Осколки царства - Володихин Дмитрий Михайлович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗
Старшой, конечно, понимал, что родители не позволят Фае стать его женой, потому что, скорее всего, издавна был ей припасен солидный муж-еврей. Он не задумывал на сто лет вперед их совместную судьбу, ему просто, короче, нравилась эта добрая такая баба, безо всяких бабских хитростей, еще не научилась Файка. Хорошая она. Даже пить с ним пьет, даже с его парнягами, только что не водку, он даже чуть-чуть их стал сторониться, народ все-таки суровый, с бабой плохо монтируется, короче, ни поссать, ни сказать... а она хорошая, Файка моя. Охренел, когда узнал, просто короче, охренел, я говорю, когда она и говорит: я говорю, короче, за него не пошла - значит, правильно, короче, я думал, знакома мне их еврейская натура. Но эта-то моя Файка, против родителей за меня пошла, я просто охренел. Стоящая, вижу я, что это, короче, баба, а не то что сунул-вынул, одни простынки на уме. Ну я, понятно, горой за нее, за мою Файку. Думаю, надо деньгу зашибить, чтобы, короче, независимо, чтобы уже, ты видишь, какая-никая семья, чтобы уже, короче, детишки. Сам смущаюсь, такие дела.
Она старалась почаще бывать рядом с ним, не отходить от него ни на шаг. Девчонки в бухгалтерии смеялись, но что они там все понимают... Даже пила с ним, пьянеть научилась. Фая покинула его вчера вечером, около одиннадцати часов, Коленька был к тому времени нетрезв, но собирался остаться и доделать заказ налево, днем рискованно, а деньги им понадобятся. И заснул, видно, бедный мой.
Файка торопливо разбудила Коляна, вытерла ему лицо влажным носовым платочком, убрала со стола и всяческий бутылочно-пробочный компромат с пола, выдала банку пива (сколько еще в городе найдется женщин, которым не нравится, что их любимые пьют, но хватает милосердия избавить от похмельных мучений?) и причесала. Колян улыбался ей, как ребенок, но сказал только одно: "Я доделал, сегодня еще получим, скоро уже хватит". Последние движения Фая проделывала под нарочито шумное двиганье стулом: Галина Степановна считала правильным показать свое отношение к человеческой грязи.
...Чаще всего Игорю доставалось все второстепенное, все технически нудное, времяемкое. Между ним и Старшим было немое соглашение, какое бывает у салаги и старослужащего, если старослужащий сохранил человеческий облик: один размечает контуры окопа, другой роет, а если у роющего жабры захлопают чересчур реанимационно, отдыхающий и неборазглядывающий, ворча, поможет. Игорь получал в свое ведение сканирование, цветоделение, цветокорректуру, внесение редакторской правки и т.д. Старшой сохранял за собой сливки, собственно верстку, творение макета.
Есть в книгах своего рода магия: нелепица разрозненных операций (пишут, набирают, редактируют, цветоделят, фальцуют и т.д.) постепенно переходит в либерлагородство. Чудо претворения еще-не-книги в книгу почти невозможно зафиксировать, любой наблюдатель пожалуется: отвернулся-де как раз в самый момент. Ан нет, у профессионалов надобно спрашивать, профессионалы скажут, что простецкое вино обретает контуры крови, скорее всего, на стадии верстки. Поэтому верстальщик сродни кузнецу - всякий непредубежденный человек понимает, что оба прочно связаны с нечистой силой и рая им не видать; не от Бога эта Гутенбергова магия. И кто только позволил совершать им службу логосу, чай, не священники...
Игорь был вполне удовлетворен таким положением дел. Когда Старшой болел, он бесхлопотно делал его работу, а затем бестрепетно выслушивал металлические рыки поставленного на ноги, ежели тому требовалось показать себе и окружающим, сколь худо и небрежно занимался магией подчиненный. Но творческая ипостась верстки представлялась ему ничуть не важнее и не почетнее вечной роли повивальной бабки при рождении макета.
Для Игоря священнодействия с полуфабрикатами, предназначенными в пищу жадному зверю печати, имели явственный характер ритуала, почти обряда. Ритуал требовал педантизма, а педантизм - идеальное укрытие от хаотической стихии. В их верстальной паре Колян занимал место творца-хаотика, а Игорь жреца, упорядочивающего творческий хаос в четко структурированный космос. Он чувствовал в себе почти призвание: стоять на часах у храма безупречности. Шлифовать заусеницы, доводить до совершенства, убивать досадные недочеты, отыскивать и распинать непростительные мелочи.
Весь колоссальный восьмичасовой отрезок суток, по необходимости навек отданный Игорем, как и большинством жителей евроцивилизации, прокорму, не давал плодородной почвы амбициям. Не растет в этих местах смысл жизни, во всяком случае, его смысл жизни. Частоколы здесь произрастают, заборы то есть, чугунные тумбы в три обхвата да колючая проволока буйно колосится на мягких травах ранней старости. А цветы приживаются так редко... Игорь когда-то забавлялся подсчетами: каков процент тех, кто нашел в работе мечту, кто занимается тем, что дает счастье, кто, на худой конец, совмещает заработок с творчеством. Трое из сорока опрошенных. Работа оказалась деталью в инфраструктуре жизни. Никак не больше того. Лет семь назад Игорь мечтал о том, чтобы труд оказался игрой, чудом, творчеством. Вышло совсем другое, то вышло, чего не миновать: труд - никакое не творчество, а всего лишь способ заработать деньги, чтобы в свободное время заняться творчеством, судьбой или хэппенингом.
На несколько часов до обеда и после обеда вокруг Игоря вырастала небольшая зона, где древние законы выполнялись. В ней всегда чисто. В центре нее умиротворенный человек занимается делом, которое он прекрасно знает и к которому не питает отвращения; даже, черт побери, испытывает к этому самому делу своего рода уважение. Трудится честно, на совесть, не торопясь, без суеты. Так, чтобы с первого раза получалось наилучшим образом. Делает свое дело солидно, можно сказать, со вкусом, как хороший работник обедает после трудов праведных. Время в этой зоне неизменно течет как praesent continious, качеством же perfect. Нечего сказать о работе Игоря: она медленным солнышком восходит утром, упорно стремится к зениту и заходит к концу рабочего дня, бег ее важен и не спор; но зато и неостановим. Еще это похоже на тонкую упрямую струйку воды, без устали вытачивающую клин в сомкнутом фронте хаоса.
Спокойный труд вышел из чести. Излюблен блеск, сверкающее мнение, искусство эффектной самопродажи, умение презирать, не умея. Желание работать, высказанное вслух, обретает в психологическом портрете место непростительного штриха. Лежебока испытывает чувство колоссального морального превосходства над трудягой. Он почти псих, этот трудяга, он конь, трудоголик, он совершает постыдное дело, упершись рогом в работу; вероятнее всего, он уделяет мало внимания родным и близким, дети редко видят его; друзья посмеиваются над простым, тупым, честным - все-де ему некогда, коняге... Да что Игорю до лежебок? Он посидит-посидит в своей зоне и к вечеру бывает доволен: честно все-таки зарабатывает деньги, можно сказать, добротно зарабатывает, как тому и надо быть.
Изредка в эту зону вторгались нежеланные пришельцы из окружающего мира. Например, милая хохлушка Ксюша из Белой Церкви; милая, поскольку незлобивого нрава и с огромными темными глазами, щедро распахнутыми навстречу любому сколько-нибудь стоящему мужчине. Как описать ее характер и умственные способности? Если б та самая Оксана, исказнившая капризами кузнеца Вакулу, похожа была на Ксюшеньку, то прослыла бы беспамятной дурой и вертихвосткой. В темные времена таких людей много, поскольку их устройство дает приличный шанс на выживание: беды стекают с них легкими обильными слезами, быстро расстаются с памятью и тают в бесконечной дали позавчера. Ксю приехала в российскую столицу от бедности. Родители инженеры-пенсионеры, брат погиб в армии (на пустом месте, в мирное время: получил пулю от какого-то психа-наркомана, поставленного в караул), торговый техникум, шесть месяцев нищеты на базаре, два месяца нищеты вне базара, подруга подсказала поехать в Москву, подработать на Тверской. Клиентам невысоконькая, веселая хохлушечка нравилась, пожилые дядьки охотно покупали ее, иногда поили-кормили-одевали, как какую-нибудь внучку, а потом отпускали бездельно. Чаще, конечно, просто так не отпускали, да и всякого разбора братва искала развлечений ближе к полуночи, любой кошмар мог случиться в простой панельной судьбе: на то и профессия ночная, хоть и престижная, более или менее денежная по нынешним временам, но все ж рискованная донельзя. Наконец, один постоянный клиент из "дядьков" по доброте душевной пристроил нищую хохлушечку на роскошное место в секретариат фирмы, где работал Игорь. Здесь Ксюшу приметил Иван Филиппович, познакомился с нею поближе, переспал раз, другой, повысил в должности и предложил взять со всеми потрохами на содержание, снять квартиру, избавить от работы, дать денег впрок. И его сухую и расчетливую душу радовала "внучка". Поразмыслив, Ксюшенька еще раза два легла под одно одеяло с Иваном Филипповичем, но от постоянного статуса отказалась: уж больно он был стар, дрябл и неказист. Иван Филиппович проявил подлинное благородство: хотя квартиру не снял, но зато и с работы не выгнал, даже не понизил в должности. Ксюше нравились восемь мужчин из разных отделов фирмы, и всем она сделала положенные намеки. Один уже порадовал ее, другой скоро непременно приобретется, знает она все эти нехитрые мужские как бы сомнения, из прочих же Игорь занимал предпоследнее место по перспективности. Хорошенький, конечно, парнишка, но такой нелюдим, что прямо вежливый, чисто из какого-то фильма. Так, для галочки заходила к нему как бы по делу время от времени, улыбалась, конечно, побалтывала, но без всякого озорства. Не выгорит с этим нелюдимом вежливым, видит Бог, не выгорит. Хотя и хорошенький парнишка. И что ему, жалко что ли? Такой-то малости.
