Ход больших чисел (Фантастика Серебряного века. Том II) - Ольшанский Григорий Николаевич (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Все подтвердили товарищеское слово и дали ему обещание, что в назначенный день в двенадцать часов будут у профессора.
Наступил назначенный день. Около семи часов вечера Макс пришел к профессору, который так был растроган этой точностью, что заключил его в объятия, как своего единственного друга.
— Ах, между прочим, — сказал профессор, — я только что перед вашим приходом совершил преступление, которым будет ужасно огорчена моя глухонемая прислужница. Она безумно любит моих зверенышей, но особую нежность питает к единственному и при том действительно замечательному экземпляру ангорского кролика, которого я вам вчера показывал. У него такая пышная белая шерсть и нежный пух… Но сегодня я погрузил его в Нирвану, и сейчас он уже лежит у меня в лаборатории, в шкафу. Она, когда увидит, будет плакать, и боюсь даже, как бы не возненавидела меня за это… Ну-с, а теперь я должен осмотреть вас, мой молодой друг, исследовать и затем так же, как и ангорского кролика, погрузить в Нирвану, что не помешает вам завтра после полудня чокнуться за завтраком с вашими друзьями. А затем… Затем мы объявим о нашем открытии миру.
То, что произошло затем в лаборатории профессора, было покрыто глубокой тайной. После того, как был произведен осмотр и тщательное исследование Макса, были зажжены зеленоватые электрические лампочки, все окрасилось в нежный оттенок лунного света, и комната наполнилась каким-то тонким наркотическим ароматом.
Макс, ни на одно мгновение не испытавший колебания, лег на особого устройства диван и предоставил себя в полное распоряжение профессора.
Когда профессор взял в руки инструмент, похожий на шприц, то только в эту минуту заметил, как он сам взволнован. Руки его дрожали первый раз в жизни. Ведь в первый раз перед ним лежал человек!
Но он овладел собой; из шкафа, где у него хранились всевозможные соли и щелочи, простые и самые сложные составы, достал пузырек, наполненный цветной жидкостью, и приступил к делу. Он останавливался перед каждым своим движением и строго обдумывал его. Макс, который вначале вполне сознательно относился ко всему происходившему, начал чувствовать, как будто он смотрит на жизнь сквозь зеленоватые стекла очков, все видит и слышит, все понимает, но сам уже не принимает в жизни никакого участия.
Затем профессор опустил над ним покрывало, и тогда прекратился для него свет.
В доме была глубокая тишина. Глухонемая прислуга в своей комнате улеглась спать. Окна квартиры выходили в сад, куда не доносились звуки улицы.
Профессор кончил работу, и когда увидел, что перед ним лежит человек, не движущийся, но живой, со всеми теми признаками, которые были для него явным доказательством верности его теории, глаза его загорелись радостным блеском, а в груди своей он ощутил такое неистовое биение сердца, какого не испытал ни разу в жизни, даже в своей далекой и светлой молодости.
Дрожащими руками положил он инструменты на стол и почувствовал, что ноги его ослабели, колени сгибаются. Он решил, что это происходит от сильного наркотического запаха, которым был наполнен воздух, отворил дверь и вышел в соседнюю комнату. Но тут он убедился, что запах был ни при чем: причиной же было его внутреннее волнение.
Может быть, всякий другой, глядя со стороны на то, как он умертвил человека, нашел бы, что ликование было преждевременно; но он-то, по ему одному понятным признакам, знал, что не умертвил, а дал ему возможность новой, еще никем не изведанной жизни, он это знал теперь наверное, и потому торжество его было выше всякой меры.
Голова его кружилась, ноги едва держали его легкое, высохшее от многолетней усидчивой работы тело, а сердце словно хотело проломить грудную клетку и вырваться на волю.
«Боже, — мелькало у него в мозгу, — я слишком стар для такого волнения, мое сердце может не вынести такой радости. Уймись же, уймись! Все-таки вспомни, что мне не двадцать пять лет, а семьдесят».
Но тут что-то подкатило к горлу и сдавило его, в глазах появился черный туман. Он пошатнулся и, как сваленный ветром столб, повалился на диван…
И тогда тишина в доме стала мертвой. В дальних комнатах спали звери, и рыбы, и черепахи, а около кухни, в своей конурке, наслаждалась сном глухонемая. Она не знала ни о чем, что произошло в квартире в эту ночь.
Утром она проснулась в обычный час, оделась, неторопливо выпила свой кофе, взяла кошелку и отправилась на рынок за покупкой провизии для обеда профессору и корма для его зверей. Вернувшись, она отправилась к зверям, накормила рыб, черепах, обезьян, что отняло у нее много времени, а когда добралась до клетки, в которой обыкновенно проводил дни ее любимец, белый ангорский кролик, она с ужасом остановилась. Красивого зверька не было в клетке.
Печаль и гнев наполнили ее сердце. Смутно она представляла себе все то, что делал профессор со своими зверями, но от ее зорких глаз не ускользнуло самое главное: что звери умирали только на время. Как ни старался профессор прятаться с своей работой, но любопытство женщины подстерегало его. Глухонемая нашла для пары своих острых глаз щелку, в которую не раз глядела и пристально следила за его работой. И видела она, как он вынимал из ящиков неподвижно лежавшие тела зверьков, как доставал из шкафа пузырек с жидкостью — пузырек особой формы, отличавшей его от всех других пузырьков, — как маленьким шприцем набирал из него жидкость, а потом иглу шприца вонзал в неподвижное тело зверьков, впрыскивал в него жидкость, и как этот зверек оживал.
И теперь, когда она поняла, какая судьба постигла любимого кролика и что, может быть, ему придется годы недвижно лежать в профессорском шкафу, все это мгновенно промелькнуло в ее голове. Затаив дыхание, подошла она к двери профессорской комнаты и увидела, что профессор, одетый, лежит на диване.
— «Нечаянно заснул, — подумала она. — Должно быть, очень поздно работал и спит крепко и не скоро проснется».
Потом она другим ходом прошла в лабораторию. Там увидела выдвинутое на середину раскидное кресло, превращенное профессором в диван, прикрытый зеленым шелковым покрывалом, края которого спускались до пола. Подумала, что это какая-нибудь новая работа профессора, и не дотронулась до нее.
Осторожно отворяла она дверцы шкафов, осматривала ящики и в одном нашла своего любимца. Он лежал неподвижно на маленьком тюфячке. Она вынула его и, бережно держа на руке, как ребенка, потянулась к большому шкафу- лаборатории; среди множества пузырьков узнала флакончик, который был нужен, схватила лежавший тут же шприц и все это унесла в кухню.
Для всего этого потребовалось от нее немало времени. Было около полудня, когда она с своей добычей вышла из лаборатории. В это время в передней уже раздавался звон, которого она, благодаря своей полной глухоте, не слышала. Звон повторился раз, другой, третий, стал нетерпеливым, но никто в квартире не слышал его.
Тогда перестали звонить и начали стучать все сильнее и громче. Шаталась дверь, вздрагивали полы, испуганные животные подняли крик, а по ту сторону двери уже громыхали удары топора. Рубили дверь; наконец, она поддалась, и в квартиру ввалилась группа молодых людей, среди которых был и племянник профессора, Алекс. Он знал ходы в квартире и повел своих товарищей в кабинет дяди.
В комнате, несмотря на вливавшийся в окно дневной свет, горели электрические лампы. На диване, одетый, вытянувшись во весь рост, без подушки и как-то случайно, неудобно лежал профессор. Его начали будить.
— Профессор… Уже полдень… пора вставать!.. Проснитесь, дорогой профессор, мы пришли приветствовать вас и нашего друга!
Но профессор не откликался. Тогда прикоснулись к его лицу, к руке, стали теребить его и с ужасом отшатнулись. Он был мертв, и тело его уже окоченело.
Двое выбежали из квартиры и пустились на поиски докторов, остальных же Алекс повел в лабораторию. Подняли покрывало над диваном и увидели неподвижно лежавшего на спине, лицом кверху, одетого только в длинную белую рубаху Макса. Лицо его было спокойно, бледные щеки были слегка только окрашены слабым розоватым румянцем.
