Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга - Хайнлайн Роберт Энсон (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Конечно, для такой школы Дэвиду не хватало знаний — четырех или пяти лет обучения математике, естественным наукам или тому, что считалось таковыми, языкам, истории, литературе и так далее… и так далее.

Но делать вид, что получил должное образование, оказалось не сложнее, чем прибавить себе два года. Флот стремился к тому, чтобы матросы росли, становились офицерами, и поэтому для кандидатов, отчасти лишенных необходимой академической подготовки, учреждены были специальные курсы.

Дэвид решил, что может описать собственное образование термином «незаконченное среднее» — мол, не сумел закончить старшие классы — что было отчасти верно: трудно закончить школу, если ближайшая расположена за полграфства от твоего дома.

Уж и не знаю, каким образом Дэвид сумел добиться рекомендации — сам он об этом не распространялся. Достаточно знать, что, когда корабль Дэвида, разведя пары, отправился в Средиземное море, сам Дэвид остался в Хэмптон Роуде — за шесть недель до начала занятий в подготовительной школе. Его приняли сверх комплекта. Офицер-кадровик (точнее, чиновник) определил Дэвиду кубрик и место в столовой и велел проводить дневные часы подальше от глаз начальства — в пустых классных комнатах, где через шесть недель он встретится со своими будущими коллегами. Дэвид так и поступил; в классах оказалось множество всяких книг, используемых для пополнения знаний в случае недостатка оных. У Дэвида знаний не было вовсе. И скрываясь от начальственных очей, он сидел и читал.

Этого ему хватило.

После начала занятий Дэвид даже помогал преподавателю эвклидовой геометрии, предмета необходимого и, быть может, самого трудного. И через три месяца уже принимал присягу кадетом в Вест-Пойнте [13] на прекрасных берегах Гудзона.

Дэвид не понимал, что из огня перебрался в полымя; садизм унтер-офицеров ничто по сравнению с жуткими издевательствами, которым кадеты-плебеи подвергались со стороны учащихся из старших классов, в особенности самых старших, которых нетрудно принять за уполномоченных Люцифера в этом заорганизованном аду.

Три месяца Дэвид потратил на то, чтобы это выяснить и сообразить, что делать… старшеклассники тем временем занимались мореходной практикой и маневрами. Но если он сумеет выдюжить оставшиеся три месяца — все королевства Земли будут принадлежать ему. И он сказал себе: раз девять месяцев способны выдержать и корова и герцогиня, значит, могу и я.

И он разделил все опасности на те, которых лучше избегнуть, те, которые можно выдержать, и те, которых следует искать активно. А когда господа и повелители возвратились, дабы ступить ногою на плебс, он уже выработал политику на каждый типичный случай и подготовил соответствующую доктрину, изменения в которую вносил, только чтобы отразить некоторые тактические изменения, не прибегая к поспешным необдуманным импровизациям.

Айра — о царь, я хочу сказать, — выжить в трудной ситуации гораздо важнее, чем это может показаться. Например, дедуся, — конечно же — всегда учил Дэвида не сидеть спиной к двери, «Сынок, — говорил он, — девятьсот девяносто девять раз ты уцелеешь, и ни один твой враг не войдет через эту дверь. Но не в тысячный». Если бы мой собственный дедуся всегда следовал этому правилу, он дожил бы до сегодняшнего дня, да еще шастал бы по чужим спальням. Он прекрасно знал правило и оступился только однажды — слишком уж хотелось усесться за покер. Вот он и сел в освободившееся кресло, спиной к двери. Это его и сгубило. Он вскочил с кресла и успел по три раза выстрелить из каждого револьвера в своего убийцу: мы не умираем покорно. Но победа оказалась лишь моральной: вскочив с кресла с пулей в сердце, он был уже мертвецом. Вот что значит садиться спиной к двери.

Айра, я никогда не забывал слов дедуси — смотри, ты тоже не забывай.

Итак, Дэвид классифицировал опасности и подготовил доктрины. В частности, следовало опасаться бесконечных вопросов, а он уже успел убедиться, что плебей не мог отвечать «не знаю, сэр» старшекурснику. Но вопросы можно было разделить на ряд категорий: история школы, история флота, известные морские поговорки, имена капитанов и спортивных звезд… сколько секунд до выпуска и что дадут на обед. Все это его не смущало — ответы можно было запомнить, за исключением количества секунд, оставшихся до выпуска. И он придумал формулы, которыми успешно обходился потом.

— Какие формулы, Лазарус?

— Ничего особенного. Расчетное число на момент побудки и поправка с учетом каждого прошедшего часа. Скажем, через пять часов после побудки в шесть утра — следует прибавить восемнадцать тысяч секунд к базовому числу. Прошло двенадцать минут — прибавь еще семьсот двадцать секунд. Так что в полдень сотого дня перед выпуском, например, без двенадцати минут и тринадцати секунд час, Дэвид мог ответить: «Восемь миллионов шестьсот тридцать две тысячи семьсот двадцать семь секунд». Принято было считать, что обучение завершается в десять часов утра, и Дэвид выпаливал цифру, едва его спрашивали, предварительно рассчитав ее.

В остальное время дня он просто глядел на циферблат, как бы дожидаясь, чтобы стрелка подошла к нужной отметке, — но на самом деле производил в уме вычисления.

Но придумал он вот что: изобрел десятичные часы — не те, что вы используете здесь, на Секундусе, а основанные на двадцатичетырехчасовых земных сутках, с их шестидесятиминутным часом, и минутой, состоящей из шестидесяти секунд. Он разбил время после побудки на большие и маленькие интервалы в десять тысяч, тысячу и сотню секунд. И заучил таблицу перевода.

Видишь преимущество. Любому из нас, кроме Энди Либби, упокой, Господи, его безгрешную душу, проще вычесть десять тысяч или тысячу из многих миллионов, чем семь тысяч двести семьдесят три, как в приведенном мною примере. Новый метод Дэвида позволял избежать дополнительных вычислений. Например, десять тысяч секунд после побудки — это восемь часов сорок шесть минут сорок секунд. Когда Дэвид составил свою таблицу и заучил ее, на что ушло меньше дня, определять необходимое значение стало гораздо легче: он мгновенно вычитывал наступающий стосекундный интервал, а затем прибавлял (не вычитал) две цифры текущего времени, чтобы из приближенного ответа сделать точный. Две последних позиции всегда замещались нолями — проверь сам, — и он мог назвать все миллионы секунд и при этом не ошибиться.

Поскольку метода своего он не объяснял, решили, что он прирожденный счетчик — гениальный идиот наподобие Либби. Он был не идиотом — а сельским мальчишкой, сумевшим воспользоваться головой для решения простой задачи. Но староста группы, раздраженный тем, что Дэйв оказался «умным ослом» — а это значило: сделал такое, что самому старосте не под силу — приказал ему выучить наизусть таблицу логарифмов. Дэйва это не смутило — пугал его только «честный труд». И он принялся за дело, выучивая каждый день по двадцать чисел. Как считал первоклассник, этого было довольно.

Первым сдался старший — Дэйв уже одолел шестьсот чисел и продолжал их учить еще три недели, но уже для себя. Интерполяция позволила ему получить первые десять тысяч чисел и избавиться от таблиц логарифмов — вещь чрезвычайно полезная в те времена, когда компьютеров не существовало.

Но непрекращающийся шквал вопросов не смущал Дэйва — разве что можно было остаться без обеда, и он привык есть торопливо, внимательно прислушиваясь ко всем вопросам и отвечая на них. Некоторые из вопросов были с подвохом, например: «Мистер, вы девственник?» Как бы ни ответил плебей, ему было несдобровать. В те дни вопросам невинности и ее отсутствия уделялось повышенное внимание, не могу сказать почему.

Однако заковыристые вопросы требовали соответствующих ответов; Дэйв обнаружил, что на данный вопрос можно ответить: «Да, сэр, о чем свидетельствует мое левое ухо». Или «пупок».

Однако по большей части провокационные вопросы предназначались для того, чтобы плебей проявил кротость в ответе, а это считалось смертным грехом. И как ни старался плебей, как ни пытался удовлетворить всем немыслимым требованиям, но раз в неделю первый отличник решал, что того следует наказать — без суда, но строго. Наказания различались от мягких — многократно, до упаду, повторения упражнений, — их Дэвид особенно не любил, они напоминали ему о «честном труде» — до сильных: самой настоящей порки пониже спины. Ты, Айра, наверное, скажешь: чего тут страшного? Но я говорю не о шлепках, которые получают иногда дети. Здесь побои наносились либо клинком плашмя, либо щеткой, приколоченной к длинному древку. Трех ударов, нанесенных здоровым взрослым человеком, хватало, чтобы превратить седалище жертвы в сплошной кровоподтек.