Инстинкт? - Гансовский Север Феликсович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
— «Бесконечное число измерений не может не быть той сценой, на которой движется Вселенная. Никто не способен стать сам для себя сценой, так как для того, чтобы двигаться, нужно иметь арену большую, чем собственное тело…» Дальше читать?.. По-моему, все слишком общее. Про планеты не говорит.
Неподалеку слабенькая полосочка света. Где-то поблизости происходит разборка библиотеки. Давно началась — многие годы назад эти два голоса зафиксировал наш институтский работяга модуль РМ. Странно было, что сейчас вживе слышу тех, кого он записывал с высоты.
— А эту читать?
— Как называется?
— Суть и существование.
— Не понимаю. Открой на середине.
— «Богатая сильная культура оставляет много времени и пространства для искусства, для сложных человеческих отношений, в частности для возвышенной сублимированной любви, для игривости и приключений…» Еще читать или нет?.. «…новый установленный порядок, наоборот, требует от подчиненного большинства, от участников производственного процесса на всех его стадиях внутренней нивелировки, отказа от собственного Я. Личность теперь обусловлена задачами группы, касты, клана, торжествуют всеобщая похожесть и догматизм. Жизнь начинают рассматривать в качестве предопределенной сверху, считают, что в ней ничего не зависит от индивидуальных усилий…» По-моему, ты не слушаешь. Или читать дальше? «Человек со всех сторон окружен всевозможными запретами и ограничениями. Гаснут любознательность, активность. Наука, искусство, общественная деятельность превращаются в пустые ритуалы. Чувства лишены непосредственности при том, что любовь как раз снижена до уровня одного только сексуального удовлетворения, лишена какого-либо духовного начала…» Дальше читать?
— Не надо. Брось! Давно уже не слушаю.
— А эту?
— Что это?
— Журнал катастроф. Тут целая полка.
— Все кидаем в трубу.
Шум, шаги, потом голос Рхра:
— Пошли.
— Куда?
— Здесь комплекта нет, а его все равно нужно найти. Может быть, в первой библиотеке он. Или там внизу… Чего ты расселся. Вставай!
Светлая полоска погасла. Ко мне приближаются шаги.
Не вставая, передвинулся на полу, поспешно привалился к самой стенке. Глгл и староста прошли совсем рядом — конечно, эти двое даже с закрытыми глазами могут тут ходить.
Внизу проскрежетала железная дверь, затем негромкие удары — клин забивают.
Меня подмывало зайти в библиотеку. Но что увидишь при свете зажигалки?
Не без труда выдавил клин. В небе трепетали звезды. Большинство домов на окраине были пусты, но при этом ночью казались мне живыми, — не людьми, а старыми стенами, которые продолжали держать, может быть, как-то обсуждать и осмысливать тех, кто когда-то рождался в них, проживал жизнь. Какую?
Ответ должен был дать музей, если в его подвалах то, о чем я думал.
У здания с фризом тишина. Подошел к последней двери правого флигеля — заперто. Поднявшись на цыпочки, тихонько толкнул раму окна.
Как раз взошла луна, в вестибюле все было видно — вот она, решетка. По сквозным металлическим ступеням спускался в темноте. Стал на пол. Тусклый умирающий огонек зажигалки высветил прислоненные одна к другой картины.
Так и есть — запасник.
Все тут было покрыто пылью. Смахнул ее с ближайшего полотна, с другого, третьего. Попечитель и попечитель.
Этажом ниже опять большое помещение. Пустое. Только в дальнем углу несколько холстов лежат свернутыми. Развернул один, увидел знакомый портрет, уже хотел бросить, но задержался. Мастерская работа. В позе натужность, какой она, вероятно, и была, когда стал перед художником. Лоб почти до уродливости выпуклый, подбородок острее, еще длиннее, чем на других портретах. Глаза горят, в них надменность, в них обида на то, что недостаточно ценят, не все в нем понимают. Скорее всего — нельстивое, прижизненное изображение человека, тяжко страдающего и комплексом неполноценности, и манией величия.
Лестница вела глубже. Семь маршей вниз, на восьмом она кончилась. Если не здесь то, что ищу, значит, нигде.
Щелкнул зажигалкой. Безрезультатно.
Надо же, а!
Погрел ее в ладони, подышал на нее — все в кромешной темноте, еще держась за перила лестницы.
Зажглась пугливым синим огоньком.
Сюда в самый низ никто не спускался, может быть, век. В воздухе нет пыли. Она сцепилась, слиплась, легла на все мягким мохнатым ковром. Поднятый моим вторжением ветерок пробудил ее. От пола, от составленных рядами подрамников отделились легкие серые пышные ленты, заколебались, словно водоросли в тихой воде. Шагнул раз, два… Ленты отрывались, плыли.
Погасил зажигалку. Соскреб всей локтевой частью руки пыль с ближайшего холста. Опять погрел трубочку.
Зажглась последним большим пламенем, осветила всю картину.
Она была прекрасна.
На желтой комковатой земле среди редко стоящих растений девушка. Зеленая накидка, красная юбка густых ярких тонов, как на старинных итальянских полотнах. Синее небо. Растения — невысокие тонкие деревца — окаймляли девушку. Непринужденно она положила руку на ветку. Будто только секунду назад. На заднем плане за высоким горизонтом строения узорчатого контура.
Из глубины столетий девушка глянула на меня с независимой гордой усмешкой-улыбкой. Подрумяненное солнцем лицо, чуть приоткрытая белая грудь, слегка выставленное в разрезе юбки колено… Царица! Чего?.. Всего. Великие проблемы жизни склонялись у ее ног, как перед мерой сущего.
Меньше мгновенья я смотрел на нее. Пламя погасло, и девушка ушла назад во тьму прошлого. Явилась, чтоб усмехнуться над моими заблуждениями, сказать все главное о своей родине и исчезнуть.
Постоял еще немного. Шаркая по полу, на ощупь отыскал лестницу, начал подниматься. Стукнулся обо что-то головой — непонятно было, откуда это «что-то» взялось.
Выходит, все здесь было. Цивилизация не инстинкта, а разума. Кстати, дело и не в цивилизации. Глупо, что я все время о ней думал. Основные ее составляющие — способы получения энергии, производства продукта, его распределения и потребления — еще ничего не говорят о жизни духа. Даже вознесшимся к небу огромным корпусам мегаполиса и полетам в космос могут сопутствовать доминирующие в обществе озверение и отчаяние. Культура — вот что на самом-то деле я имел в виду. И если могла быть такая девушка с ее лицом и повадкой — пусть не быть, но хотя бы мыслиться художником — ясно, что у Иакаты прошлое, которым она может гордиться.
Подумал, что слишком долго поднимаюсь. Уже девять-десять эта…
Искры в глазах!.. Небосвод, усеянный звездами, который вдруг завертелся широким кругом все быстрее, быстрее. А рядом девушка с картины… нет, Вьюра. Мы убегаем, мчимся верхом по степи, догоняем отходящий со станции поезд. Успели. Все дальше от опасности. Вот уже заснеженные еловые леса Уральских гор. И все начинается сначала. Бешеный галоп коней, длинный состав вдали, прокричал гудок отхода… Понимаю, что бред, пытаюсь прекратить. Но стучат колеса вагона.
Очнулся. Связан.
Неудобно лежать. Под спиной какие-то угловатые предметы.
Голоса:
— Сходи принеси воды. Вон там второе ведро. — Это староста.
— Может, просто так заложим? Вдруг кто-то встретит.
— Ночь. Кто встретится?
— Сейчас все может быть. Видел, что на пляже делалось? А меня и в темноте узнают.
(Я пока не открываю глаз.)
— Кругом пойдешь. За крайними домами. Вдоль песка.
Двое вышли.
Огляделся. Зал. Светящийся потолок, как в том помещении, где звук свирепствовал. По стенам книжные полки, между ними ниши — наверное, когда-то стояли статуи, а сейчас пусто. На полу навалом книги. Сообразил, что нахожусь в главном здании, музея. Видимо, когда в темноте поднимался из подвала, занесло на другую лестницу. Староста с Глглом услышали шаги, подстерегли, стукнули по голове.
Но они-то зачем здесь?.. Ага, какой-то комплект искали, книгу — возможно, ту, о которой старик маляр…
Опять шаги. Закрыл глаза.
Что-то грохнуло рядом, сильно ударило по ноге. Что-то на что-то кладется — отдельные мягкие шлепки.
