Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Кому-то было по-настоящему одиноко. Кому-то было плохо. Кто-то хотел к людям. А доктор с удовольствием поменялся бы с ним местами.
Орехом на зубах белки щелкнул ключ в замке. Кожаное кресло с изменяемой геометрией, сделанное по спецзаказу, приняло доктора в свои объятья. Некоторое время он устраивался поудобнее, ища расслабления. Закинул руки за голову; закрыл глаза. Однако желанный покой гулял внизу, не спеша подняться на второй этаж. Перед внутренним взглядом маячило лицо пациента: манекен с неоконченным гримом. Чего-то не хватало.
Чего?
Он просидел в кресле минут двадцать. Открыл глаза. Вяло, без интереса, перелистал бумаги в папке. Встал. Подошел к окну, раздвинув тяжелые шторы. В отблесках угасающего дня мелькнула некая соринка, раздражая зрение. Доктор вгляделся, щурясь сквозь стекла очков, которые забыл сменить.
Верно. Очки. Совершенно забыл. Или наоборот, вовремя вспомнил?
Пальцы, окунувшись в боковой карман, нащупали шершавый пластик футляра. Ему хотелось убрать соринку (так мама в детстве языком вынимала ресничку, попавшую в глаз…) раньше, чем окончательно стемнеет. Но не предаваться же из-за сиюминутного желания унизительной спешке? Доктор включил настольную лампу, бережно извлек из футляра очки, чья оправа отливала бронзой. Придирчиво рассмотрел на просвет. Подышал на стекло. Аккуратно протер специальной фланелькой, хотя на сияющих стеклах не было ни пылинки, ни пятнышка. Спрятал старые очки в футляр, а футляр — в карман пиджака. Выключил лампу. Посидел десять секунд без движения, заново привыкая к полумраку.
И лишь тогда торжественно водрузил новые очки на нос.
О, сладостное ощущение перемен! Когда реальность потягивается во сне, неуловимо сдвигаясь всего на долю градуса. Но этого достаточно, чтобы все предстало в совершенно ином свете. Новый ракурс — и из бытия исчезает бессмысленность, пустота, обыденность ритма. Плоская монохромная картинка наливается красками, обретает глубину, объем, значение и скрытый смысл. Жизнь возвращает себе утерянный в суете вкус.
Доктор подошел к окну. На сей раз ему не пришлось всматриваться соринка, выпав из глаза, сразу наполнилась конкретикой, несмотря на черничный кисель сумерек.
Старуха.
Та самая, что приходила два дня назад.
Мелкое движение внизу, на краю зрения, под самыми окнами, на миг отвлекло его от наблюдения за поздней гостьей. Что-то перемещалось меж клумб и кустов, оставляя за собой качающиеся стебли и листья. Доберман-сторож? Но существо вступило в желтый прямоугольник света, падавший из окна первого этажа, замешкалось — и доктор увидел. Маленький, не более полуметра ростом, големчик. Казалось, он был слеплен из чего попало: местами на тельце отблескивал металл, топорщились волокна древесины, бок покрывала белая эмаль, осыпаясь чешуйками… Доктор задумался: как он ухитрился все это рассмотреть со второго этажа, в неверном освещении?
Наверное, благодаря смене очков.
Големчик шустро рванул дальше, выскочил из световой клетки и пропал. Кажется, следом промчался еще один, но доктор опоздал его разглядеть. Недаром пациент утверждал, что не может их догнать. Надо полистать литературу по типичным фобиям. Освежить в памяти симптомы индуцированных психозов.
Тихо улыбаясь своим мыслям, доктор вышел из кабинета.
Палата пациента, любителя лепить «големчиков», располагалась в левом крыле первого этажа. Шаги гулко тревожили стерильную тишину коридора: ужин закончен, больных развели по комнатам, а ложились здесь рано. В основном, контингент в пансионате подобрался тихий, самодостаточный. Перед дверью палаты номер восемь доктор немного постоял. Собственно, от самой двери осталось чуть больше половины. Словно большой пес с пастью, набитой акульими клыками, взял да и откусил кусок двери вместе с замком. Как бутерброд с маслом. Вернее, не с маслом, а с белой эмалью.
Или иначе: не откусил, а в три движения зачерпнул горстями, будто глину.
Доктор толкнул останки двери, входя. Пациент был здесь. Сидел на полу, привалясь спиной к кровати с оторванной спинкой. Левая ножка также отсутствовала. Рядом — на стене, в полу — виднелись отчетливые углубления со следами пальцев.
— Добрый вечер, доктор.
— Добрый вечер.
— Я обещал сказать вам, когда соберусь домой. Я говорю. Я собрался. Вы идете со мной?
Доктор оглянулся. Позади него в дверях переминалось с ноги на ногу пять големчиков весьма неприятного вида. Каменный, деревянный, два цементных с примесью линолеума, один — цельнометаллический. В комнату протолкались еще двое, волоча груду одежды. Рубашка, брюки… Брюки показались доктору знакомыми. Такую форму носят охранники пансионата.
— Вы идете, доктор?
— Иду.
— Тогда подождите, я переоденусь. Спасибо. С вами получится лучше. Легче.
Зачем он согласился? Боится?! — нет, не боится.
Это все очки.
Новые старые очки.
И страстное желание узнать: чего не хватало в лице пациента, когда грим ложился на мертвую плоть манекена?!
— Пойдемте, доктор. Бабка ждет. Остальные тоже собираются. Нам пора.
Големчики умчались вперед. Дверь черного хода, обычно запертая в это время, оказалась приоткрытой. По дороге им никто не встретился. Темный парк ласково шелестел, расступаясь. Оба добермана лежали у ограды, преданно глядя в глаза стоявшей за решеткой старухи. Свита Бабки присутствовала, слегка ревнуя: дворняга, кошки, воробьи. На фоне ярких звезд мелькнули силуэты летучих мышей. Доктор покосился на пациента: тот шел, с трудом отрывая от земли ноги. Тайная сила тянула его назад, прочь от ограды, прочь от Бабки. Последняя вросла в землю, и лишь ветер играл с подолом цветастого платья. Она тоже сопротивлялась. По-своему.
Наконец пациент уперся в незримую стену. Остановился. С видимым усилием поднял взгляд на старуху.
— Кто это?
— Доктор.
— Он уходит с нами?
— Да.
— Хорошо.
— Хорошо. Забор?
— Я помогу. Сейчас…
Худые, дряблые руки потянулись вперед, просочились меж витыми прутьями ограды. Доберманы, как загипнотизированные, качнулись навстречу. Дворняга встрепенулась, тщетно пытаясь просунуть морду в вензель. Руки, перевитые набухшими венами, с внезапной нежностью потрепали по холкам огромных псов. Легко придвинули одного к другому, вдавливая, сминая, делая целым! Двухголовое существо отдавалось изменениям, блаженно повизгивая от удовольствия. Вот обе головы слились воедино, собака-гигант стала еще больше, а старуха продолжала усердно трудиться. Под ее умелыми пальцами дворняга вытянулась в лохматую сосиску с короткими лапами, без усилий проскользнула сквозь решетку и влилась в общую плоть. Так струя воды вливается в бассейн, исчезая без следа… Почти без следа. У нового существа едва заметно изменилась форма морды, окрас стал более светлым, прорезался хвост колечком.
За дворнягой с блаженным мурлыканьем последовали кошки, сделав морду существа более плоской и добавив телу упругой грации. Потом настал черед воробьев и дюжины невесть откуда взявшихся крыс. С неба упала троица летучих мышей — у Бабки все шло в дело. Она работала уверенно, не задумываясь. Химера была уже размером с добрую лошадь. Восхищенно косила на старуху круглым птичьим глазом, виляла хвостом, в нетерпении рыла землю лапами когтистыми и перепончатыми.
— Готово! Садитесь, доктор, не бойтесь. И ты садись.
Доктор никогда не ездил на лошади. Не говоря уже о поездке на химере. Бабкин монстр припал к земле, давая людям возможность забраться на спину, запустить пальцы в густую шерсть. Доктор ощутил себя частью химеры, частью безумия, слепленного из Бабки, ограды, пациента, дышащего в затылок…
Доктору было хорошо. Впервые за много лет.
— Давай!
Мощное тело взвилось в воздух. Крылья у зверя (зверика?) отсутствовали, но если это нельзя было назвать полетом, то доктор мог лишь развести руками. Нет. Развести руками не мог — упал бы. Внизу лениво, как во сне, проплыла трехметровая ограда с оскалом зубцов, шляпка старухи, аккуратно подметенный тротуар, мусорные баки…
