И не радиоактивные?
— Да обычные, новые — нет проблем.
— Покажешь?
— Когда?
— Сейчас.
— Мне отдохнуть надо. Вы-то здесь новенький, у вас еще силы остались.
— А ты не новенький?
— На полгода старше вас, а это здесь много значит.
— Радиация?
— Да что вы заладили со своей радиацией? Откуда здесь быть радиации?
Берии не хотелось стоять.
Он уселся на асфальт в двух шагах от Бетховена. Если тот попытается убежать, Лаврентий Павлович его догонит.
— А если здесь нет радиации, то где народ? — спросил Берия.
— Точно! — почему-то Бетховен обрадовался. — Он ничего не знает!
— А ты объясни старику, объясни.
— Я и пытаюсь объяснить.
— Война? Да? Американцы напали? Атомная бомба? Все погибли? Остались только психи и кто был под землей, да?
— Ах вот какую теорию вы построили, Лаврентий Павлович! Нет, не выдерживает критики ваша теория. Не было атомной войны, не было радиации, и я вовсе не псих, а такой же, как вы, беженец. И мне даже смешно, что мы с вами оказались в одном положении. Я вас дудочкой заманивал…
— Неудачно.
— Разумеется, неудачно, я не охотник и даже не настоящий крысолов. Но зато куда информированней вас.
Лаврентий Павлович поднялся и встал над Бетховеном. Тот не стал подниматься.
Лаврентий опирался на палку от забора. Как Геракл на дубинку.
Бетховен смотрел на него снизу вверх.
— Говори, — приказал Берия. В нем росла тревога. Он уже понимал, что происходит нечто вне его понимания, даже более невероятное, чем атомная война.
— Этому еще нет настоящего научного объяснения, — сказал Бетховен. — Но, как вы знаете, отсутствие объяснения не закрывает тему. Вы попали на тот свет…
Бетховен смотрел на него, чуть склонив свою еврейскую голову. И, в общем, его не боялся. Испугался там, внизу, у речки, а сейчас уже овладел собой, потому что знал секрет, и секрет для Лаврентия Павловича вполне страшный.
— На тот свет? — повторил Лаврентий Павлович.
Этот вариант ему в голову не приходил, потому что он был убежденным материалистом, ленинцем, он знал, что тот свет — выдумки попов и всевозможных врагов пролетариата. Но в то же время он сам никогда не участвовал в разрушении церквей или убийстве священников. Если уж приходилось, то поручал другим. И все только потому, что Лаврентий Павлович не знал, что происходит с человеком после смерти. Он столько видел смертей и стольких людей убил сам, что волей-неволей стал мучиться мыслью — а что потом? Куда деваются все эти люди, мгновение между жизнью и смертью которых он наблюдал?
После смерти должно что-то быть. И марксизм не мог дать на это ответа. И как бы ты ни штудировал классиков и даже Хозяина, то ты, будь у тебя голова на плечах, приходил к выводу, что эти умные люди и сами не знают, что происходит после смерти.
— На тот свет… Нет! — Лаврентий Павлович был не согласен.
— Отчего такая уверенность в себе? — спросил Гуревич.
— Он не такой, — сказал Берия.
— Вам это доложили?
— Без иронии!
— Так в чем проблема?
Бетховен не издевался, он наблюдал за Лаврентием Павловичем, как ученый наблюдает потуги муравья, взбирающегося на песчаный холмик.
— Все должно быть иначе.
— Никто с того света домой не возвращался.
— С чего вы-то так решили? Где ангелы и всякие ихние причиндалы?
— Не бунтуйте, товарищ министр, — сказал Бетховен. — От этого ничего не изменится. Тем более что вы правы — наш свет отличается от всех вариантов, которые есть в религиях. Потому что он — материалистический.
— Объяснись.
— Существует и, видимо, всегда существовала категория людей, которые мечтают о том, чтобы спрятаться, исчезнуть, не быть вместе с человечеством. Если им грозит неминуемая смерть или страшный позор. Вот возьмем ваш случай.
Берия кивнул. В самом деле, лучше понимать на своем опыте.
— Вам грозила неминуемая смерть. Все ваши надежды рухнули. И пик ваших переживаний попал на момент Нового года — когда люди переходят из года 53-го в год 54-й. И вы, ваш организм, вопил: нет, я с вами не пойду! Идите без меня! Я согласен на все, что угодно, — только бы не идти с вами.
— И что же?
— А то, что некая сила — назовем ее природой — эту просьбу согласна выполнить. Но с одним условием — это случается раз в году, в новогоднюю ночь. Погодите, не задавайте мне вопросов, на которые я не смогу ответить. Почему именно христианский Новый год? Не знаю, я говорю о фактах. Раз в году, в одну минуту, в одну секунду — если вы отчаянно пожелаете уйти от человечества, ваше желание сбывается. Вы оказываетесь в мире, который вас сейчас окружает. В мире без времени.
— Почему без времени? Я же говорю с тобой, я хожу, значит, в нем есть то, что было раньше, и то, что будет после, — значит, есть время.
— Не философствуйте, министр, — сказал Бетховен, — факт остается фактом. Мы все здесь такие.
— Те, кто не захотел?
— Да. Вот я, например, был на краю смерти, и в то же время назавтра нас отправляли на этап, который мне не пережить… и я оказался здесь.
— Но почему именно этот момент? Один момент?
— Я просил вас не задавать мне вопросов, на которые я не готов ответить.
— Но вы проверяли?
— Не надо проверять. Каждый новенький узнает о нашей жизни через полчаса после прихода.
— А потом? Что происходит потом?
— Потом? Мы существуем. Мы живем.
— Долго?
— Пока не износимся.
— Я не понял!
— Никто здесь не болеет, не стареет, не ест, не спит, не пьет, не любит… в этом нет нужды. Время остановилось, и кровь перестала течь в ваших жилах.
— Ну уж это в переносном смысле!
— В переносном. Но биологически мы все — мертвые. Мне рассказывал доктор — состав крови, тканей, всего довольно быстро, через несколько дней или недель меняется. Вы даже и не знаете, что температура наших тел на несколько градусов ниже, чем у нормальных людей.
— Ну меня-то ты с собой не путай! — рассердился Берия. — У тебя кровь, может, лягушачья…
— А у вас руководящая, да?
— Нормальная кровь.
Берия непроизвольно потрогал свою шею. Шея как шея. Нормальная шея.
— Если холодное тронуть холодным, то не заметишь, — сказал Бетховен.
— Перестань нести чепуху!
Берия пошел прочь по шоссе. Ему было страшно и противно. Ему сказали, что у него неоперабельная опухоль, — неужели он зря старался, бежал… А куда бежал?
Бетховен шел сзади и говорил, занудно, тихо, но Берия не мог его не слушать. И слушал.
— Вы думаете, нас много? Нет, люди не бессмертны, они конечны, хоть здесь никто и не умирает. Мы изнашиваемся, как вещи, и исчезаем, как вещи. Двести, триста лет, и конец… да и поступления невелики.
— Помолчи!
— Каждый новый человек вскоре начинает искать себе дело… Кстати, вы не хотите выступать в нашей стенгазете? У нас на Измайловском стадионе есть стенгазета. Ее делают такие чудесные люди! Интернационалисты, увлеченные своим делом, так сказать, пионеры первого набора. Вы были в пионерах?
Этот Бетховен совершенно обнаглел, забыл, наверное, как у него обувь отобрали! С другой стороны — пускай говорит, если не врет, а не похоже, что врет, значит, Лаврентию Павловичу предстоят нелегкие времена. Эти сволочи — тибетские мудрецы, может, предсказали и верно, но по присущей им подлости упустили пустячок — где он проведет последние годы жизни? В какой-то никому не нужной дыре?
Нет, так быть не может! Конечно же, этот мерзавец сошел с ума, и ему чудится этот нелепый мир.
