Шутиха (сборник) - Олди Генри Лайон (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Глянул на эрудита взбешенный Манюнчиков, и «Типун тебе на язык!» сам вырвался, непроизвольно. Не поверил Сашка, улыбнулся, в последний раз улыбнулся, на неделю вперед, по причине стоматита обширного, от эрудиции, видимо, и образовавшегося…
И вот однажды сидел удрученный Павел Лаврентьевич в скверике, думу горькую думая, а рядом с ним старичок подсел, седенький такой, румяный, бодрый еще, – и изложил ему Манюнчиков неожиданно для себя самого всю историю предсказаний своих несуразных и бед, от них проистекающих.
Не удивился старичок, головкой кругленькой покивал и говорит: «Ничего экстраординарного я у вас, голубчик, не наблюдаю, обыкновенный синдром Кассандры, и все тут».
Хотел было Манюнчиков обидеться, но сдержался, и правильно, потому как изложил ему академический старичок и про пророчицу Кассандру, в древней Трое проживавшую, и про проклятие Аполлона, за треп несвоевременный на нее наложенное, так что в предсказания ее никто не верил, хоть и правду вещала Кассандра, только неприятную весьма, даже для привычного эллинского слуха неприятную…
А в конце лекции своей подал старичок надежду вконец понурившемуся Павлу Лаврентьевичу.
– Вы, – говорит, – людям дурное пророчите, вот они вам и не верят, ибо человек по натуре своей оптимист. Тут, голубчик, связь причинно-следственная имеется: вам не верят, а оно сбывается. Вот и найдите кого-то, кто в слова ваши поверит, – глядишь, оно тогда и не сбудется, и вздохнете вы с облегчением…
Сказал, встал с лавочки и к выходу направился. Поинтересовался Манюнчиков, откуда старичок столь осведомленный образовался, а тот и сам признался: дескать, и у него синдром, только другой, имени маркиза какого-то заграничного.
Порылся после любопытный Павел Лаврентьевич в энциклопедии и отыскал там маркиза оного, де Садом именуемого, а заодно и о происхождении садизма вычитал, – то есть совет советом, а убрался он из скверика крайне своевременно.
Полный список людей, не поверивших Павлу Лаврентьевичу и за неверие свое пострадавших, мы приводить решительно отказываемся по причине дороговизны бумаги, а также полного единообразия последствий. Особый интерес вызывают разве что сотрудники иностранных консульств в Занзибаре, так до конца своего и не уверовавшие в возможность конвенции о каннибализме, да заезжий английский миллионер, собравшийся было завещать Манюнчикову все свое состояние, но вовремя раздумавший, при предвещании грядущих неудач в гареме разорившегося шейха арабского…
Ну кто мог знать, что стоящая рядом блондинка – не секретарша пожилого греховодника, а жена законная, почище ревнивой Люськи?! И напрасно дипломатичный Павел Лаврентьевич разъяснял ей на пальцах, что гарем еще только имеет место быть купленным, – хорошо хоть местные сопровождающие по шее не дали, из апартаментов выводя, пожалели убогого…
А старичка советчика Манюнчиков встретил как-то в скверике памятном, где академик приглашал к себе на чашку чая молоденькую девицу с немного вдавленной переносицей, даму, однако, не портящей, а дедушку возбуждающей.
Умный был старичок, начитанный, а и он не поверил Павлу Лаврентьевичу, хотя здесь и синдрома кассандровского не потребовалось – девочку эту Манюнчиков видал ранее, в городском Дворце спорта видал, на турнире по фулл контакт карате, и представление о ее женственности имел изрядное.
Не поверил старичок и теперь жалеет небось, да и как не жалеть, когда колясок инвалидных в продаже нет, а без них со сломанным позвоночником до скверика не добраться…
…Шло время, и отчаяние овладело вконец обессиленным Манюнчиковым. И в полной тоске стоял он как-то в очереди за колбасой, сам себе пророча, что не хватит, и сам себе не веря. Стоял и слушал одного голодного оптимиста, вещавшего озверелым любителям колбасы о временных трудностях, после которых все будет гораздо лучше.
Глянул на оратора Павел Лаврентьевич, глянул – и все понял.
– Лучше? – скептически ухмыльнулся пророк. – Лучше не будет.
Очередь затихла, и в тусклых глазах появилось новое, незнакомое выражение.
– Не будет лучше! – бросил Манюнчиков в звенящую тишину, и люди послушно потянулись к нему. – Не будет лучше! – И стены гастронома замерли в ожидании. – А будет мор и глад, и град огненный, и всадник бледный со взором горящим, имя которому Смерть, и мука неслыханная будет тому, кто не свернет с широкой дороги греха на узкую тропинку покаяния, и живые позавидуют умершим, когда…
Его слушали.
Ему верили.
Кажется, он приобрел новый синдром.
Страшные сны Павла Лаврентьевича
Однажды философу Чжуанцзы приснилось, что он – бабочка. Проснувшись, философ долго не мог сообразить, кто он: философ, которому приснилось, что он – бабочка, или бабочка, которой приснилось, что она – философ.
1
И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто стоит он один на вершине Кавказа, и не то чтобы стоит, а прямо-таки висит, цепями к скале прикованный; и не то чтобы один, а в компании с каким-то крупным пернатым, обладателем хитрой морды и клюва ланцетообразного.
Посидел орел этот, посидел, под мышкой почесался, нахохлился и говорит:
– Здравствуйте, дорогой Павел Лаврентьевич! Как дела, как здоровье?
– Здравствуйте, – отвечает висящий Манюнчиков с присущей ему вежливостью, – дела, в общем, ничего, здоровье тоже, печень вот что-то пошаливать стала, надо бы сходить провериться…
– Так чего ж далеко ходить? – удивляется стервятник. – Прямо сейчас и проверим!..
И клюв свой поганый нестерильный между ребер и засовывает.
Хотел было Манюнчиков послать хирурга самозваного к его орлиной матери, да глянул поверх крыла на пейзаж – и видит, что идет внизу по горному серпантину здоровенный мужик, в шкуру львиную завернутый, и тащит мужик на плече дубину, лук и еще разные предметы, неведомые энциклопедическому разуму Павла Лаврентьевича.
Увидел путник, как подлец орел безвинного человека тиранит, сорвал лук тугой, прицелился тщательно и тетиву спустил.
Запела стрела, взвилась в воздух, и все было бы хорошо, если б не орел паскудный, за секунду до выстрела улетевший.
И когда зазубренный наконечник, смоченный в лечебном яде лернейской гидры, вошел в многострадальную печень Манюнчикова, – рванулся в негодовании Павел Лаврентьевич, лопнули цепи – и спрыгнул он на дорогу.
И это был последний подвиг Геракла и первый подвиг национального героя Эллады Манюнтия Сиракузского.
2
…И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто сидит он в замкнутом помещении, на квартиру панельную малогабаритную похожем, и если что и смущает Павла Лаврентьевича, так это непривычная вогнутость стен, медью отливающих, и шаровары синтетические, чувствительный Манюнчиков зад натирающие.
А прямо над головой Павла Лаврентьевича два голоса бубнят – соседи, видать, ссорятся. Первый этаким плаксивым тенорком молит, чтобы дядя его откуда-то вытащил – по всему видно, влип шалопай в историю, а дядин бас требует, чтоб племянничек ему сначала лампу передал, – тоже тот еще дядя попался!..
Надоело Манюнчикову пререкания их слушать, огляделся он вокруг и швабру в углу обнаружил. Стал Павел Лаврентьевич шваброй в потолок стучать, чтоб заткнулись ироды, – а те и впрямь примолкли, пошептались и давай чем-то шершавым по потолку елозить. Трут и трут, во всю Манюнчикову акустику.
Не выдержал Павел Лаврентьевич, швабру прихватил и наружу выскочил.
И Алла-ад-дин ибн-Хасан Багдади так никогда и не женился на царевне Будур. На ней женился Ман-ан-Нюнч ибн-Лаврентий аль-НИИШапури.
3
…И приснился Павлу Лаврентьевичу Манюнчикову страшный сон.
Будто расположился он на природе, в развилке огромного дуба, и шашлыки жарит. Птички в листве щебечут, букашки в коре шебуршат, зелено вино в речке охлаждается, жены назойливой на сто поприщ не наблюдается – рай, да и только!
