Мир приключений 1983 г. - Беляев Александр Романович (книги читать бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Наконец кое-что придумал. Если я испортил ему программу историческими бреднями, то, пожалуй, мог бы нейтрализовать эти бредни другими. Однажды удобный случай представился. Он делал смотр’ своим войскам и сказал мне:
— Кстати, вчера за боевые заслуги я присвоил вам звание фельдмаршала.
— Ваше величество, я не могу принять это звание, — ответил я: быть фельдмаршалом не входило в мои планы, я метил выше.
— Почему? — удивился Король.
— Верите ли вы в бога, ваше величество?
— Кто такой бог и почему в него нужно верить? — заинтересовался Король. — Не правда ли, хорошо шагают ребята?
Я покосился на шахматную доску, где каждое утро расставлял ему войска. Ребята шли отлично.
— Я принес вам одну интересную книгу о царях, королях, фараонах… В ней вы и познакомитесь с этой таинственной личностью, — ответил я и вытащил на свет божий Библию.
— Всем благодарность! — завопил Король, поспешно распуская войска. — Отличившимся офицерам увольнение до вечера!
Полдня я листал Библию, и Король прочитал ее одним духом.
— Что за неизвестная величина, этот бог? — задумался он. — Он может все… это странно. Очень сомнительно, чтобы он выиграл у меня в шахматы. Если хорошенько поразмыслить…
Тут я понял, что если дам ему хорошенько поразмыслить, то он в своем богоискательстве дойдет до воинствующего атеизма, и тогда мне конец.
— Несчастный! — рявкнул я, подделываясь под божьи интонации. — Ты усомнился, смогу ли я выиграть у тебя в шахматы?
— О господи! — перетрусил Король. — Неужто воистину ты?!
— Как стоишь, подлец, перед богом?! — взревел я, щелчком сбросил его с жеребца, содрал корону, отнял музыкальный знак и приказал: — Сидеть тебе в темной могиле до судного дня, а там поговорим!
Я засунул его в какую-то коробку, промариновал там целую неделю и наконец, волнуясь, вытащил.
— Смилуйся! — загнусавил он. — Уйду в пустыню, денно и нощно молиться буду во славу твою…
— Молчать! — рявкнул я. (Не хватало мне заполучить на свою голову религиозного фанатика). — Бога здесь нет — я за него! Бог велел передать, запомни: книг не читай, никем не командуй, а занимайся своим делом — играй в шахматы.
Итак, от божьего имени я внушил ему быть самим собой и никаким психозам не поддаваться. К нему вернулась прежняя веселость, но, просмотрев последние партии, Король грустно промолвил:
— Вариант в 96 ходов потрясает воображение, но не делает мне чести. Эта партия напоминает тягучее течение реки, отравленной ядохимикатами. Что можно выловить в этой реке, кроме вздутого трупа коровы? Кому нужны комбинации в 96 ходов? Кому нужны шахматы, отравленные механическим разумом?
Мне показалось странным, что Король с таким пренебрежением заговорил о механическом разуме. Не возомнил ли он себя человеком? Не опасно ли это для меня?
Я осторожно напомнил ему о шахматных машинах, и он воскликнул:
— Машина и шахматы — что может быть глупее! Эти машины оценивают позицию в условных единицах, но их не заставишь оценивать позицию нюхом. Любой ребенок с фантазией обставит машину.
— Но когда появятся машины с настоящим разумом…
— Настоящий разум нельзя ни на что запрограммировать, — ответил Король. — Когда настоящий разум поймет, что он сидит в какой-то машине, в каком-то ящике, он сойдет с ума.
Итак, он мнил себя человеком и, ничего пока не подозревая, прорицал собственную судьбу. Я положил его в коробку, и он пожелал мне спокойной ночи. Вскоре я окликнул его, но он молчал. Он спал. Человек ночью должен спать. Мне стало жутко. Я не должен показывать, что считаю его кем-то другим, а не человеком. Мне это было нетрудно, я всегда относился к Королю, как к брату.
Весь месяц до начала матча я нигде не показывался, чтобы не тревожить Короля. Меня все ненавидели. Японцы ненавидели меня за то, что я отказался играть в Токио, французы за то, что я перепутал Париж с Каннами, русские — за некорректное поведение. Те, кто не знал, за что меня ненавидеть, ненавидели меня за то, что никому не известно, где я нахожусь. Сотни писем приходили на адрес шахматной федерации. Два-три письма, в которых не было ругани, переправили мне. Одно письмо, с виду похожее на любовную записку, меня удивило:
«Дочь мистера Н. (называлась известная фамилия династии банкиров) хотела бы брать у вас уроки шахматной игры в любом удобном для вас месте и в любое удобное для вас время».
Я ответил ей и две недели обучал ее шахматной игре, — кстати, это одна из причин того, что я нигде не появлялся. В Париж я приехал за несколько часов до начала матча, и мой поздний приезд был воспринят, как оскорбление. Но мои заботы были поважнее шахматного этикета — с Королем опять что-то стряслось.
Его удивило появление в нашем доме мисс Н. Он спросил, кто она такая? Я ответил, что это машина для ведения хозяйства. Тогда он спросил, почему у меня есть такая машина, а у него нет? И почему он вечно висит у меня на груди, а я ни на ком не вишу? Я путано объяснил, что он и я — мы и есть один человек, симбиоз, неразрывное целое… Король поверил и вскоре поделился нашими планами: мы устали от шахмат и, когда станем чемпионами мира, удалимся на покой и заведем себе прелестные машинки для ведения хозяйства.
Я тут же запретил мисс Н. приходить ко мне, и Король начал ее забывать. Я не мог предвидеть, что на церемонии открытия президент ФИДЕ ляпнет словечко, из-за которого Король окончательно свихнется. Из-за того, что русские все время торчат на шахматном троне, в моду давно вошло называть королеву по-ихнему — «ферзь». Но когда мы с Третьяковским стояли у столика, президент, зажав в кулаках две фигурки и обращаясь ко мне, спросил по старинке:
— Итак, в какой руке белая королева?
— Что он сказал? Королева? — прошептал Король.
Президент разжал кулак, и Король влюбился в белую фигурку королевы с первого взгляда. Всю ночь я пытался настроить его на игру, но он что-то бормотал и думать не хотел о шахматах. Наконец я убедил его, что только за шахматным столиком он сможет видеться со своей возлюбленной.
Мы опоздали на несколько минут. Третьяковский ходил по сцене, а из зала неслись негодующие выкрики в мой адрес. Я сделал первый ход и ушел за кулисы поесть и привести себя в порядок. Никакого психологического давления на Третьяковского я не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые» поступки, то пусть обращается к психиатру.
Первую партию Король блестяще продул. Он пытался выиграть, не вводя в игру королеву. Оказывается, он боялся за ее жизнь. Это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном им дебюте, и ровно через час все закончилось. Довольный Третьяковский, пожимая мне руку, удивленно сказал:
— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем! Но почему на десятом ходу вы не вывели ферзя?
Почему я не вывел ферзя? Если бы я знал, что его нужно выводить.
Вторую партию Король наотрез отказался играть против своей королевы, и мне засчитали поражение. Перед третьей партией я попросил главного судью заменить фигурку белого ферзя. Король не нашел на доске своей возлюбленной и упал в обморок, а я сдался через полчаса. Тогда я попросил вернуть ферзя, но выяснилось, что ФИДЕ уже продала фигурку какому-то коллекционеру — шейху с Ближнего Востока. Я отказался играть дальше.
Вокруг творилось нечто неописуемое. Раздавались призывы закрыть матч и оставить звание чемпиона за Третьяковским. Какие-то недоросли объявили меня то ли вождем, то ли кумиром. Они носили мой портрет сзади на джинсах, так что мое лицо принимало различные выражения в зависимости от скорости хождения.
Шейх не хотел отдавать фигурку. Король не хотел играть. На Ближний Восток помчался государственный секретарь, но шейх все равно королеву не отдал. Мне засчитали еще два поражения. При счете «ноль — семь» я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитающийся мне после матча. Шейх согласился, но деньги потребовал вперед. Газеты перестали обвинять меня в стяжательстве, но предположили, что я не в своем уме. По просьбе Третьяковского ФИДЕ перестала засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом. Я не знал, где взять три миллиона. Президент страны потребовал у конгресса три миллиона на мои личные нужды, но конгресс заявил, что он — не благотворительное заведение. Президент потребовал три миллиона на нужды шейха, но конгресс ответил, что на этого шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования.
