Т. 03 Гражданин Галактики - Хайнлайн Роберт Энсон (книги онлайн полные TXT) 📗
— Я выступаю за них!
Чибис резко вздернула голову.
— Мамми!
Та вдруг оказалась перед нами. Чибис попыталась подбежать к ней и ударилась о невидимый барьер. Я схватил ее.
— Полегче, солнышко. Ее там нет — это что-то вроде телевидения.
— Собратья-наставники! За вами преимущества множества разумов и знаний…
Странно было наблюдать, как она поет, и слышать английскую речь; даже в переводе сохранялась ее певучесть.
— …но я знаю их. Это правда, что они необузданны — особенно младшая, — но это необузданность возраста. Можем ли мы ожидать зрелой сдержанности от расы, представители которой обречены умирать в раннем детстве? А разве сами мы обходимся без насилия? Разве не мы сегодня убили миллиарды существ? Сможет ли хоть одна раса выжить без воли к борьбе? Верно, что эти существа подчас агрессивнее, чем требует необходимость или мудрость. Но, собратья-наставники, они еще так молоды! Дайте им время повзрослеть.
— Повзрослеть — это именно то, чего мы боимся. Ваша раса чересчур сентиментальна; это обесценивает ваше суждение.
— Неверно! Мы сострадательны, но не глупы. Я лично непосредственно принимала участие в вынесении многих, многих отрицательных решений. Вы знаете об этом; это есть в ваших записях — я же предпочитаю об этом не помнить. Но и опять я буду принимать такие решения. Если ветвь неизлечимо больна, ее следует удалить. Мы не сентиментальны; мы наилучшие из наблюдателей, которых вы когда-либо находили, потому что делаем дело без гнева. Мы беспощадны ко злу. Однако мы любовно снисходим к ошибкам ребенка.
— Вы закончили?
— Я утверждаю, что эту ветвь не следует удалять! Я закончила.
Фигура Мамми исчезла. Голос продолжал:
— Выступит ли в их пользу еще какая-либо раса?
— Выступлю я.
Там, где только что стояла Мамми, оказалась огромная зеленая обезьяна. Она уставилась на нас, потрясла головой, потом неожиданно перекувыркнулась и принялась смотреть на нас меж собственных ног.
— Я не являюсь их другом, но я сторонник «справедливости». Этим я отличаюсь от моих коллег в Совете. — Она быстро перевернулась несколько раз. — Как сказала наша сестра, раса эта молода. Дети моей собственной благородной расы кусают и царапают друг друга — иногда до смерти. Даже я вел себя так в свое время.
Обезьян подпрыгнул, приземлился на руки и выдал кульбит.
— И разве кто-то здесь возьмется отрицать, что я цивилизован?
Он остановился, поскребся и внимательно осмотрел нас.
— Они звероподобные дикари, я не понимаю, как кто-то может питать к ним симпатию, но я говорю: дайте им шанс!
Изображение обезьяны пропало.
Голос сказал:
— Можете ли вы что-либо добавить, прежде чем решение будет принято?
Я начал говорить: «Нет, кончайте эту волынку…», но Чибис схватила меня за ухо и зашептала. Я послушал, кивнул и продолжил:
— Господин Модератор — если мы будем осуждены, не могли бы вы задержать палачей настолько, чтобы мы могли попасть домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас всего за несколько минут.
Голос ответил не сразу.
— Почему вы хотите этого? Как я объяснил, лично вас не судят. Есть договоренность оставить вас в живых.
— Мы знаем. Но хотим оказаться среди своих, вот и все.
Снова секундное колебание.
— Это будет исполнено.
— Достаточны ли факты для вынесения решения?
— Да.
— Каково решение?
— Эта раса будет подвергнута повторному обследованию через десять периодов полураспада радия. На этом промежутке существует риск ее самоуничтожения. Ей будет оказана помощь против такого риска. Во время испытательного срока за ней будет наблюдать Мать-Хранительница… — машина пропела настоящее имя Мамми, — полицейский соответствующего сектора, которая будет немедленно докладывать обо всех угрожающих изменениях. В течение этого срока мы желаем данной расе успешного прогресса и совершенствования. Теперь же они должны быть возвращены к тем пространственно-временным параметрам, откуда были изъяты.
Глава 12
Я считал, что приземляться в Нью Джерси, не имея полетного задания, чрезвычайно опасно. Вблизи Принстона тьма стратегических объектов; нас могли обстрелять чем угодно, вплоть до атомных ракет. Но Мамми снисходительно промурлыкала: «Думаю, до этого не дойдет».
И не дошло. Она посадила нас на околице, спела прощальную песенку и исчезла.
Конечно, нет ничего незаконного в том, чтобы прохаживаться по ночным улицам города в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках. Но подозрения это вызывает — и нас замели полицейские. Они позвонили отцу Чибис, и уже через двадцать минут мы сидели в его кабинете, попивали какао с пшеничными хлопьями и разговаривали.
Маму Чибис чуть не хватил удар. Пока тянулась наша история, она так часто приговаривала: «Поверить не могу!», что профессор Райсфельд сказал:
— Прекрати, Дженис. Или иди спать.
Я ее не виню. Ее дочь пропала на Луне и считалась погибшей — и вот она чудесным образом возвращается на Землю. Но профессор Райсфельд нам поверил. Как у Мамми был дар «понимания», у него был дар «осмысления данных». Когда появлялся факт, он отбрасывал теории, которые не соответствовали этому факту.
Он обследовал скафандр Чибис, велел включить шлем, зажег свет, чтобы сделать шлем непрозрачным… Потом потянулся к телефону.
— Это должен увидеть Дарио.
— В полночь, Курт?
— Хоть бы и так, Дженис. Армагеддон не станет ждать до понедельника.
— Профессор Райсфельд!
— Да, Кип?
— Может, сначала вы захотите посмотреть другие вещи.
— Хм.
Я выгреб все из карманов Оскара — оба маяка, по одному на каждого из нас, листы металлической «бумаги», покрытой уравнениями, обе «счастливки» и две серебристые сферы. По пути на Землю мы останавливались на Веге Пять, где провели большую часть времени под неким гипнозом, пока Профессор Джо с еще одним коллегой выкачивали из нас познания о земной математике. Они не изучать ее хотели — о нет! Им нужен был наш язык математических символов, от радикалов и векторов до таинственных закорючек теоретической физики, чтобы они смогли обучать нас; результаты были записаны на металлической бумаге.
Сначала я показал профессору Райсфельду маяки.
— Сектор Мамми включает теперь и Землю. Мамми велела задействовать маяк, как только она нам понадобится. Она всегда будет рядышком — самое большее за тысячу световых лет. Но она прилетит даже издалека.
— Ага, — он посмотрел на мой маяк. Он был меньше и аккуратнее того, смастеренного на Плутоне. — Нельзя ли разобрать его?
— Э-э, там заключена огромная энергия. Он может взорваться.
— Возможно, — он задумчиво протянул маяк обратно.
Что такое «счастливки», трудно объяснить. Они выглядят как те маленькие абстрактные безделушки, которые покупают не только, чтобы рассматривать, но и чтобы вертеть в руках. Моя была из чего-то вроде обсидиана, но теплая и мягкая; у Чибис она походила на яшму. Она действует, когда прижмешь ее к голове. Я дал профессору Райсфельду попробовать, и на лице его отразилось благоговение — кажется, что ты в объятиях Мамми, чувствуешь тепло, безопасность и понимание.
Профессор сказал:
— Она любит тебя. Не для меня эта штука… Извини.
— Она и вас любит.
— Да?
— Она любит все маленькое и беспомощное. Поэтому-то она и Мамми.
Я и сам не сообразил, что ляпнул. Но он не обиделся.
— Так ты говоришь, она полицейский?
— Ну, скорее инспектор по делам несовершеннолетних — а мы живем в трущобном районе, на задворках и в ужасных условиях. Иногда ей приходится делать то, что ей не нравится. Но она хороший полицейский, а ведь кому-то надо делать и грязную работу. И она не может бросить своих подопечных.
— Мне кажется, она не способна кого-нибудь «бросить».
— Хотите попробовать еще раз?
— Не возражаешь?
— Конечно, нет, оно ведь не кончается.
Он попробовал, и вновь расплылся в улыбке. Он взглянул на Чибис, спавшую, уткнувшись в пшеничные хлопья.
