Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович (прочитать книгу TXT) 📗
– Ма-ла-дой человек! – со старческим укором проскрежетала Маришка, но тут же переключилась на нормальный тон, видимо, вспомнила, что совсем недавно уже эксплуатировала образ старушки. – Или как теперь говорят, мол чел? Вы открываете мне… уши! Прямо как спонсор нашей рубрики, фирма-производитель уникальных внутриушных слуховых аппаратов «Фонос». До сих пор я и не подозревала, что в этой песне есть какие-то слова. И все равно я малость не догоняю, чего вы там умудрились расслышать не так?
– Не, до этого места все понятно. Но потом он поет типа так: «Йо!»
– И…
– А мне типа послышалось как будто это…
– Что? Слушай, чего ты мнешься, как шоколадка в лапе у штангиста? Как говаривал мой родитель, когда умаивался меня на ночь укладывать, не хочешь спать – не мучай папу. Так что давай кончай нервы на кулак наматывать!
– Ну, этот… – застенчиво молвил поклонник хип-хопа, – «йог».
– Вау! Вау! – завыла сиреной Маришка, а звук фанфар закруглил довольно скользкий разговор. – Кстати, о йогах, йоге и прочей индуистской мистике. Когда индийский йог проходит тест на соответствие – это вроде наших выпускных экзаменов, кто не знает – он должен за ночь на морозе… должно быть, на лютом индийском морозе… высушить теплом своего тела три мокрые простыни. А вот когда мы с мужем на Новый Год ездили на его родину, заметьте, в фирменном поезде, проводница предложила нам только две. Правда, там была еще наволочка, но я все равно оскорбилась. Спрашиваю проводницу, а почему простыни у вас не мокрые, а так, слегка влажные? А она говорит, мол, – сварливый голос безмерно усталой женщины среднего возраста, – хотите жаловаться – пожалуйста, идите к начальнику поезда, мне это все фиолетово. А я… А-а! А-А!
Я рывком сел на кровати. Когда Маришка так кричит, значит, дело серьезно. Серьезней, чем уронить на ногу горячий утюг. Тогда она не кричала, только страшно шипела и все просила, пока я нес ее на руках в ванную: «Брось меня, командир, вдвоем нам не прорваться…»
В эфире происходило что-то непонятное: суетливая возня и какие-то странные звуки, как будто вздохи великана. Потом два раза подряд проиграла заставка «Утренней побудки», программы, которая, по идее, должна пойти только в шесть утра. Потом, слава Богу, объявилась Маришка, сказала совершенно деревянным голосом:
– Извините, я, должно быть, наговорила много лишнего…
Затем снова пауза секунд на двадцать и в конце раздраженное:
– Все, слушайте музыку!
И первые аккорды «Лебединого озера».
Что там у них стряслось? Захват радиостанции? Новая попытка государственного переворота?
Я подозревал, что дело в другом, но именно эти мысли нервно метались в голове, пока я внезапно задрожавшими пальцами набирал Маришкин номер. Не тот, что для обычных слушателей, по нему не прозвониться, а специальный, для очень важных персон… И все недоумевал, почему с каждым нажатием кнопки меняется мелодия в динамиках, что за психопата они посадили за пульт? Только когда поднес трубку к уху, сообразил, что менялись не мелодии, а станции, а психопат за пультом – это, скорее, я сам. За пультом дистанционного управления, с которого пытался позвонить.
Вторая попытка оказалась более удачной. Да и руки уже почти не дрожали.
– Лиза, ты? Что там у вас происходит? Как это ничего? А что за ерунду вы гоните в эфир? Так послушай!.. Вот именно, «Лебединое озеро»! Совсем с ума сошли, так ведь можно полстраны до инфаркта… А что с Маришкой? Нет! Не ходи к ней. Просто переведи звонок…
Жду. В трубке, чтобы ожидающий соединения не сильно скучал, то же «Лебединое озеро», отцифрованное почти до неузнаваемости. Медленно тянутся секунды.
– Але! Как это не соединилось? Что с Маришкой?! Я не кричу… Кому это она звонит?.. Ладно, я… А номер продюсера свободен? Переведи на него!
Снова Чайковский, видно, никуда мне от него сегодня не деться…
И тут раздался звонок, непривычный, почти незнакомый. Я так давно не слышал его, что первые несколько секунд не мог узнать. Потом дошло: звонит второй аппарат в прихожей, старый, дисковый, два года назад замененный радиотелефоном. По непонятной причине мы не выбросили его и не отдали знакомым, а когда финансы позволили провести вторую телефонную линию, сугубо интернетовскую – установили на нее. Просто так, чтобы модем не скучал.
Правда, я не помню, чтобы давал кому-нибудь номер второй линии…
Прижимаю к уху трубку радиотелефона, походкой умирающего лебедя под соответствующую музыку скольжу в прихожую. Снимаю вторую трубку, подношу к свободному уху. Тут Чайковский наконец замолкает и родной, но заплаканный голос… два родных, но заплаканных голоса на редкость согласованно призывают к ответу:
– Ты где был?
– Пиво пил… – машинально отвечаю, сведя телефонные трубки под подбородком.
– Я звонила тебе, звонила… – обиженно выговаривает Маришка. – А у тебя все время занято… Хорошо, что второй номер вспомнила…
– Я тоже тебе звонил, – растерянно оправдываюсь. – Что у тебя случилось?
Тихий звук: полустон-полурыдание.
– Все то же! Как вчера, прямо посреди эфира…
– Я слышал.
– Мне еще повезло, что в студии в тот момент никого не было.
– А сейчас? Ты вроде бы немного успокоилась…
– Да, все уже кончилось. Быстрее, чем вчера, но я боюсь… Вдруг оно вернется! – Еще один всхлип. – Я же не могу все время молчать, я диджей все-таки… Что мне делать?
– Погоди, – говорю. – Сейчас одну трубку положу… – Решаю подбодрить шуткой. – А то стою тут весь в телефонах, как барышня из Смольного. Слушаю жену в стереофоническом звучании…
Я вернул трубку дискового аппарата на место – и в то же мгновение услышал в радиотелефоне короткие гудки отбоя. Тупо снял трубку с рычага, но гудки никуда не делись. Повертел в руке…
Мне бы следовало перезвонить, но тут вдруг нахлынуло, как всегда не к месту… Я крутил трубку в руке, холодную, гладкую и фиолетовую, и вспоминал свои вчерашние ощущения от прикосновения к Маришкиной коже, такой же холодной, гладкой и фиолетовой, и как испуганно в груди билось сердце, точь в точь короткие гудки радиотелефона, и как я все не находил в себе решимости, чтобы дотронуться… просто прикоснуться к ней. Кричал про себя: что же ты! Ведь это она, все равно она, пусть незнакомая, но родная… Копирайт – Лермонтов.
И все равно не мог…
И вдруг – новый скачок по изогнутой, винтовой лестнице памяти, сразу через семь ступенек, в «семь лет назад», когда я был значительно моложе, как следствие, глупее, а может, и наоборот, веселее и симпатичнее, как утверждают некоторые, и наверняка смелее, поскольку жизнь тогда еще редко проходилась по мне своей мелкой теркой, но все равно… точно так же не решался прикоснуться к ней. Такой красивой, такой независимой, с таким холодным равнодушием в бирюзовых кукольных глазах… Что вы!
Цветаевой было проще с ее «едва соприкоснувшись рукавами». Стояло лето и я носил исключительно футболки, а она – рубашки, но практически без рукавов. Так что соприкасаться, когда это все-таки случалось, нам приходилось голой кожей, и я однажды окончательно понял, что схожу с ума, хуже того – уже сошел, когда за короткую июньскую ночь придумал двадцать ласкательных вариантов произнесения ее имени. Со временем, правда, остался один, самый приятный на слух.
Маришка…
Мы учились на одном курсе, но в разных группах. Благодарение Богу, иначе я, скорее всего, не доучился бы до второго семестра. Когда она проходила мимо меня, спеша куда-то по коридору учебного корпуса, я неизменно деревенел лицом, отворачивался к тем, кто оказывался рядом, и с преувеличенно заинтересованным видом вступал в какую-нибудь бессмысленную беседу. Вроде: «Как, ранг суммы не превосходит суммы рангов? Иди ты!» Когда же рядом не оказывалось никого и мне некому было нести свою чушь, я небрежно кивал ей, эдак запросто, между делом – все-таки кто-то когда-то нас знакомил. Ответом мне был скользящий взгляд бирюзовых кукольных глаз, а один раз – мимоходом оброненная фраза:
