Наша старая добрая фантастика. Создан, чтобы летать - Биленкин Дмитрий Александрович
— В болоте, Тим, рождается жизнь. Болото и застой — символ особого рода жизни, скоро мы с ней столкнемся.
Или:
— Присмотрись, во-он деревья-психи. Одно пляшет второе впало в детство и зеленеет от самых корней. Вот это дерево — мизантроп, оно растет на отшибе, на нем нет ни листика, однако живое.
— Далеко еще? — спросил я.
Он ткнул пальцем в просвет деревьев, на ровную, металлически блестящую полоску горизонта (над ней летела цепочка медуз).
— Плато! — сказал Георгий.
Он сидел почти голый (сушил комбинезон), но так и не сняв смешную каску и бронежилет. И не боялся ни бактерий, ни грибковых спор, он вообще в ту пору ни черта не боялся.
Он посмеивался надо мной и твердил, что биолог должен автоматически любить болота, медуз и осьминогоподобных улиток, я отмалчивался. Мне не нравились его подшучивания.
Не смешно — дом наш разрушен. Не смешно — ради погони за неопределенным Злом погибли три мои собаки из семи. Их предки увезены с Земли, их родители направленно отобраны, они сами выучены для службы вот на таких сумасшедших планетах.
Им цены нет!
А в доме была Джесси с щенчишками. Дурацкая бомбежка!
Преступник охотится на блюстителя справедливости и закона.
А что такое закон?.. Вот, скажем, эти мхи. Они растут сосут голубую землю и через миллион лет породят траву. Это природный закон. Слизняк в болоте ловит других маленьких слизней, переделывает их в свою массу. И это закон.
Вон следы моута. Следы поспешные. Интересно, от кого он удирал? Но раз он удирал — значит, есть существа крупнее и сильнее его. Тоже закон — на сильного всегда найдется сильнейший. (На Гленна — Штарк, на Штарка — Георгий.) А закон человека? Справедливость его многолика.
Закон Ники привинтил ракетное ружье на свою башенку. Но держится он ближе к Звездному, чем ко мне, — это закон симпатии.
Ники проходя, осматривает плот — закон осмотрительности. Или стреляет, разнося в клочья очередного болтающегося на дереве слизня, нарушившего закон осмотрительности. (Грохот, шипение ракетного снаряда — и слизня как не бывало.) …Снова вид на плато. Я установил на штатив астрономическую трубку и рассмотрел летателей. Это оказались не медузы, а мини-скарпы типа «Блеск». Простому же глазу они казались то пузырьками-медузами, то светящимися пушинками.
Я наблюдал, Георгий сидел, положив на колени карту, делал отметки маршрутов скарпов и жаловался, что ну просто не в силах настроить мозг на их волну.
Их много, толчея в голове.
— Чего я не понимаю, — сказал я (в поле зрения пролетели три скарпа — два серебристых и один синий), — чего не понимаю — они же активные, оснащенные и не удосужились заглянуть к нам.
— Удосужились! Для точной стрельбы нужны карта и сетка координат.
Я развивал мысль:
— Понимаешь, нормальный переселенец дома любуется на картинки, слизни ему кажутся смешными. Но приезжает, выходит на свежий воздух и… чешет обратно во все лопатки, прячется за колючую изгородь на полгода, год, пока не привыкнет. А у них иначе — летают!
— Ты когда делал карту?
— Месяц назад крутился вокруг шарика. А еще я не понимаю Гленна. Почему он не позвал меня сразу? Мое имя известно.
— Гленн умер, оставь его.
— Хорошо. Где дома колонистов?
— Домов нет.
— Так где они живут?
— А по-твоему? — Георгий улыбается.
— Слушай, нет ли там пещер?
— Есть, и еще какие. (Он сощурился, будто видит их.)
Ники вскинул ружье и повел стволом, будто желая выстрелом сбить птицу в полете. Движение его было молниеносным, но Аргус успел схватить ствол ружья и поднять его. Ракета с шипением и брызганьем искр унеслась вверх.
Синий прогулочный скарп пронесся над нами, сверкнул брюхом и ушел за деревья. Собаки залаяли вслед. Георгий орал:
— Быстро!.. Быстро вниз!
И мы приземлили плот.
Деревья здесь были прегустые, в белых перьях, а бревна плота длинные — пришлось работать. Затем мне было велено прыгать на берег, Ники — держать плот на месте и следить за собаками.
Мы с Георгием побежали в глубь леса. Белый нервный мох дергался под нашими ногами.
— Он здесь, — говорил мне на бегу Георгий. — Я вижу его.
— Он мог улететь прямо.
— Он здесь, я его узнал.
— Их разведчик?
— У поганца другая цель.
Я запыхался и отстал.
— Скорей! — Георгий протянул мне руку. Наконец мы выскочили на поляну и увидели машину. Около стоял моут и обнюхивал пузырь кабины. Морщины на лбу зверя двигались, в глазах была серая, голодная тоска.
Мы проскочили под его брюхом. Я обернулся и увидел — он обнюхивал свой живот.
— А если… прилетят… другие? — спрашивал я.
Аргус не отвечал. Еще просвет в деревьях — другая поляна. В середине круга красных деревьев, шевелящих ветками, плясал человек. Он бил ногами, работал руками, вскидывая их вверх.
Пляска была дикого, исступленного темпа, ее только и танцевать одному, в тайном месте. Человек подскакивал, приседал, вскрикивал:
— Их-хо-хо!.. Их-хо-хо!
Это был очень толстый мужчина. Его рыхлые телеса тряслись, белые волосы растрепались, ему было чертовски тяжело и жарко.
Такому надо сидеть в комнате, на стуле.
Мы подошли ближе — мужчина плясала закрыв глаза. Лицо его было измучено, багрово. Но было видно — ему мучительно, до боли приятно.
Но вот он открыл глаза и взлетел.
И стал летать, загребая воздух руками, вытягивая ноги, изгибая туловище, прижимаясь к незримому.
Я знал — это ерунда, карманный антиграв, но страх поднимался во мне. Я ощутил свои волосы.
Толстяк увидел нас. Он подлетел, он гонялся за Георгием. Тот отступал, а плясун, легкий, словно пузырь, налетал и налетал на него, дребезжа мелким, гадостным смехом.
— Дрянь! — вскрикнул Георгий и ударил его. Толстяк упал. Он лежал на мхе, разбросав руки, и Белый Дым неторопливо покидал его.
Он был велик и плотен, этот Дым. Казалось, на поляне сожгли дымовую шашку, и ветер несет, взодрав, столб ее дыма (а ветра не было). Дым ушел, а толстяк лежал и не шевелился. Георгий схватил его за волосы и поднял голову. И вдруг стал бить его по щекам. Он бил легонько и размеренно, ладонью бил сначала по правой, затем по левой щеке.
Шлепки разносились в тишине.
…Мужчина оттолкнул руку Георгия и сел. Он оперся на руки и посмотрел на нас. Глаза его были крупные и светлые кругляшки на красном лице.
— Ребята, — сказал он, помолчав. — Я вас не знаю.
Мы с Георгием промолчали.
— Эй, я тебя видел, — сообщил он Георгию. — Где я мог тебя видеть? Здесь? Чепуха. Такая же была синяя морда, такой же серьезный.
— Зачем привез Дым? — спросил Георгий.
— Что, самому захотелось?.. Так валяй, сладостно.
— Как звать? — крикнул Георгий.
— Эдвард Мелоун.
— Послужной список?
— Крон на Мюриэле, Гленн на Люцифере.
— На Мюриэле ты был помощником Крона. А здесь?
— Правлю роботами… Я вас видел, видел… А-а, так вы Аргус. Звездочки, ящички, мотаетесь по планетам, житье ваше проклятое.
— Взялся за старое?
— Аргус, я человек, и все человеческое…
— Тим, взгляни, это человек… Для чего Штарк назначил тебя управляющим?
— Он спрашивает!.. Да мы все там управители… кто универсальных роботов, кто специализированных… Шарги правит червецами, изучает почву, Курт заведует прыгунами. И так далее.
— Где Гленн?
— Опочил. Но вы же это знаете.
— Верно. А что с тобой будет, ты знаешь?
— Не запугивай, — быстро сказал толстяк. — Прощают до трех раз, у меня есть резерв.
И здесь я увидел ухмылку Аргуса. Презрительную. Губы его раздвинулись, лоб исчеркали морщины, зрачки сжались в две крохотные горящие точки. Он скользнул по мне взглядом, рассеянно, просто повернул голову — и я ощутил болезненный ожог на лице. И понял (видя рядом Аргуса и Мелоуна), сейчас, здесь, Георгий уже не человек, а нечто большее, сейчас он с теми, чьи голоса слушает, когда стекленеет глазами.
