Долина долгих снов - Загребельный Павел Архипович (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
Но когда Увайс повис над пропастью, снизу донёсся голос Путры.
— Увайс! Увайс! — кричал Путра, и в голосе его слышались беспокойство, тревога.
Мальчик не мог оглянуться. Малейшее неосторожное движение — и он скатился бы на острые камни. Когда же через час, добравшись до просторной площадки, он посмотрел вниз, то едва не вскрикнул от неожиданности и ужаса. За ним по той самой каменной стене, по которой он только что взобрался сюда, лезло десятка два каких-то необычно белых человеческих фигур. Они лезли медленно, но упорно, их было много, и они могли помогать друг другу, тогда как Увайс был один.
— Альбиносы! — сразу понял мальчик и заметался по площадке, не зная, что делать. Словно подтверждая его ужасную догадку, снизу в последний раз донёсся слабый отчаянный крик Путры:
— Увайс! Увайс!
Значит, они напали всё же на его след. Альбиносы бросили отряды своих воинов к горам в расчёте на то, что Увайс в конце концов будет вынужден прийти именно сюда, чтобы выбраться из долины. И вот теперь его преследуют.
Их преимущество не только в том, что их много, а Увайс один. Их птичьи глаза всё видят и в темноте, мальчик же вынужден сидеть на этой площадке всю ночь и лишь утром сможет продолжать подъём. Но за ночь альбиносы догонят его! Что тогда будет с Максимом и Полей? О своей судьбе Увайс уже даже не думал.
Он посмотрел вверх. Над ним нависала тысячеметровая стена. Единственное спасение теперь было в том, чтобы взбираться по этой стене всю ночь, не дать альбиносам приблизиться хотя бы на метр. Пока ещё было видно, Увайс осмотрел ближайший участок стены, отметил все выступы и щели, которые можно было использовать при подъёме, и снова повис над пропастью.
Густые облака, окутывавшие скалы, ускорили наступление темноты. Увайс полз вверх всю ночь, не останавливаясь ни на минуту, и всё-таки альбиносы почти догнали его. Утром, когда на мгновение разошлись облака, Увайс увидел белые фигуры, совсем недалеко от себя, а потом долго слышал их резкие голоса, долетающие из облаков. Однако днём альбиносы двигались заметно медленнее. Нужно было воспользоваться этим и как можно дальше оторваться от альбиносов. Мальчик забыл об усталости, об обломанных ногтях на пальцах рук, о изодранных в кровь коленях. Его сознанием неотступно владела одна мысль: уйти от альбиносов, не дать им догнать себя, каких бы усилий это ни стоило.
Но к вечеру Увайс совсем обессилел. Хотелось спать, руки и ноги стали тяжёлыми, как гранитные глыбы.
Он понимал, что больше не выдержит. Ещё несколько десятков метров — и конец.
Даже утро не принесло обычной радости, так как для Увайса и ночь и день слились теперь в сплошную полосу неимоверных страданий, от которых, — он это чувствовал, — вот-вот разорвётся его маленькое сердце.
И как же он обрадовался, когда его рука вместо голого камня нащупала, наконец, мокрую, прохладную подушку снега! Это был снег его родных гор, тот снег, который давал начало быстрым рекам киргизских долин.
Взобравшись на отлогий склон, Увайс натирал снегом лицо и руки, катался по снегу, смеялся и плакал от радости и даже затянул какую-то киргизскую песню — громкую и раздольную, как бескрайние долины в предгорьях Тянь-Шаня.
Весело двинулся он вверх по склону, зная, что теперь уже альбиносам не догнать его. Он не слышал, как испуганно закричали альбиносы, ступив на холодный, скрипучий снег, не слышал сурового голоса их начальника, подгонявшего своих подчинённых. Не видел Увайс, как альбиносы, выйдя из облаков и попав на сияющий под сказочно ярким солнцем снег, попадали на землю и так пролежали до самого вечера. Солнце ослепило их, привыкших, как чёрные нетопыри, к ночной жизни, и они не могли сделать дальше ни одного шага.
Зато Увайс, забыв об усталости, бодро шагал по склону, подставляя свое исхудалое, но весёлое лицо под солнечные лучи, которые падали и падали из голубых небесных просторов.
— Эгей! — радостно выкрикивал он. — Гей-гей-гей!
И вдруг мальчик остановился. Он замолчал и прислушался. В горах возник какой-то странный звук — далёкий и слабый, так что непривычное ухо никогда бы не уловило его. Но Увайс отличил бы этот звук от тысячи других.
Далеко-далеко наверху, там, где должна была быть пещера с цветами Неба, лаяла собачка Битка.
— Эгей-гей-гей! — закричал Увайс и замахал руками, идя навстречу своим спасителям.
Бескрылая птица
— Ты обратила внимание на правую руку Диаса Питара? — спросил Максим Полю, когда они вышли из алтаря.
— Нет, а что такое?
— Посмотри сама.
— А всё-таки?
— Об этом не расскажешь словами.
— Так для чего же ты мне говоришь об этом?
— Чтобы ты завтра обратила внимание.
— Ну хорошо, обращу. А теперь давай спать.
— Попробуем, если альбиносы не вздумают позвать нас на свидание.
— Не думаю. Как видно, тут всё делается без поспешности.
Ночь миновала спокойно. Альбиносы, должно быть, совсем забыли о своих необычных пленниках или были заняты чем-то другим, более важным, потому что Полю и Максима никто не потревожил ни ночью, ни на следующий день. Служитель принёс еду и питьё для Диаса Питара; юноше и девушке не предназначалось ничего, будто их и не было в храме.
— Нам всем тут хватит, дети мои, — сказал Диас Питар, деля еду. — Да разве человек может погибнуть, если он употребляет в пищу всё, что его окружает. Наши деды считали, что во всём есть душа и потому грешно убивать и есть животных. Они не ели ничего зелёного, пока оно не высыхало, потому что во всем зелёном тоже есть душа. Наши деды были ласковые люди. Мы и сейчас ещё такие, но вскоре перестанем быть такими!
Эти слова Диас Питар подтвердил решительным взмахом правой руки, от которой Поля не могла отвести глаз.
Максим сказал вчера правду: правая рука Диаса Питара могла поразить кого угодно. Представьте себе большую мужскую руку, пальцы которой, сильные, подвижные пальцы, сжаты в кулак, и никогда больше не разогнутся. Уже много-много лет эти сильные пальцы ничего не делали, так как перестали двигаться, перестали разгибаться, застыли в этом большом, угловатом кулаке. И пальцы эти жили. Все эти годы на них росли ногти, как растут они у всех людей. А так как ногтям некуда было деваться, то они постепенно впивались в кожу ладони.
Поля не выдержала. Она не могла больше видеть эту стиснутую в кулак руку.
— Кто это вам сделал? — спросила она Диаса Питара, указывая на его правую руку.
— Никто, — просто ответил Диас Питар. — Я сам.
— Сами? Но зачем? — воскликнула девушка.
— В тот день, когда альбиносы бросили меня в этот храм, я поклялся, что буду бороться с ними не на жизнь, а на смерть. В знак этой клятвы я сжал кулак, чтобы не разжимать его до тех лор, пока мой народ не вздохнёт свободно. Я думал так: всё хорошее и нужное мы делаем правой рукой: едим, пишем, собираем рис, обтёсываем камень. А разве борьба с врагом твоего народа — не нужное и не прекрасное дело?
— Да, — согласилась Поля. — Но для чего такая пытка?
— Боль в руке напоминает мне о боли моего народа, — сказал Диас Питар. — Она напоминает также о том, что борьба никогда не бывает лёгкой, что она не обходится без крови и страданий. Я не терял времени даром. Я готовился сам и готовил свой народ к будущей борьбе. Мы научились переносить казалось бы нестерпимую боль, мы можем без содрогания стоять между четырьмя огнями, умеем стоять на голове или балансировать на неимоверной высоте, не боясь потерять равновесие. Мы умеем задерживать дыхание, когда это нужно. Мы можем обходиться без пищи и питья столько времени, сколько нужно для того, чтобы молодой месяц стал полным.
— Если у смуглолицего народа такие выносливые воины, почему же он не восстаёт против альбиносов? — спросил Максим.
— Вскоре он восстанет, — ответил Диас Питар.
Потянулись дни, однообразные, долгие и тоскливые. Диас Питар каждый день царапал что-то на пальмовом листе, молился, делал физические упражнения, среди которых, между прочим, был и опасный подъём почти под самый купол центрального нефа храма, и время для него проходило незаметно.
