Время не пахнет - Клейн Жерар (библиотека книг TXT) 📗
Даалкин расхохотался. Анема тоже рассмеялась. Йоргенсен вежливо улыбнулся, ничего не понимая.
– Наше общество несколько необычно, – наконец заговорил Даалкин, – во всяком случае, по сравнению с вашим, о котором у меня сложилось некоторое впечатление. Естественно, я могу ошибаться. Но ваше общество несет на себе глубокий отпечаток древних времен. В нем переплелись черты индивидуализма и рабства – наследие ваших предков-охотников. Ваша цивилизация частично решила этот внутренний конфликт путем специализации. Но такое решение ошибочно и чревато опасностью взрыва.
Йоргенсен поднял глаза от стола. Даалкин говорил о Федерации без всякого почтения, хотя был всего-навсего туземцем с неприметной планеты, которую флот Федерации в мгновение ока мог превратить в горстку пепла. Он сравнивал Федерацию с громадным муравейником. Его слова были жестоки, но диагноз точен. Несколькими фразами он сумел выразить давние сомнения Йоргенсена.
– Каждый индивидуум ревностно относится к своей свободе, – продолжал Даалкин, – а единство может быть обеспечено лишь силами взаимного притяжения. Один индивидуум проявляет враждебное отношение к другому. Стену этой враждебности очень трудно преодолеть, потому-то и трудно установить контакт с другим индивидуумом. Все это отражается на взаимоотношениях.
Он склонился над Йоргенсеном, и тот прочел в глазах Даалкина сострадание.
– Вам кажется, что вся Вселенная завидует вашему могуществу. А мы вас жалеем. Вы – народ одиночек. Логическое следствие – ваша теоретическая моногамия, а на практике – полигамное общество. Я мог бы сказать, что мы придерживаемся противоположного взгляда на семейную жизнь, но боюсь, вы неправильно меня поймете.
Он немного помолчал, задумчиво глядя в одну точку. Его пальцы постукивали по столешнице. Йоргенсен впервые подметил некоторую нервозность собеседника. Анема, подперев подбородок ладонями, переводила взгляд с одного на другого.
– Эмоциональный мир человеческого существа, – продолжил Даалкин, – отличается невероятной сложностью. На всем протяжении жизни оно теснейшим образом связано с теми, кто его окружает. Оно может в полной мере проявить себя только благодаря окружению. Естественно, человек не способен наладить равные эмоциональные отношения со множеством людей. Но нескольких из них он может любить почти в равной степени. В этом случае он внутренне обогащается больше, чем если связан лишь с одним лицом. Одновременно он способствует обогащению тех, с кем общается.
Даалкин старался говорить так, чтобы не шокировать собеседника, и Йоргенсену казалось, что сам он превратился в малого ребенка, которого осторожно знакомят с тайнами жизни.
– Наши семьи – сложные и подвижные комплексы. Обычно они состоят из шести-семи человек. Существует разветвленная сеть связей между мужчинами и женщинами, родителями и детьми. Выражаясь вашим языком, я имею нескольких жен, но впрочем, и каждая женщина имеет нескольких мужей. Наши семьи не являются замкнутыми системами. Каждый свободен покинуть ее и войти в другую семью, если контакт с ее членами больше устраивает этого человека. Кроме того, благодаря переходам людей из одной семьи в другую между семьями существуют теснейшие эмоциональные узы. И в это же время каждая семья очень стабильна и куда прочней ваших семейных пар. Надеюсь, вам понятна моя мысль.
– Не совсем, – кивнул Йоргенсен. Он подумал, что сеть тропок, которую он видел с вершины обрыва, отражала это тонкое равновесие между «семьями», их многочисленные, стабильные и одновременно изменчивые связи. Общество далаамцев покоилось на доброжелательности и любви. Древняя мечта человечества.
– А ревность? – спросил он, наконец подыскав в игонском языке подходящее слово.
– Ревность, ревность, – повторил Даалкин. – Не признак ли бессилия эта самая ревность? Деревья излечивают от нее.
Он встал и, подойдя к Анеме, жестом любящего отца взъерошил ее волосы.
– Дети воспитываются всеми «родителями». Их любят все. Со временем они сами выбирают себе тех, с кем им лучше и интереснее. И это не всегда их биологические родители. Я не первый, а третий отец Анемы, другими словами, я помог ей выйти из отрочества. Первый отец дал ей жизнь, второй – провел через детство. Вам понятно?
Йоргенсен утвердительно кивнул.
– Анема будет красивее матери. Я иногда сожалею, что не прихожусь ей биологическим отцом. Это – одна из величайших проблем нашего общества. Сколько времени мы бы выиграли, если бы в ребенке одновременно сочетались гены нескольких родителей, их наиболее благоприятные черты. Надеюсь, нам удастся решить и эту проблему.
«Это – идея биолога, генетика, ученого, стремящегося разумно управлять природой», – подумал Йоргенсен. И это в то время, когда ученые Федерации в своих тайных лабораториях замышляли преступления против жизни. Этот человек был иным. Он слишком любил жизнь. Во всех ее проявлениях. И искал средства сделать ее еще более яркой. Общество Далаама не было утопическим, оно не походило на какой-то застывший в своем совершенстве рай. Этот мир постоянно менялся и развивался. Он решал проблемы будущего, а не одну-единственную проблему вечного сохранения настоящего по образу и подобию прошлого.
Йоргенсену стало ясно, почему Федерация страшится Игоны. Он ощутил, как заныли старые шрамы. В словах Даалкина была доля правды. Йоргенсен принадлежал к миру одиночек, привыкших бороться против всей Вселенной, к миру безмолвных и печальных. Он не мог вынести прямого взгляда Анемы. Его лицо залила краска стыда.
Он даже не знал, о чем говорить с ней, а ведь у него за плечами культура тысяч миров и тысячелетий. «Неужели я так и останусь нем как рыба перед этой золотоволосой девушкой?»
– У вас есть еще вопросы? – спросил Даалкин, отрывая его от горьких мыслей.
– Нет. Пока нет. Мне надо подумать.
– Хорошо, – согласился Даалкин. – Мы встретимся позже. Деревья передают мне странную информацию.
Его толстые губы сложились в хитрую усмешку. Неуловимо гибким движением он скользнул к двери и исчез.
Четыре игонских дня Йоргенсен бродил по Далааму. Иногда один, иногда в сопровождении Анемы. Туземцы почти не обращали на него внимания, хотя были вежливы и гостеприимны. Они не задавали никаких вопросов. Но из отдельных бесед Йоргенсен понял, что они лучше разбираются в делах Федерации, чем он в делах Игоны. Однако нигде он не видел никаких следов аппаратуры, способной перехватывать сообщения Федерации. На Игоне отсутствовала всякая техника.
Жизнь туземцев выглядела мирной и бесхитростной. Деревья, похоже, давали им все необходимое. Далаамцы прогуливались, вели бесконечные дискуссии, размышляли, занимались разнообразными искусствами. Лишь однажды Йоргенсен почувствовал, что столкнулся с чем-то иным. Он заметил человека, сидящего на пороге хижины и выводившего на листе дерева какие-то математические символы. Они были незнакомы Йоргенсену. Он чувствовал их исключительную простоту, но в математике простота могла быть следствием абстракции, исключительно трудной для понимания.
Йоргенсен понял, что сделал важное открытие. Он пытался расспросить Анему, но математика ее не интересовала. Она сказала только, что человек этот стремился описать развитие Далаама, исходя из взаимодействия между семьями. Йоргенсен ничего не понял. Страстью Анемы была биология, вернее, генетика. По ее словам, она «с помощью деревьев» проводила удивительные опыты. Но он никогда не видел в ее руках лабораторных инструментов. Наверное, существовали иные методы исследований, чем те, которыми кичились ученые Федерации.
Далаамцев в основном занимали науки о жизни. Они разбирались в физике, но это их не увлекало. И на то были причины – физика требует развитой технологии, а следовательно, узкой специализации, что противоречило структуре их общества. Если Федерация развивалась под давлением исторической необходимости, то Далаам, казалось, рос и развивался по воле его жителей. Их цивилизация была продуктом сознательного усилия, а не рабского труда человеческого муравейника.
