В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович (первая книга .TXT) 📗
Запрокинув голову, я смотрел в окно, в зеленовато-белесое небо. Туда выплыла и неподвижно повисла над мчащимся вагоном пухлощекая луна. Ее «лицо» напоминало рожицу Травяного Зайца. Сосед похрапывал негромко, неназойливо и не мешал моему общению с луной.
— Привет, — сказал я ей.
Тогда появился и сам Заяц. Я его не видел, но почувствовал, как он забрался на постель и устроился у меня в ногах. По джинсовым штанинам царапнул висевший на шее у Зайца ключ.
— А как же Синий Треугольник? — спросил я. — Ты его оставил взаперти?
Травяной (и Песчаный) Заяц не удостоил меня ответом и притих.
Я уснул.
Мне снилось что-то хорошее, из «серии» снов про заманчивые рельсовые дороги и странные, просторные, как дома, вагоны, сцепленные в длинные поезда. В этих поездах можно было заблудиться, как в незнакомых кварталах. Вагоны весело встряхивало на стыках. За широченными окнами — то над верхушками лесов, то над шпилями причудливых городов — слева мчалось косматое желтое солнце, а справа белая большущая половинка луны…
Но я помню этот сон смутно. И вместо него расскажу другой. По содержанию он мало похож на тот, полузабытый, но по ощущению — похож. В нем то же самое ожидание необычного. Вернее, я просто вставлю сюда несколько страниц своего старого дневника. В обычной повести я не решился бы на столь дерзкое нарушение правил, на разрыв и ломку сюжета, на затягивание действия. Но ведь сейчас-то — мемуары. В них вполне допустимы авторские отступления и документальные вставки. Итак…
«10 апреля 1997 г.
Вчера ездил выступать в уралмашевскую школу № 144.
Милые пожилые учительницы (явно преданные своему делу). Славные умные шестиклассники (по прежним меркам — пятый класс).
Внизу, в вестибюле — охранник интеллигентного вида, в аккуратной униформе — штрих эпохи…
Среди слушателей (их было человек шестьдесят) рыжий Ванечка, очень похожий на Фаддейку из моей повести «Оранжевый портрет с крапинками». Только без веснушек и, видимо, с более благополучной судьбой — сын преподавателя французского языка, ведущего в этой школе факультатив. Юный литератор. Исписывает общие тетради «историческими романами». Мне это рассказала учительница, которая провожала меня до стоянки такси. Видимо, Ванечка — ее любимец.
А потом этот интеллигентик с рыжими локонами приснился мне в очередном сне про Город и поезда. Будто мы с другом (похожим на Леню Шубина) приехали в Тюмень (сказочную) по какому-то делу, и с нами этот бесенок — то ли сынишка, то ли племянник Леонида. И в то же время это сын моих севастопольских друзей Юрка Вихрев в его бытность пятиклассником (он хотя и не рыжий был, но тоже с локонами).
Мы ходили по Тюмени, попадали в какие-то приключения (почти сразу забытые), слегка заблудились в логу. Но главная наша (моя и Леонида) задача каждый день была — достать на вечер бутылку коньяка. В городе — трудности со спиртным и продуктами. За бутылками мы ходили на окраину, в дом за зеленым забором, к частной торговке — симпатичной тетушке, которая (мы это видели) благоволит нам. Причем каждый раз оказывалось, что ее дом уже не в Тюмени, а где-то на окраине Москвы, но мы это воспринимали как должное.
Итак, мы покупаем бутылку, а наш юный адъютант Ванечка дурачится и поддразнивает нас за порочное пристрастие к горячительным напиткам. Но поддразнивает в меру, не переходя грань. И мы на него не сердимся.
Наконец приходит вечер отъезда. Мы последний раз идем за коньяком. Тетушка дает нам длинный сосуд с греческим пойлом типа «Арго» и виновато говорит, что другого нет.
— А закуски, извините, вообще никакой. Даже хлеба нет. Городское начальство прохлопало ушами, и сегодня вся Москва осталась без хлеба.
И вот мы уже в поезде, в купе (где почему-то стеклянная крыша). Ванечка старательно переодевается и оказывается в новенькой пионерской форме — такой, какую надевал Юрос Вихрев в первые сентябрьские дни 85-го года (смотри повесть «Заяц Митька»).
— Ты чего это так нарядился?
— А как же! Мы ведь домой едем, а это праздник!
Я не совсем понимаю, что значит «домой». Это понятие во сне окутано неким мистическим смыслом. Но такие соображения не мешают мне согласиться с Леней, что пора пропустить по рюмочке — в честь того, что поезд вот-вот дернется и повезет нас (куда? — я не знаю, но в этом незнании есть ожидание новых приключений). Я чувствую, что поедем мы не просто по железнодорожному пути, а по сказочной Дороге…
Но негодный Ванечка не дает нам отметить это событие. Он хватает бутылку, выскакивает с ней в коридор и начинает по-обезьяньи прыгать перед дверью, дразня нас.
Этакий внешне образцовый мальчик — и вдруг с коньяком! Он дискредитирует и себя, и нас!
— Иван, выдеру! — жалобно говорит Леня.
Ванечка продолжает дурачиться. Бурая жидкость бултыхается в длинной бутылке и грозит выплеснуться, потому что пробка уже вынута. Вдруг поезд дергается. Ванечка, поскользнувшись, с размаху садится на линолеум вагонного пола, раскидывает коричневые журавлиные ноги широкой буквой V. Тоже мне «виктори»!
Леня подхватывает Ванечку, а я бутылку.
— Ой… — Ванечка с болезненной улыбкой трет ушибленное место.
— Сильно стукнулся? — сдержанно сочувствуем мы. — А вот и нисколечко!
Он входит в купе, упирается в столик ладонями и прижимается носом к стеклу. За окном тихо проплывают странные городские и станционные постройки. В том числе и громадное кирпичное здание с часами, похожее на английский Вестминстер.
Под отглаженной рубашкой Ванечки топорщатся острые лопатки. И меня вдруг пронзает резкое беспокойство за этого пацаненка. Я понимаю, что его веселость и дурашливость — способ скрыть какую-то болезненную тревогу. За кого? За себя, за нас всех?..
И просыпаюсь…»
И я проснулся. С этой самой тревогой и в то же время с ожиданием каких-то необычных случаев (хотя, повторяю, сон был не тот, что я сейчас пересказал). За окном пролетали перелески, сверкало яркое утро. Травяного Зайца в ногах, конечно, не оказалось. Не было и добродушного толстяка на соседнем диване. Я сел. И понял, что ни умываться, ни завтракать уже некогда. За перелесками проплыло знакомое здание элеватора, прогудел под колесами мост через речку Галчиху — значит, поезд подходил к Малогде.
Я вдруг подумал: «А почему «Малогда»? Разве так назывался город моего детства раньше?» И… вспомнить не мог. Зато пришла догадка. Название это похоже на Вологду, но сходство случайное. «Вологда» — оттого, что где-то в тех краях в старину волоком передвигали суда. А «Малогда» — из той же компании, что «когда», «никогда», «всегда», «иногда»… Означает «мало когда», «в редких случаях». Может быть, потому, что сейчас меня ждали здесь какие-то необычные события?
Да чего ждать-то, кроме встреч со знакомыми улицами, старым зданием школы и береговыми кручами над Турою?
Но все-таки, все-таки… Может быть, не случайно вчера днем и вечером стоял в воздухе зеленоватый свет, а ночью снилось странное… Кстати, откуда это выражение — «желать странного»? Кажется, из Стругацких.
Поезд сбавил ход, тормозил. И вместо «странного» появилась здравая и скучная мысль: «Ну, а чего меня сюда принесло-то? В эту… Малогду? Чего я здесь ищу?» Спросить бы у Синего Треугольника (это, по-моему, он во всем виноват), но разве до него сейчас докричишься?..
Вагон дернулся и замер. Я подхватил чемодан и вышел на платформу — единственный из всех ехавших в этом «СВ» пассажиров.
Станционное здание было двухэтажное, кирпичное, с побеленными архитектурными выступами и карнизами. Выступы между окнами и под крышей складывались в орнамент из плавных линий — модерн первых лет двадцатого века. Тогда в этом стиле часто строили вокзалы, водонапорные башни, электростанции и городские училища.
«Странное дело», — подумал я. Потому что знал: в Малогде еще десять лет назад построили новый вокзал. Здесь, на кирпичном фронтоне было написано: «Малогда-I». Может быть, новое здание на станции «Малогда-II»?
