Под дном морским (Затерянные миры, т. XXIII) - Клемент Александр (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
Простой сигнальной связи уже было недостаточно, и на плоту был установлен телеграфный аппарат.
Генрих принимал внизу всю аппаратуру. Когда все было спущено — спустился сам Аконт. Он юркнул в отверстие, принял туда тяжелые баллоны, которые мягко спустились, точно кто-то их поддерживал.
— Все? — спросил Аконт.
— Все! — ответил Генрих и полез в отверстие.
Показались ноги. Аконт потянул за них. Аконт и Генрих оказались по ту сторону отверстия. Быстро отвинтили рот. Генрих вздохнул полной грудью. Воздух был тяжелый, сырой.
— Подойди к баллону и сделай два-три — не больше — вздоха.
Генрих ожил. Теперь он мог осмотреться. На столе очень маленьким пламенем горела масляная лампа, остальное… остальное от этого света казалось в таинственном полумраке.
Аконт включил принесенную с собой лампу — и помещение залил электрический свет. Теперь все можно было рассмотреть.
Это была большая комната с тяжелыми сводами, не имевшая никаких отверстий, кроме того, через которое прошли Аконт и Генрих. Ближе к стене стоял огромный стол. Он блестел золотом — за столом сидели люди в богатых одеяниях, расшитых золотом и жемчугами. В их позах чувствовалась полная беспечность; другие, явно испуганные, жались к двери в дальнем углу. У многих руки были на алмазных рукоятках, точно они готовились защищаться. На лицах не было и следов смерти, точно они застыли в какой-то момент своей жизни, точно какой-то волшебник погрузил их в сон.
Особенно прекрасна была женщина, сидевшая на правом конце стола. Это была молодая блондинка. Пышные волосы были схвачены золотым обручем. Черты лица, точно выточенные из слоновой кости. Она полулежала в кресле, откинув голову на подушку. Глаза были закрыты — и тонкие ресницы легкой паутиной заканчивали точеные веки. На лице играл румянец.
— С нее начнем, — сказал Аконт.
— То есть? — больше ничего Генрих сказать не мог; раскрыл рот и уставился на Аконта.
Он верил ему и в него, верил слепо до самозабвения — но то, что он заподозрил сейчас, не укладывалось в его представлении.
Он машинально отступил к отверстию. «Бежать!» — было его первым ощущением — даже не мыслью — мысли куда-то испарились.
Аконт не мог не заметить этого движения. Он широко и ласково улыбнулся. Эта улыбка, улыбка ртом (остальное было закрыто шлемом) успокоила Генриха, и прежнее доверие и вера вернулись к нему. Пусть он делает, что угодно, и с ним и с этими — Генрих его не покинет.
— Генрих, — ласковым тоном сказал Аконт, — как все это случилось — я не знаю — но оживить этих людей мы можем. Посмотри на этот закрытый кувшин — он сплющен; тут есть дата — это было, во всяком случае, более шестисот лет тому назад. Видишь, люди не сгнили, они сохранили свой румянец.
Аконт остановился — говорить было трудно, приходилось выталкивать слова.
Он подошел к баллону, сделал два вздоха — и освежился.
— Каким это образом произошло — нам объяснит геолог — эти люди, обитатели этой комнаты, оказались под очень большим давлением — ты видел, с какой силой вырвался отсюда столб воздуха, откинувший меня далеко от отверстия — ты видел, как сильно опустилась вода в проделанном нами отверстии — она заполнила вырезанный в лаве пласт и почти всю толщину этих каменных стен, а подобной толщины я нигде еще не встречал. При таком давлении прекращается всякая жизнь — не только животных, но и гнилостных бактерий. Эти бактерии временно умерли — надолго ли, этого мы не знаем — и надо поспешить оживить людей, пока не ожили бактерии. Мы не можем сразу всех оживить, — сказал Аконт, предупреждая вопрос Генриха, — но… надо начинать!
Теперь Генрих уже был сознательным помощником. Они освободили часть стола, осторожно взяли на руки красавицу — и бережно положили на стол.
Аконт отстегнул высокий ворот, обнажил грудь — он застыл в изумлении. Такой груди не было даже у Рафаэлевской Форнарины. Надо было освободить корсаж. Осторожно, стараясь не рвать материи, обнажили красавицу до пояса.
— Как она была хороша!
Аконт поставил Генриха у изголовья и указал движения. Генриху они были хорошо знакомы — это были движения искусственного дыхания.
Аконт передвинул баллон к столу и вставил конец трубки в ноздри. Теперь Генрих подражал дыхательным движениям, а Аконт подавал небольшие порции газа.
Работа продолжалась, но признаков жизни красавица не подавала.
Тогда Аконт оставил правую руку на вентиле баллона, а левой начал массировать область сердца.
Минута, другая — красавица сделала едва заметный, но самостоятельный вздох — дальше больше — дыхание становилось правильным. Веки еще не открывались.
Аконт оставил сердце, передал Генриху вентиль, так как дыхательные движения совершались уже правильно и, обнажив ноги, начал их осторожно массировать по направлению к сердцу.
Теперь уже не приходилось сомневаться — красавица оживала. Однако, ее богатые наряды представлялись в таком беспорядке, что Аконту стало неловко. Веки не поднимались, но они могли подняться — он закрыл ей шалью лицо и восстановил туалет. С Генрихом снова перенесли ее на кресло. Сердце билось, пульс прощупывался, грудь правильно поднималась при дыхании.
Сняли шаль, и Аконт осторожно надавил на веки — они поднялись и снова опустились, Он схватился за голову — такой свет мог ослепить красавицу, проведшую столько веков в темноте.
Был выключен свет — воцарилась темнота, освещаемая масляной лампой, пламя которой понемногу разгоралось.
Дышать становилось все труднее. Аконт дал свет, предварительно закрыв красавицу.
Он выступал наверх телеграмму и потребовал включить аппарат под № 7.
Когда требование было исполнено и заработал мотор, пропускавший воздух через барабан, наполненный каким-то составом, в помещении стало значительно свежей, Аконт на опыте с красавицей увидел, что оживление идет не так быстро, что мышцы, бездеятельные в течение пяти веков, требуют упражнений для восстановления своих функций.
Воздух был нормального состава и работать было легко.
Веки понемногу начали сами приподниматься. Какие прекрасные васильковые глаза! Они смотрят — но не видят.
Предстояло много возни. Но труд был благодарный.
Уже не надо было концентрированного газа — красавица дышала воздухом, и трубка сползла вниз под кресло.
Прошел час. Веки приподнимались.
Лицо было так прекрасно! Когда Генрих ушел к отверстию дать телеграмму, Аконт губами прильнул к губам красавицы, и этот бессознательный поцелуй окончательно оживил ее — она приоткрыла рот, устало обвела глазами — и что-то хотела спросить — но забыла, видно, слова. Вместо вопроса — какой-то звук.
Голос! Голос из глубины веков!! Это было так поразительно. Генрих бросил телеграфирование и одним прыжком очутился у кресла. Оба насторожились — кто-то ворчал. Звук был ясный. Ворчание шло из под стула. Когда осветили — увидели маленькую собаку. Она лежала на боку, точно спала, и скулила во сне, а источник жизни был тут же — это спустившаяся трубка баллона, которую неплотно закрыли.
Предстояла самая трудная часть работы — довести красавицу до сознания и доставить наверх.
Аконт спешил — он боялся, что процесс гниения опередит его работу — и ему не удастся оживить других.
Он выбрал двух наиболее породистых мужчин, обезоружил их — и задумался. А что если, оживленные, они задушат его и Генриха — это было далеко не безопасно. Это соображение заставило Аконта снять все оружие, потребовать сверху ящик и переправить весь груз наверх.
Затем решено было оживающих мужчин связывать.
Вообще, методы работы приходилось изменять, нужны были еще люди. Доктор и геолог еще не были готовы, и Аконт по телеграфу затребовал спустить Орла.
Наверху это требование вызвало недоумение. Макс пробовал отсоветовать, но, так как Аконт категорически подтвердил, Орел был спущен.
Теперь в замке было трое. Можно было работать. Но как оживленных поднять наверх?
Раздалось рычание. Опять собака. На всякий случай, ей связали лапы и привязали к креслу.
