В глубине Великого Кристалла. Том 2 - Крапивин Владислав Петрович (первая книга .TXT) 📗
Но никакого страха не было. Только этакое чувство освобождения вперемешку с грустью.
— Мсье Пьер! Мсье Пье-эр! Вас просит к экрану отец Венедикт.
Я встряхнулся. Уж кто-кто, а отец Венедикт должен знать все. Он — веселый такой, с ухоженной бородой и гривой — гулко спросил:
— Почему на глаза не показываешься, чадо мое? Все печалишься об отроке? Не горюй, все теперь будет славно. Бог милостив. Приезжай, угощу наливкой из натуральной смородины. Изгоняет хвори и скорбь…
И я поехал к отцу Венедикту.
Сивка-Бурка запрыгал вокруг меня, поднимая ветер своими широкими клетчатыми штанами. Гошка Заяц робко улыбался издалека. Белобрысенький тихий Зайчонок в синей матроске — неискоренимой мальчишечьей одежде трех веков…
За наливочкой — небрежно так, словно о рядовой экспедиции — рассказал я отцу Венедикту о предстоящем деле. Мой беспечный тон его не обманул.
— Надо ли, Пит? Не искушаешь ли судьбу?
— Надо. Иначе вся жизнь теряет смысл… Только там есть возможность узнать все подробно. В том числе и про «Иглу». Про Владика и Николая.
Отец Венедикт встал, перекрестился, махая широкими рукавом:
— Помоги, Пресвятая Богородица… — Потом глянул на меня из-под волос. — Пойдем.
Я понял — куда. И мы поехали в Корабельную церковь.
Оказалось, что у отца Венедикта своя машина — плоский, как черепаха, лимузинчик пыльно-шоколадного цвета. Старенький, без автоводителя. Отец Венедикт в своей шелковой рясе умело сел за руль.
Сивка и Зайчонок увязались, конечно, за нами и вели себя смирно. Приткнулись на заднем сиденье, шептались о чем-то.
В церкви было пусто. Теплились редкие огоньки. На улице уже вечерело, солнце входило в окна желтыми косыми лучами.
Ниша с корабликом была в тени, но лампада освещала икону. Я шепотом сказал за себя и за Петьку Богородице и Сыну:
— Помогите в пути. Время такое пришло — последний шаг… Будьте с нами до конца. Всем сердцем прошу, как в тот раз, когда был маленьким…
Что еще сказать? Молиться по правилам я так и не научился за всю жизнь.
Отец Венедикт что-то неразличимо шептал рядом. Шелковый рукав его несколько раз прошелестел от взмахов. Сивка и Зайчонок притихли в отдалении.
Мы постояли молча минуту-две. Потом я сказал:
— Отец Венедикт, не пора ли отпустить кораблик? Он не удивился:
— Делай как знаешь. Твой кораблик…
— И Петькин…
— Делай, как велит душа.
Душа подсказывала: пора отпустить, чтобы плыл вместе со всеми. Может, здесь и не было прямой логики, но я чувствовал — это как бы подтверждение давнего обета. Тогда — принес, нынче — отправляю в плавание. Начало и завершение одного действия. И Те, перед кем кораблик стоял столько лет, поймут меня. И он поплывет — как символ вечного пути.
Петька сейчас поступил бы так же.
Я взял кораблик на ладонь — сухой, невесомый. На миг представил себя прежним Петькой Викуловым и осторожно опустил сосновое суденышко в журчащий поток. Оно побежало и скрылось в черном туннеле.
В туннеле!..
Я постоял перед образом еще минуту. Со всеми мыслями и молчаливой просьбой о Петьке и (если заслужил) о себе. О Доне и Рухадзе…
— Я пойду, отец Венедикт…
— Идем.
Мы вышли на церковное крыльцо.
Площадь была освещена ровным неярким солнцем. Кое-где блестели старые булыжники. По ним бежал к церкви худой мальчишка в развевающейся за плечами взрослой куртке. Он прижимал к груди серого кота.
Сивка радостно завопил и бросился Петьке навстречу. Зайчонок секунду подумал — и тоже, только молча. Ко мне и к отцу Венедикту Петька подошел в сопровождении двух сияющих адъютантов.
Подошел, опустил к ногам кота, выпрямился. Глянул со смесью веселья и виноватости:
— Вот… я.
— Вижу, — сказал я. В голове была полная каша. И радость, что вот он, Петух, и… а как же теперь быть? И почему он здесь?
— Почему ты здесь?
Видимо, вышло это чересчур хмуро. Веселье на Петькином лице не пропало совсем, но я почуял, как он опасливо ощетинился. Ответил, однако, беспечно:
— Вернулся. На катере, который повез на берег провожающих… А чего?
Если бы он знал, «чего».
Еще утром я был бы счастливейшим человеком, увидев Петьку вернувшимся. А сейчас? Что я ему скажу?
Петька засопел, опустил голову, шевельнул смирно сидевшего Кыса коричневой, в частых царапинах ногой.
— Мне сказали, что коты не живут долго на железных кораблях. Помирают… Как же тогда?
Мы все молчали.
Он глянул исподлобья:
— Не думай, я не сбежал, меня отпустили. Даже заставили… Потому что здесь осталось еще много наших. И… потому что здесь ты…
Тогда я взял его за плечи, прижал. Ох, Петух ты мой непутевый…
Он потерся носом о мою куртку, поднял счастливое лицо. Будто мы увиделись после долгой разлуки.
Потом он опять чуть насупился:
— Меня только одно скребет: не нарушил ли я обет?.. Ну, тот давний, с корабликом…
Отец Венедикт и я переглянулись. Отец Венедикт сказал:
— Все хорошо теперь. Ты, Петушок, не нарушил. Наоборот. Здесь ты нужен во сто крат больше, чем там…
— Ага… — Глаза его блестели. — Пит, мне знаешь еще что показалось? Будто нас с тобой ждут другие путешествия, гораздо дальше, чем на «Розалине»… Пит… я больше не хочу без тебя…
Я вздрогнул. Я обязан был немедленно ответить: «Да, Петька, возможно, у нас будут когда-нибудь путешествия. Но сначала дальнее путешествие ждет меня одного. Самое главное и самое опасное в моей жизни. И это неизбежно. Будь готов теперь снова прощаться, а потом тревожиться, мучиться и ждать. И неизвестно сколько…»
Лучше сказать об этом сразу. Так — честнее и легче.
И я сказал бы. Но в этот момент мы услыхали опять частый топот. Еще один мальчишка мчался через площадь. Незнакомый, ростом с Петьку. В рваной куртке и в таких же, как у Сивки, полощущихся клетчатых штанах, только старых. Смуглый, черноволосый, нестриженый.
— Чиж! — крикнул Петька. — Ты откуда?! Тебя все искали на «Розалине»! — И подхватил кота. Видимо, машинально.
Чиж подбежал. Даже я, за два метра, ощутил, как пышет от него жаром. Он стрельнул в нас глазами, схватил Петьку за куртку, оттащил на пять шагов, что-то отчаянно зашептал на ухо.
Я увидел, как Петька побледнел. Резко. Закусил губу. Кивнул.
Потом он странным, чуть ли не строевым шагом подошел к нам, вскинул подбородок. И сказал казенно, словно рапорт отдавал на давней пионерской линейке:
— Чиж говорит: ребята поймали Полоза!
Катапульта
Сивка с Зайцем припустили вперед, и, когда мы подбежали, они были уже в машине. Но отец Венедикт велел:
— Сивка, Гошка, домой. Сидеть там тихо и ждать меня.
— У-у… — сказали они. Сивка громко, а Заяц одними губами.
Но отец Венедикт насупил дедморозовские брови:
— Всеволод — брысь… — И тот, сопя, полез из автомобиля. Безропотный Зайчонок — следом.
А мы рванули на Пристаня. Стремительно, с визгом колес на поворотах. Я сразу вспомнил, что когда-то отец Венедикт был в береговой охране.
Мы с Петькой мотались на заднем сиденье, Чиж съёженно и цепко сидел рядом с отцом Венедиктом. Я видел черные нечесаные волосы, тонкую мальчишечью шею и плечо в прорехе. Шея и плечо были одного цвета с этой машиной. И чувствовалось — они закаменели.
Мы мчались извилистыми проулками, в объезд стеклянно-многоэтажного центра. Видимо, Чиж командовал. Наконец машина стала у развалившегося забора из пластиковых плит. Мы пролезли в дыру. Оказались на тропинке среди брошенных дырявых лодок и разбитых катеров. Репейники и белоцвет — ребятам по плечи.
— Скорее, — нервно попросил я.
Чиж оглянулся. Глаза — черные, сумрачные и… спокойные.
— А зачем спешить? — сказал он хрипловато. — Никуда теперь не уйдет…
— Сколько раз уходил…
— А теперь не уйдет, — повторил Чиж. И неторопливо пошел впереди.
Петька придержал меня за рукав:
