На будущий год в Москве - Рыбаков Вячеслав Михайлович (е книги .TXT) 📗
– Молодой человек, – скрежещуще произнес Обиванкин. – С папой вы успеете наговориться дома. У меня к вашему отцу…
– Послушайте, Обиванкин, – негромко и бесстрастно сказал Лёка. – Помолчите.
Как ни странно, старик повиновался.
Как ни странно, Лёка не испытал ни малейших угрызений совести от того, что его просьба, да еще и сформулированная столь жестко, оказалась беспрекословно выполненной. Собственно, он даже не заметил того.
– Как ты здесь оказался? – глупо спросил Лёка.
– Ну, типа… шел, шел – и оказался.
Действительно. Что с того, что это очень далеко от дома? Провожать мальчика в школу, переводя через две опасные улицы, наверное, уже не надо.
Пять лет прошло. Он стал на пять лет старше.
А мы с Машей – на пять лет старее.
– У меня вообще-то к тебе типа дело, па, – окончательно наглея от неловкости, сказал шпаненок. Нет, сын.
– Как ты меня нашел, Леня?
– А я не искал. Мы как бы с другом гуляем… – Сын обернулся. – Вон он стоит. Нат! Нат, рули ближе! – Он сделал приглашающий знак рукой. И когда второй мальчишка подошел, проговорил с непонятной интонацией: – Познакомься, это мой… папа. Это правда мой папа.
После первой растерянности, которая, взвихрившись, осела на удивление быстро, Лёка не чувствовал теперь ничего. Совсем ничего. Душу словно кто-то высосал; вставил в грудь пылесос и в два счета очистил пространство. Чисто и пусто. Аккуратный такой вакуум.
Лёка протянул другу сына руку.
– Рад познакомиться, – сказал он. – Алексей Анатольевич.
– Нат, – сказал Нат, вежливо пожав Лёкину ладонь.
– А по-русски?
– А по-русски – Натан, – сказал друг сына и чуть улыбнулся.
– Понятно, – понял его тонкий юмор Лёка и улыбнулся в ответ: – Замечательное русское имя. Рад познакомиться, Натан.
От Натана тоже пахло пивом и куревом.
Все было очень уж просто. Невозможно просто. Равнодушно просто…
А чего бы я хотел? Индийского фильма с рыданиями и объятиями?
Вот сам и начни, предложил он себе.
Нет, но… Мы же пять лет не виделись! И это мой сын!
– Послушай, Леня…
– Меня зовут Лэй, – сказал Лэй.
– Под китайца косишь? – спросил Лёка, в единый миг машинально перепархивая на тот, казалось бы, окончательно забытый язык, на котором они с приятелями трендели в молодости.
А с ним, оказывается, можно как с человеком разговаривать, подумал Лэй. От неожиданного открытия ему сделалось легче.
– Почему под китайца?
– Бог грома у китайцев назывался Лэй-гун. Стало быть, Лэй – по-китайски гром.
– Откуда ты знаешь? – искренне удивился Лэй.
– Из книжек помню, в детстве читал… Ты книжки читаешь?
Лэй только досадливо поморщился в ответ – и сказал:
– Тут без национальной принадлежности, типа. Так короче.
– Ну, раз короче… – Лёка глубоко вздохнул, собираясь с силами, и сказал: – Тогда привет, Лэй. Рад тебя видеть.
И протянул сыну руку.
После едва уловимой заминки сын ее пожал.
Ему-то хорошо, подумал Лёка. Мне бы сейчас тоже не помешало выпить.
«Что за комедию они ломают?» – в недоумении гадал Обиванкин. Конечно, ему следовало бы оскорбленно повернуться и уйти, он понимал это, но… И как им невдомек, думал он, что, пока они занимаются пустяками, играют в свои семейные игры – на чашу весов брошено столь многое…
Именно поэтому он терпеливо маячил за Лёкиной спиной и ждал.
Разговор прервался.
Потом Лэй выпустил ладонь отца, кашлянул и неловким баском сказал:
– Так вот, пап, тут такая ботва…
Из пиджачного кармана захрюкал Моцарт.
– Але!
Напрыгнул, конечно, опять неумный господин Дарт.
– Ну как, Лёка? Успел в ОВИР?
– Нет, – коротко ответил Лёка, делая в сторону Лэя виноватое лицо: мол, извини, это вынужденно и ненадолго… Точно такую же мину, молча прося прощения за паузу в разговоре, он скорчил бы, если б звонок прервал его беседу с любым случайным собеседником.
А то был сын.
Он в ответ сделал успокоительное лицо: ничего, мол, трепись, дело житейское.
Так, как сделал бы на его месте любой.
– Ну, смотри… – проговорил господин Дарт. – А я хотел узнать точно, едешь ты или нет, и если едешь, то когда. Я твой материал уже велел в завтрашний номер ставить, так что ждем.
– Хорошо. Ночью пришлю, часам к трем будет у вас. Так что утром лови.
– О’кей.
Лёка отключился и сунул мобильник в карман; Нат, наклонившись к уху Лэя, что-то тихонько сказал ему – и Лэй, кивнув, пробасил:
– Пап, дай поюзерить.
И протянул руку открытой ладонью вверх.
Лёка понял смысл просьбы лишь через мгновение. Вытащил телефон и, ни о чем не спрашивая, протянул его сыну. Тот, в свою очередь, передал трубку Нату; Нат, путаясь пальцами в явственно непривычных мелких кнопках, натискал какой-то номер и приложил трубку к уху.
«И как долго все это будет продолжаться?» – в отчаянии гадал Обиванкин.
Повернуться и уйти… Повернуться и уйти… А потом? Где я буду искать другого человека, не продавшегося с потрохами оккупантам – и в то же время с перспективой в ближайшее время на абсолютно официальном основании добраться до Москвы?
И он терпеливо сопел, стоя у Лёки за спиной, и в нарочитой вальяжной рассеянности («безмятежно прогуливаюсь, поняли?!») оглядывал родные еще с середины прошлого века окрестности, такие массивные, весомые, каменные, такие неизменные: проходит десять лет, пятнадцать, возвращаешься в Питер из степей – а на том же самом месте стоят и, словно могучие линкоры, пропарывают жидкие струи времени, скользящие вдоль из несокрушимых бортов, и Двенадцать коллегий, и серая бастилия БАНа, все неизменно милые сердцу и – теперь надрывающие сердце: здания те же, но жизнь в них совсем иная, а то и вовсе нету жизни в них, выкурили, как назойливых ос из гнезда… Что сейчас в Библиотеке Академии – ежели самой Академии нет? Обиванкин не знал и боялся узнать.
– Сонька? – сказал Нат. – Это я, ага… Живой, живой. Что, теперь в Автове взрыв? Не, мы совсем в другой степи… С Лэем загуляли малехо. Не, потом, я по чужой мобиле… Предкам отсигналь – вот я звоню. Ага. Вечером приду, расскажу.
Он отключился и передал трубку Лэю.
Тот помедлил, потом кинул нерешительный взгляд на Лёку; Лёка в ответ лишь удивленно задрал брови: мол, какие проблемы? Тогда Лэй решительно принялся нажимать попискивающие на разные голоса кнопульки.
– Мама? – сказал он, и у Лёки по сердцу снова будто треснули монтировкой. Ага, подумал Лёка с каким-то мазохистским удовлетворением, стало быть, я все ж таки еще не совсем мертвый…
Маша была буквально рядом. На противоположном краю разговора.
Только разговор вел не он, не Лёка. Он в разговоре этом даже не участвовал. Его словно бы не существовало.
Близость была иллюзорна. Точно так же, как все последние годы – в одном городе, на одних улицах… Может, в позапрошлом году мы в какой-нибудь день ехали в соседних вагонах метро. Ну и что?
– Со мной все нормалек. Просто гуляем с Натом. Ага, немножко попили… Нет, что ты, одно пиво. По голосу чуешь? Ну, ты даешь! А? На Васькином, вот уже скоро шустрим до хаты. Ага. Нет, ни к кому не зашли. Тут… – Он мигнул на Лёку коротким взглядом исподлобья и опять спрятал глаза. – Тут один друг свою мабу поюзерить дал на минутку. День как прошел? Дома расскажу.
Он отключился. Протянул телефон отцу и сказал:
– Спасибо.
– Не за что, – ответил Лёка.
Голос не дрожал. И дыхание вроде уже пришло в норму… Сердце колошматило, конечно, но уж не выпрыгивало, не то что несколько секунд назад.
Друг, значит.
– Вы же голодные! – сообразил он. – С утра не евши!
– Жидким хлебом напитались, – сказал Лэй.
– Закусывать надо, – нравоучительно произнес Лёка. – В здешних краях наверняка столовки есть, айда?
– Да мне бы домой бы, – сказал Лэй.
– По-любому, – добавил Нат, и они оба засмеялись чему-то своему. Наверное, это была некая цитата; Лёка помнил, как они с друзьями к делу и не к делу (например, когда их прихватывали по случаю безбилетного проезда в трамвае) обменивались репликами вроде «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные» – «Не советую, гражданин… мнэ-э… съедят» (Лёка до сих пор отчаянно скучал по таким разговорам, но нынче играть в столь интеллектуальный пинг-понг стало просто не с кем) – и довольно ржали, наблюдая полнейшее непонимание и недоумение со стороны взрослых. Вот точно так же, как эти сейчас.
