Эффект серфинга - Тупицын Юрий Гаврилович (читать полную версию книги TXT) 📗
Кирсипуу переменился, будто его подменили. Сбросил свою профессиональную маску приветливой сдержанности, он оживился и вёл себя просто, как ведут себя со своим человеком. Лобов начал догадываться в чем дело и окончательно уверился в своей догадке, когда психолог спросил:
— Вы всерьёз решили задержаться у нас на недельку-другую?
— Разумеется. — Иван помолчал и сердито спросил: — Так вы подслушивали наш разговор? Это, по-моему, лишнее.
Кирсипуу сделал вид, что обиделся, но глаза его лукаво посмеивались.
— Как можно! Но я психолог-обсерватор, понимаете? По долгу службы я был обязан контролировать ваш разговор с Леной и немедленно вмещаться, если бы он принял нежелательный для больной оборот. К счастью, вы вели себя вполне профессионально. Просто молодцом! Я бы сказал, что выбранная вами линия поведения по отношению к больной — оптимальна. Правда, частое упоминание об Орнитерре рискованно, но этот весьма и весьма спорный расчёт на эмоциональную подпитку ассоциацией ретроспециями стрессового плана в конце концов оправдался, можете продолжать в том же духе. Но не пережимайте! Воспоминания об Орнитерре остаются самым болезненным звеном в психике Лены и вместе с тем самым активным центром нормализации её функций. Оптимум воздействия лежит именно в этой зоне, все правильно. Но, повторяю, не пережимайте!
Лобов отмолчался, мысленно поздравляя себя с тем, что отложил беседу с психологом, предпочтя сначала встретиться с Леной без медицинских советов и рекомендаций, ни понять, ни следовать которым по-настоящему Иван все равно бы не смог.
— Вы обратили внимание на видимый возраст Лены?
— Обратил.
— Ей можно дать лет двадцать пять, никак не меньше. Не правда ли? Характернейшее следствие биофобии! Справившись с болезнью, Лена помолодеет. Но никогда уже она не станет той жизнерадостной девушкой, какой она была в свои восемнадцать лет и какой она должна была бы быть в свои нынешние девятнадцать!
Лобов помолчал, обдумывая услышанное, и не очень любезно спросил:
— Зачем мне знать об этом?
— Не ершитесь! — По этой реплике Иван убедился ещё раз, сколь точно Кирсипуу улавливает настроение собеседника. — В случившемся с Леной несчастье есть одна тонкость, знать о которой вам следует обязательно. Лена выглядит умудрённой жизнью молодой женщиной. Но на самом деле она как была, так и осталась юной, наивной девушкой. Сердце её ещё никогда не было занято. Понимаете?
— Не совсем, — ответил Иван после паузы.
— Не просыпалась она для любви. Не любила ещё по-настоящему! Дошло?
Морща лоб, Иван непонимающе разглядывал психолога.
— А Орнитерра? Виктор Антонов?
Кирсипуу вздохнул, поставил домиком брови и сделал рукой лёгкий сожалеющий жест.
— Нежная дружба. Юношеская любовь. Называйте это как хотите! — Видя, что Лобов наконец-то понял его, но все ещё не освоился с услышанным, он добавил: — Можно бы сказать, платоническая любовь, да не люблю я этого слова! Ещё в детстве прочитал у кого-то из мыслителей-оригиналов, кажется у Ларошфуко, что платоническая любовь — это гладкий красивый поднос без всякого угощения. И с тех пор стоит мне услышать или сказать о платонической любви, как у меня перед глазами встаёт не юная дева, а именно этот гладкий и красивый поднос — белый и с эдакими аленькими цветочками.
Недоверчивость Лобова перешла в задумчивость.
— Да-да, — угадал его мысли чуткий к дуновению настроений, как тополиный лист, Кирсипуу. — Именно это и послужило у Лены толчком для развития комплекса виновности перед Виктором, а потом и равнодушия, даже отвращения к жизни. Ведь Антонов пожертвовал ради неё жизнью! И умер мальчишкой, так и не узнав, что такое любовь. А скорее всего ведь именно Лена была инициатором платонизма! В конце концов, именно женщина всегда решает, чему быть: товариществу, дружбе или любви. Особенно, когда люди целых два месяца живут рядом, в одном доме.
— И все-таки, — хмуро сказал Иван, — я так и не понял, для чего вы рассказали мне все это. В таких подробностях.
Психолог поёжился под взглядом Лобова, который иногда становился тяжёлым, как молот, но своего хладнокровия не утратил.
— Хорошо. Вы вынуждаете меня быть предельно откровенным. Понимаете, вы ведёте себя с Леной так, что она может полюбить вас.
Он-таки сумел ошарашить Лобова! Прошло несколько секунд, прежде чем он нашёлся с ответом:
— Да я никогда не был ловеласом!
— В том-то и дело, — тонко улыбнулся Кирсипуу. — Никакой ловелас не имел бы у Лены успеха. Ни сейчас, ни, скорее всего, уже никогда.
— Ну и что?
— Лена — девушка, ей девятнадцать лет. Если она проснётся для жизни, то проснётся и для любви. Проснётся естественно, как утром восходит солнце, а весною распускается зелень и расцветают цветы.
— Ну и что? — упрямо повторил свой вопрос Лобов.
— А то, что вы будете рядом с ней! Она будет естественно тянуться к вам, как к надёжной опоре. А надёжность вашу, вы уж простите, так сказать, за версту видно. А Лене девятнадцать лет! Ей будет трудно перенести новую жизненную неудачу. Вам стоит серьёзно подумать обо всем этом.
— А я уже подумал, — рассеянно сказал Лобов.
Он так и не понял истинного смысла того, что сказал его язык. И не заметил, с каким удовлетворением откинулся Кирсипуу на спинку кресла. «Я сделал все, что мог, — было написано на его лице с какой-то неискоренимо прибалтийской, себе на уме психологической окраской. — Кто может, пусть сделает больше».
Прощаясь с Иваном, Кирсипуу на секунду задержал в рукопожатии его большую ладонь.
— Простите мою навязчивость, но мне бы хотелось дать вам несколько советов. Самого общего порядка, разумеется. Скорее даже не советов, а рекомендаций, вовсе не обязательных, но, как мне представляется, полезных.
Лобов улыбнулся этой деликатности.
— Давайте.
Кирсипуу несколько секунд молчал, собрав гармошкой кожу высокого лба, потом прикоснулся кончиками пальцев к широкой груди Ивана.
— Вам придётся проявить терпение, командир.
— Я умею быть терпеливым.
— Догадываюсь. Но речь идёт о терпении особого рода. Кирсипуу заглянул в самые глаза собеседника и снова отвёл взгляд. Психолог был подчёркнуто сосредоточен, и Лобов невольно проникся чувством ответственности к разговору. — Удар орнитеррского геновируса по психике Лены Зим был не только жёстким, но и глубоким. Я говорил вам о частичной амнезии. И это правда! Но не вся правда. У Лены была нарушена не только сознательная, но и более глубокая, подсознательная память, хотя и в меньшей степени, разумеется. В ходе сна, который подошёл к самой границе смерти, была частично разрушена не только память, но и сама личность девушки-стажёра.
Заметив некое, скорее не тревожное, а огорчённое выражение, промелькнувшее на лице Лобова, психолог-обсерватор предупреждающе поднял руку.
— Нет-нет! Вы ошибаетесь в своих догадках. Лена Зим вполне психически здорова, если не считать биофобных явлений, церебральный комплекс у неё отменный, но… Когда я говорил вам о том, что это девушка в образе молодой женщины, я несколько приукрасил картину. Правильнее было бы сказать, что она — девочка-женщина, ребёнок в облике взрослого человека, заново постигающий окружающий мир, который представляется ей то прекрасным, то, когда побеждает биофобия, ужасным и даже отвратительным. Понимаете?
— Понимаю.
— Вы будете сталкиваться с резкими переходами настроений. С раздражительностью, меланхолией, восторженностью и… некоторой инфантильностью. Лена, если она примет вас, будет задавать вам массу откровенных вопросов. Отнеситесь к этому с пониманием, не отпугните её.
— Я не отпугну.
По виду Кирсипуу можно было догадаться, что он настроился на обстоятельный разговор. С профессиональной привычкой в ходе беседы он фиксировал выражение лица Лобова. Но догадаться о его настроении трудно было даже опытному специалисту. Рубленые черты его лица были почти неподвижны, лишь слабые отзвуки, легчайшие тени вазомоторных реакций оживляли их. И тем не менее, когда Лобов сказал: «Я не отпугну», Кирсипуу помедлил, сделал одному ему известные выводы и свернул намеченную беседу.
