А.и Б. Стругацкие. Собрание сочинений в 10 томах. Т.9 - Стругацкие Аркадий и Борис (полная версия книги .txt) 📗
- Я, мой дорогой, не люблю, когда мне препятствуют... - повышая надтреснутый свой голос, провозгласил напористый инвалид, и тут, слава богу, дверь растворилась, и сэнсей появился, как бог из машины. Лицо у него было озабоченное и напряженное до незнакомости, и он сказал:
- Алексей. Я вас жду. Проходите... Один! - добавил он сейчас же, уловив движение змеиноглазого плечистого монаха.
Возникла суета. Кресло-коляска прошло в дверь не вдруг, пришлось покорячиться, причем корячились все, включая и роскошного инвалида Алексея. Он обеими руками крутил туда-сюда никелированные колеса, приговаривая на разные лады: "Один, обяза-ательно один... Вот видите, дорогой мой, а вы мне не верили... Я, Стэн Аркадьевич, говорю ему: назначено мне! А он стоит, как Мамаев курган..." А тем временем слева по коридору уже приближался, двигаясь с быстротой почти неестественной, хмурый Тенгиз, готовый к самому худшему, но тут кресло протиснулось внутрь, дверь захлопнулась, и в коридоре остались трое - трое бодигардов, слегка запыхавшихся и все еще настороженных. Но напряжение уже отпускало их, уходило, как воздух из проколотой шины. Как болевой приступ. Как шок.
Плечистый монах последний раз обмерил их прозрачными, абсолютно равнодушными глазами, повернулся (через широкое левое плечо) и удалился в холл, к телевизору, сел напротив, взял со столика газету и тут же ее развернул - быстро и жадно, словно соскучился по новостям.
Ничего не оставалось, как тоже отступить на исходные. Роберт вернулся в свое кресло, а Тенгиз встал у прозрачной стены между пальмами и стал смотреть вниз, на стоянку.
- Блин... - произнес он с досадой. - Машину не запер. Забыл второпях.
- Кому она нужна, твоя жестянка, - откликнулся Роберт, не оборачиваясь.
- Но-но! Попрошу без фамильярностей! - Тенгиз отошел от окна и сел рядом.
- Ну, извини, - Роберт исподлобья наблюдал за потенциальным противником, и воображение снова рисовало ему разнообразные, малопривлекательные картинки.
Они помолчали, вдвоем уже теперь наблюдая, как потенциальный противник листает газету.
- Память стала совсем плоха, - сказал Тенгиз. - Все забываю.
- Имена, адреса, явки...
- Нет, в самом деле. Давеча, представь себе, забыл фамилию клиента. На языке вертится, а вспомнить, блин, не могу.
- Это называется шперунг, - объяснил Роберт рассеянно. - Заикание памяти.
- Да, это я уже знаю... "Запомнить нетрудно - вспомнить трудно". И так далее. Относительно "пыльных чуланов у нас в черепушках"...
- Цитируешь помаленьку? Я скоро по индексу цитирования выйду у вас на первое место.
- Уже вышел, блин. Лицо, приближенное к телу. Только тебя и цитируем...
Тут раздалось чириканье мобильника, и потенциальный противник торопливо вытащил из кармана трубку. Он говорил тихо, но слышно его было хорошо, и тем более непонятным казалось то, что он говорил.
- ...Белую? Ну да - серебристую... Есть. Только в левом нижнем ее не было... Вчера. Понял. Есть... Есть... Сделаем. Есть.
Он спрятал мобильник и, не повернув головы кочан, быстрым шагом удалился по коридору в ту же сторону, откуда десять минут назад появился.
- Кто такие, не совсем понимаю... - сказал Тенгиз раздумчиво. - Или ты их знаешь?
- Представления не имею, - соврал Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.
- По-моему, этого, в роскошном халате я где-то видел... В кино, может быть? В рекламном ролике?..
- Ну, со вторым-то тебе все ясно, я полагаю?
- О да, - сказал Тенгиз. - Здесь, блин, разумных вопросов нет и быть не может.
Роберт не возражал, и Тенгиз, понизив голос, спросил:
- Худо? - он мотнул головой в сторону палаты.
- Не знаю, - сказал Роберт. - Не видел. Думаю, что худо, - он опять кривил душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую сэнсей читает полутрупу.
- Б-блин, - сказал, огорчившись, Тенгиз, и они оба надолго замолчали.
Потом Тенгиз спросил:
- И как тебе понравилась эта история? Я имею в виду - с Интеллигентом.
Роберт пожал плечами.
- Да, господа мои, - сказал Тенгиз. - Воистину: все, что неестественным путем было начато, неестественным путем и закончится.
Роберт возразил без всякого азарта:
- Чего уж тут неестественного: шлепнули, как простого, заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей, разумеется. Детали - да. Тут остается только руками развести.
- Нет, голубчик, не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело. "Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось". Ядозуб - он это умел. Он был олгой-хорхой, только вы все в это поверить не умели... А вот знаешь ли ты, кто его охранял? Интеллигента? Эль-де-през. Лично.
- А кто это? - Роберт удивился. - "Кто таков, почему не знаю?"
- Л. Д. П. - Тенгиз нарисовал в воздухе три буквы с точками. - Лучший Друг Президентов.
- Кто-нибудь из наших? - догадался Роберт.
- О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.
- А... "Идеальный бодигард". Я с ним незнаком.
- Естественно, он никогда с нами не общается. Вернее, редко.
- Куда уж реже. Никогда.
- Это с тобой - никогда. А с нами, с простыми людьми, - редко, но все-таки общается.
- Что ж он его не спас, если он "идеальный"? Или он только по президентам специалист?
- В том-то и проблема, блин. В том-то и проблема! Видимо, против лома нет приема.
- "Нету лучшего приема, чем сидеть все время дома", - процитировал Роберт, и они снова замолчали.
По коридору прошуршала (справа налево) еще одна монахиня в клобуке и с толстой пачкой бумаг на согнутой руке. Тихо было, как в приемной какого-нибудь самого высокого превосходительства, но как ни напрягал Роберт слуха, ни звука не доносилось теперь из палаты, и совершенно невозможно было представить себе, что там делает этот странный чудо-инвалид в синем халате, исполосованном серебряными драконами.
Тут Роберт вдруг, ни с того, ни с сего (а в общем-то понятно почему) вспомнил давний разговор, который имел место между сэнсеем и человеком, которого прислал Аятолла, - разговор по поводу Интеллигента, которого они, впрочем, дружно и не сговариваясь, называли "наш Профессор". "В экономике наш Профессор обладает скорее убеждениями, нежели познаниями", - сказал тогда человек Аятоллы. И сэнсей вежливо заметил, что это звучит, как цитата. "А это и есть цитата", - заметил человек Аятоллы (лощеный, длиннолицый, длиннорукий, вообще длинный, безукоризненно вежливый, весь с иголочки - от лакированных штиблет до употребляемых цитат). "Но, однако же, согласитесь, - к месту". - "Вот как? И откуда же это?" - "Представьте себе, не помню. У меня странная память: я хорошо запоминаю тексты, но совершенно не помню ссылок". Тут сэнсей посмотрел на Роберта, и Роберт не подкачал: "Андрэ Жид. "Подземелья Ватикана". Перевод Лозинского. Цитата не совсем точная". "Спасибо", - сказал ему сэнсей и снова обратился к человеку Аятоллы и к теме разговора: "Но ведь ему и не надо обладать познаниями, нашему Профессору. Достаточно убеждений. Он же политик, а не экономист". "Мы придерживаемся ровно такого же мнения", - мгновенно откликнулся человек Аятоллы, и они, видимо, заговорили о деталях (и теперь понятно, о каких: как поэффективнее настрополить беднягу Резалтинг-Форса) - во всяком случае, Роберт был тут же отослан готовить кофе по-турецки...
- Все равно жалко, - сказал вдруг Тенгиз.
- Конечно, жалко, - согласился Роберт. - Он столько намучался, бедняга, и все коту под хвост. Но зато он научился поворачивать трубу!
- Какую трубу?
- Большого диаметра.
- Да я не о нем! - сказал Тенгиз с досадой. - Блин. С ним все ясно. Я о бедолаге этом, о Ядозубе. Хотя я все знаю про него. Больше вашего. Он был тот еще фрукт... Знаешь, он однажды вдруг при мне пустился в рассуждения: почему вот он с удовольствием смотрит на щенят и на котят, а от детишек, любых, его тошнит? Почему больную собаку жалко ему до слез, а бомжа какого-нибудь ну нисколечки. Старуха, говорит, прогуливает своего мопса, старого, как египетский сфинкс, уже оцепенелого совсем, - мопсу я сочувствую, а старуху в гробу видел и то с отвращением... Я ему сказал тогда: ты просто, наверное, очень любишь животных, Олгоша дробь Хорхоша? И знаешь, что он мне ответил? "Нет, - сказал он. - Я просто очень не люблю людей. Совсем не люблю. Никаких". И при этом он смотрел на меня как на кучу свежего говна. Нисколечки не стесняясь и даже с вызовом.
